Горюч-камень (Повесть и рассказы) - Глазков Михаил Иванович (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
В березовой роще было несколько пустых блиндажей. В одном из них собрались Петька и его друзья. У всех топырились карманы — но не от яблок и груш.
— Выкладывай, кто что принес! — скомандовал Петька и первым положил на дощатый топчан две немецкие ручные гранаты. При этом он с победным видом оглядел ребят, словно бы говоря: а ну, кто имеет что поважнее?! Гранаты он нашел в лесу. Месяц назад немцы сбросили туда парашютистов. Десант был обнаружен и после непродолжительной, но жестокой схватки уничтожен нашими бойцами. На месте боя Петька-то и подобрал гранаты.
Подошел Семка, высыпал из карманов десяток охотничьих патронов.
— А на что они нам без ружья? — заметил Петька.
— Если из них порох высыпать, может, на что пригодятся, — пояснил Семка и затараторил, обращаясь к Мишке: — Мишк, а помнишь, мы им чуть глаза себе не выжгли. К-а-ак фукнет! Ну, помнишь?
У Семки оживилось лицо, будто вспоминал он о чем-то очень приятном и неповторимом.
Ребята по очереди опоражнивали свои карманы, и на топчане рос ворох всевозможного вооружения. Тут были и ракеты с красными и зелеными ободками, и штык-трехгранник, и пустой патронташ, и даже чудом сохранившийся, потускневший, с обломанным концом буденовский клинок. Его принес Севка.
Вместе с клинком он отдал Петьке и обыкновенную рогатку, сделанную из противогазной маски. Подавал ее Севка с таким видом, словно это была не рогатка, а по меньшей мере пулемет «максим».
Петька еще раз окинул собранное богатство оценивающим взглядом и заключил:
— С таким оружием и одного немца не убьешь. Но отряд у нас будет. Как назовем его?
— Красные дьяволята, — предложил Семка.
— Это уже было!
Но лучше никто так и не придумал.
— Ладно! Будем пока без названия, — заключил Петька.
Бабку Коновалиху мальчишки недолюбливали, а Мишка особенно. Однажды ему была устроена дома порка за то, что он разбил окно в Коновалихином доме. Ненароком разбил — в лапту с Семкой играл на выгоне, и мячик угодил прямо в верхнее стекло горничного окошка. Вот крику-то было!
Коновалиха сначала погналась за лаптошниками, но где уж ей, толстой и неповоротливой, — те задали такого деру, что и собакам-то не угнаться!
Тогда Коновалиха направилась прямехонько к Машкиному дому. А вечером Мишку взгрели крапивой. Не столько больно, сколько обидно! Ну, ладно, Коновалиха, ладно!
И вот Мишка с Семкой лежат на меже Коновалихиного огорода и выжидают удобный момент. До подсолнухов— рукой подать, надо только картофельные грядки перескочить. Стоят они, низко склоненные под тяжестью желтых решет. Сейчас свернут по одному, по самому что ни на есть большому решету и пройдутся мимо Коновалихиных окон — пусть побесится.
…И вот ребята нарочито медленно идут по пустынному проулку, на ходу вышелушивают из ячеек и лузгают семечки. Подходя к Коновалихиной хате, замедляют шаги и смотрят на окна — знают, что Коновалиха, как всегда, сидит в эту пору перед раскрытым окном и пьет чай.
Окно и впрямь отворено. Но где же Коновалиха? И что это за плач слышится из окна? Мишка недоуменно взглянул на Семку, тот — на него, непонятно!
Забыв про подсолнечные решета и про месть, они остановились, прислушались. В хате Коновалихи было много женщин, они успокаивали причитающую в горьком плаче Коновалиху.
Вышла на порог соседка, утирая косынкой слезы.
— Тетя Поля, что это с ней? — спросил Мишка.
— Сына ее, Леньку, на фронте убили. Похоронка пришла.
…Что творилось в душе у ребят в ту минуту! Готовы были провалиться от стыда и зла на себя. У человека такое горе, а они!.. Каждый невольно представил себе безутешно плачущую старую женщину, потерявшую единственного сына. Шляпы подсолнухов полетели в придорожную крапиву, и ребята поспешили разойтись поодиночке, чтобы забиться куда-нибудь в густарь.
