Удивительный заклад - Боронина Екатерина Сергеевна (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
— Алёша, ты не бегай на улицу в одной рубашке, весна такая холодная нынче, — сказала мать, тихонько погладив меня.
Это ласковое прикосновение и тревога матери смутили меня сейчас, и я грубо ответил:
— Не мешайте! Спать хочу.
Я закрылся с головой одеялом и сделал вид, что сплю. На душе у меня было нехорошо, мутно. Услыхав, как бабушка сказала отцу: «Надо бы Алёше к празднику сапоги купить новые» — я покрылся холодным потом. А вдруг сейчас бабушка полезет в комод за деньгами? И только тогда, когда отец ответил: «Не до сапог сейчас, купим, как училище кончит» — у меня отлегло от сердца. О новых сапогах я мечтал давно, но теперь этот разговор не только не радовал меня, но, наоборот, пугал.
Ночью мне приснилось, что Снежок опять пропал и мать находит его в моей копилке. Снежок жалобно мяучит, а отца нет дома — и открыть копилку нельзя. Мать плачет, она боится, что Снежок задохнётся в копилке, и просит меня побежать к отцу за ключом. А я, вместо того чтобы идти на почту, почему-то оказываюсь в столярной, и мы с Сёмкой играем в «ножички». Вдруг я слышу крик матери, бегу домой и узнаю, что Снежок задохся. Тут я проснулся от стука — это бабушка выставляла зимнюю раму — и обрадовался, что уже утро и что всё это я видел только во сне…
К вечеру сестрёнка обнаружила пропажу своих железных кружочков, и бабушка долго искала их, думая, что нечаянно куда-нибудь засунула кружочки во время предпраздничной уборки. Опять я со страхом ждал, не полезла бы бабушка в нижний ящик комода, откуда я взял три рубля.
Между тем Сёмка рано утром сбегал на станцию (станция была в двух верстах от города) и вручил долговязому гимназисту деньги на покупку самоучителя. Костя обещал через неделю привезти книжку из Вологды и поклялся Сёмке, что никому не разболтает об этом. Ещё раньше, чем меня, Сёмка посвятил его в свой план побега в Америку.
А я потерял покой. Мне казалось, что вот-вот моё преступление обнаружат. В первый день пасхи в гости пришёл мой крёстный. Похристосовавшись со мной, он велел мне принести мою копилку. Я растерянно заметался по комнате, дрожа от страха, что сейчас он заметит подлог.
Когда крёстный тряхнул поданную мною копилку и железные кружочки глухо забренчали, я весь покрылся потом.
— Вот тебе, крестник, полтинник, а как экзамен сдашь и училище кончишь, — получишь настоящий подарок. Какой — не скажу пока, но доволен будешь.
Опущенный им полтинник звякнул. Этот звук, как фальшивая нота, резнул мой слух. Я даже забыл поблагодарить крёстного. Только сердитый окрик отца: «Невежа!» — напомнил мне об этом.
Глава вторая
Потянулись дни пасхальной недели. Они казались мне бесконечными, тем более что занятий в школе не было и на каникулы нам ничего не задали. С нетерпением я ждал субботы… В субботу кончатся мои терзания. Хозяин отдаст Сёмке деньги, я положу в комод три рубля, а в копилку рубль. И никто никогда не узнает о том, что я сделал. Костя привезёт самоучитель, и мы с Сёмкой выучим «американский язык»… Сёмка убежит от хозяина и проберётся в Америку. Может быть, он скоро прославится там, разбогатеет и тогда, конечно, не позабудет обо мне, который так великодушно выручил его в трудную минуту… Я уже начал мечтать, как в один прекрасный день удивлю всех, заговорив по-американски. Больше всего мне хотелось поразить своим «американским» языком одноклассника Мишу Торопыгина. Миша знал несколько фраз по-французски и всегда хвастался этим.
Сёмка тоже был как в лихорадке. С нетерпением ждал он приезда Кости из Вологды. По вечерам мы запирались с ним в столярной, и Сёмка предавался мечтам о вольной жизни в американских прериях. Он и меня начал уговаривать отправиться с ним. Но на его уговоры я не поддавался. Мне было жалко покинуть своих, особенно мать. Из-за холодной весны болезнь её усилилась, и на третий день пасхи она совсем слегла. Вызванный доктор нашёл, что у неё ослабело сердце, и велел ей не вставать с постели.
Мать свою я очень любил, но, по мальчишеской глупости, стыдился высказывать свои чувства, особенно при посторонних. Часто я даже нарочно разговаривал с ней холодно и небрежно, чем доставлял ей много неприятных минут. Бывало, она подзовёт меня и скажет:
— Алёша, вот как поправлюсь, поедем на лето в деревню. Хорошо там! Я, когда девочкой ещё была, жила два лета в деревне у своей школьной подруги. Поскорей бы поправиться… — тяжело вздохнёт и отвернётся к стенке.
А я, вместо того чтобы подбодрить мать, стою, как истукан, и угрюмо молчу.
— Ну, иди, иди, Алёша! — скажет она, а у самой голос дрожит, вот-вот заплачет. — Иди побегай с товарищами.
Повернусь и ухожу. Самому хочется побыть с матерью, а неловко высказывать свою нежность.
Бабушка часто про меня говорила: «Какой-то Алексей бесчувственный. И в кого он? Ну, может, подрастёт — одумается».
Отца я тоже любил, но не умел с ним разговаривать. Был он очень молчалив и наружно суров. С самого детства жизнь его не баловала радостями, на себя он уже махнул рукой, — не удалась жизнь, что поделаешь! — но ему страстно хотелось, чтобы я получил образование и вышел в люди. Бабушка тоже мечтала об этом, хотя сама едва-едва умела расписаться, да с трудом разбирала по-печатному. Отец надеялся, после того как я кончу начальное городское училище, выхлопотать для меня казённую вакансию в гимназии, благо я учился отлично.
Но мне самому гимназия казалась чем-то недосягаемым. Как это я, ученик городского училища Алексей Власьев, который учился вместе с самыми бедными ребятами города, надену вдруг серую гимназическую шинель с серебряными пуговицами и фуражку с гербом и войду в подъезд трёхэтажного каменного дома на лучшей улице города… Сяду на одну парту с Ником Порфирьевым, сыном владельца лесопильного завода, рядом с этим мальчиком, который не удостаивал нас, учеников начального училища, даже драки, когда происходили стычки между нами и гимназистами. Гимназисты обычно дразнили нас «гусятниками» и кричали вслед: «Гуся украл!» Прозвище это пошло оттого, что мы обязаны были носить ремень с медной пряжкой, на которой были выгравированы буквы «Г» и «У».
И всё-таки, в глубине души, я жил надеждой поступить в гимназию. И эта надежда заставляла меня из года в год идти первым учеником в классе.
Вскоре после пасхи я должен был держать экзамен за городское, а осенью — в гимназию, если меня освободят от платы за право учения.
Чтобы не думать всё об одном и том же — о трёх рублях, которых бабушка может в любую минуту хватиться, — я заставил себя решать задачи из задачника для гимназии. К моему удивлению, я легко справился с ними: задачи были не намного труднее, чем те, что мы решали в классе.
Вечером в пятницу я рассказал об этом матери. Она привлекла меня к себе и расцеловала. А я вдруг грубо вырвался от неё и убежал.
— Вот ещё нежности! — буркнул я.
Если бы я знал в ту минуту…
Наконец наступила долгожданная суббота.
Проснувшись утром, я услышал пьяный голос Сёмкиного хозяина и сердитый окрик его жены, доносившийся снизу, с первого этажа. Потом всё стихло.
— Запил Трифоныч! — сказала бабушка. — Вчера деньги получил и все до копейки пропил. Нечем даже с лавочником расплатиться. Уж не знаю, что и будет!
У меня заколотилось сердце. Как пропил все деньги?! Неужели и Сёмке не отдал? Я бросился вниз. Сёмки в столярной не было. Там спал подмастерье хозяина, от него разило водкой. Должно быть, хозяин угощал и его в трактире. За стеной плакала жена столяра, плакала и причитала: «Окаянный! Окаянный! Что же теперь делать! Тридцать рубликов на винище прожрал…»
Наконец появился Сёмка. Оказывается, хозяйка посылала его к лавочнику за солёными огурцами, чтобы положить их за уши пьяному мужу и привести его в чувство. Уж на чём именно основан такой способ вытрезвления, я так никогда и не узнал.
Сёмка отнёс огурцы и потащил меня за дровяной сарайчик. Здесь он дрожащим голосом сказал:
— Не отдал, и когда отдаст — неизвестно. Верно, не раньше как через месяц.