Мишка пришел к Гаточке, серебряным колокольцем журчавшей по чистым донным камешкам. Резвая и беспечальная, она успокоила, настроила на мечту. Если пойти за речкой, то она приведет к Ворголу, а там, коли следовать за ее струями, слившимися с многоводьем, непременно выйдешь к широкому, овеянному казачьей славой, Дону. А уж Дон выведет тебя к морю, где шторма качают большие корабли. Надо же, в том море есть и вода вот этой узенькой речушки! Такая кроха, а не теряется в огромном мире. Вот тебе и Гаточка!
Но, достигнув далекого моря, мечта мигом покинула Мишку — ее немилосердно вытеснило неумолимое чувство стыда за недавний поступок. И как они с Семкой теперь на люди покажутся, соседям, Коновалихе в глаза посмотрят. В мыслях невольно возник прошлогодний позорный случай, после которого он с Петькой не меньше, чем сейчас, казнился и мучился. А было так.
Ездил по Казачьему и по окрестным деревням Уварушка-гунник, старый человек, с прокуренными до желтизны усами. Прозвище он нажил себе потому, что гуни, старое тряпье, по дворам собирал. Едет вдоль по улице на скрипучей подводе, лошадку лениво понукает да поминутно хриплым голосом покрикивает:
— Тряпки, кости, старые калоши собираю!
И люди, все больше женщины, заслышав Уварушкин голос, тащат из ворот — кто корзину изношенного платья, кто связку истоптанной обуви.
Уварушка останавливает лошадь, берет у женщин и ребятишек рухлядь, прикидывает на вес руками и, небрежно кинув тряпье на телегу, открывает заветный сундучок, в передке телеги пристроенный. Сундучок, словно волшебный ларец, всегда недосягаемо завораживал ребятишек, они не отрываясь глядели внутрь на щедро рассыпанное богатство и замирали в ожидании: что на этот раз даст им Уварушка за собранное старье? Глиняные свистки, конфеты, разноцветные роговые гребешки, красочные книжки, переводные картинки. Чего только не было в чудесном Уварушкином сундучке!
И однажды шли Мишка с Петькой по пустому переулку. Была такая полдневная жара, что не только люди, а и куры, обычно купающиеся в пыли, попрятались в тень. Вдруг видят: стоит под придорожной черемухой привязанная к плетню лошадь, а в тенечке, под телегой, спит-посыпохивает Уварушка.
Не сговариваясь, ребята крадучись приблизились к телеге. Петька потянул за чепку сундука — не заперт! Переглянулись понимающе и ближе подступили к заветному сундучку. Вдвоем потянули дубовую крышку. И — вот они свистки да пряники! — бери сколько хочешь и безо всякого тряпья!
Оглядываясь на спящего Уварушку, ребятишки мигом набили карманы всякой всячиной, бросили еще по пригоршне конфет за пазуху и припустили по стожке к речке, забыв даже крышку сундучка захлопнуть.
У Гаточки на Петькином огороде, стояла дуплистая лозина. В дупло и спрятали ребята свои трофеи.
— Петь! Пойдем глянем — не проснулся ли Уварушка, — сказал Мишка. — А то ведь мы сундучок-то не закрыли.
— Ладно, пойдем, — нехотя согласился Петька, которого так и распирало нетерпение поскорей пожевать пряников и свистком натешиться.
Пригнувшись, подкрались к плетню, выглянули и обомлели. Уварушка сидел на телеге и тихо плакал, утирая грязной ладонью слезы. Словно ножом полоснула ребячьи сердца жалость. Стыд опалил щеки полыхнувшим жаром. С минуту ребята сидели на корточках, словно придавленные невидимой тяжестью. Потом бросились со всех ног к речке, к своему тайнику…
— Дядя Увар! Нате вот, мы взяли… из сундучка, — несмело подходя к подводе, через силу выдавил Петька.
Уварушка, к удивлению ребят, незлобиво взглянул на них, сполз с телеги и с какой-то непонятной им осторожностью и любовью, словно он обращался с живыми существами, молча стал складывать высыпанные ребятишками глиняные свистки и прочую всячину в сундучок. Правда, после этого случая Уварушка с месяц не показывался в Казачьем и в проулках долго не раздавалось его хрипловатого и такого жданного всеми зова: «Тряпки, кости, старые калоши собираю!..»
Посидев на берегу речки, перебрав в памяти недавние события — похищение подсолнухов, горький плач Коновалихи и слова соседки о том, что Леньку, сына ее, на войне убило, — Мишка поднялся с твердым намерением немедля искупить свою вину перед несчастной старушкой. Он пока еще не представлял себе ясно, что сделает, но что сделает ей добро, он знал точно.
