Мама - Артюхова Нина Михайловна (книги серия книги читать бесплатно полностью .txt) 📗
К концу ужина Светлана заметила, что говорит она одна, так и прежде всегда бывало, а Костя только слушает.
— Ну, а как у тебя? Ничего нового?
— Да в общем-то ничего. Сашка Бобров из отпуска вернулся. Загорел, поправился, очень доволен.
— Он куда ездил?
Из всех Костиных товарищей старший лейтенант Саша Бобров был самый несимпатичный. Он был неприятен грубоватыми манерами, самоуверенностью, бесцеремонно громким голосом.
В дверь постучала соседка:
— Светлана, ваше письмо к нам в ящик попало. От кого бы это? Должно быть, от московских подруг.
Светлана уже сделала движение — надорвать конверт, но вовремя увидела, что письмо адресовано не ей, а Косте. Смотреть на обратный адрес и на фамилию отправителя не нужно — почерк был очень хорошо знаком. Впрочем, фамилия отправителя четко выведена внизу конверта: «От Бочкаревой Н. С.»
— Костя, это тебе.
Костя догадался, от кого письмо, еще раньше, чем взглянул на конверт. Почему догадался? Значит, все-таки было что-то в глазах Светланы… или в звуке голоса…
Выйти из комнаты теперь невозможно. Но ведь нельзя же и просто сидеть за столом и, не глядя на Костю, прихлебывать чай! Выручил пакет с большими кусками колотого сахара. Когда покупала, пожалела, что не пиленый, а теперь пригодился.
Светлана взяла из буфета щипцы и преспокойно стала колоть кусок за куском.
Надя Бочкарева… К ней не подходит эта фамилия… Пускай она уже больше двух лет Бочкарева, для Светланы она осталась Надей Зиминой. Бочкарева — что-то немножко неуклюжее, веселое и легкомысленное. При слове «Зимина» видишь сверкающее белое поле и деревья в снегу… что-то очень красивое, строгое… Ну, и холодное, конечно.
Надя Зимина. Она училась в школе вместе с Костей. Друг детства. Костина первая любовь.
— Собственно, это нам обоим письмо. Вот, прочти.
Надя писала, что только недавно от своей матери узнала о Костиной женитьбе. «Поздравляю и тебя, и Светлану. Костя, она чудесная, я очень рада за тебя… И знаешь еще, Костя, мне все думается, кто был бы сейчас очень счастлив: твоя мама. Мне всегда казалось, что она этого хотела, ведь она любила Светлану, как родную дочку».
Светлане самой так казалось иногда. Странно, что Надя тоже это заметила.
Костина мать умерла два года назад. В то последнее лето Светлана чувствовала, что стала ей как-то особенно близка. Бывают невысказанные мысли и слова, оставшиеся непроизнесенными.
— Знаешь, Светланка, — сказал Костя, — я сам тоже часто об этом думаю… ну вот что она пишет о маме.
В письмо была вложена фотография Надиной дочурки, которой недавно исполнился год. Видимо, Надя считала, что теперь, после такого большого перерыва, когда у Кости все так хорошо наладилось в жизни, можно восстановить дружеские отношения.
— Дай-ка, дай сюда, покажи! — Светлана потянулась к фотографии. — Хорошенькая. — Она внимательно разглядывала нежное детское лицо, стараясь подметить в нем знакомые черты. — Славная девчурка, правда? Только на Надю не очень похожа. Она похожа…
Девочка была похожа на отца, Надиного мужа, которого Костя — Светлана знала — терпеть не мог. Поэтому она и не назвала его, остановившись вовремя.
— Тебе неприятно, что она написала? Костя, да?
Светлана присела рядом, ее рука легла на его плечо.
— Нет, отчего же? — Костя прижался щекою к этой руке. — Наоборот, ведь нельзя же так и остаться на всю жизнь враждующими родами, как Монтекки и Капулетти… Ты мне нальешь чаю, Светланка?
Константин потянулся к сахарнице с мелко-мелко наколотыми кусочками сахара — никогда Светлана не колола так. И вдруг спросил жалобным голосом:
— Светланка, ты у меня ревнючая?
— Нет, — твердо сказала Светлана. — Вообще я считаю, что ревность — самое неразумное и даже бессмысленное чувство!
— Чувства не всегда бывают глубокомысленными, Светик, и по большей части, когда они бушуют в человеке, разум молчит.
— Ну, значит, во мне это глупое чувство не бушует, потому что я могу рассуждать. Ну, подумай сам, где тут логика? И может ли быть что-нибудь нелепей этой твоей ревности?
— Почему «моей»? — спросил Костя.
— Потому что ты ее своей жене приписываешь. Я говорю, подумай сам: если я знаю и верю, что ты меня любишь, зачем я буду ревновать, себя и тебя терзать подозрениями?
— Правда, Светик, — обрадованно сказал Костя, — Никогда не терзай, умница ты у меня!
— А если, скажем, я вдруг почувствую, — продолжала Светлана, — что ты… то есть я хочу сказать, если жена вдруг заметит, что муж ее разлюбил, так зачем он ей такой нужен, скажи на милость!
— Правильно, — подтвердил Костя, — гнать такого в три шеи, и дело с концом!
— Вот именно! Не нужен он мне такой! И неужели женщина может думать, что она вернет себе любовь мужа, если будет терзать его попреками и сцены ему устраивать?
— Между прочим, Светланка, не всегда такая шумная бывает ревность. Иногда она, наоборот, очень милая, тихая, сдержанная…
— Не верь, Костя, в милую ревность, не бывает и не было никогда такой!
Она поняла, почему он сказал так. Должно быть, считал, что если не теперь, то прежде все-таки ревновала его к Наде. Но разве то была ревность?
Девочкой еще, узнав о его любви, так горячо желала ему счастья. Позднее, когда уже многое стала понимать, страдала за него, порою даже ненавидела Надю. Но за что ненавидела? Не за то, что Костя любит ее, а за то, что Надя к нему холодна. Разве это можно назвать ревностью?
Светлана опять пододвинула к себе фотографию Надиной дочки.
— Славная очень, правда? Глазенки славные… Костя, а как тебе… Если бы… — Она не докончила.
— Что?
— Нет, я так.
III
Светлана всегда любила ходить к своим ученикам. Это осталось еще со школьных времен, когда была отрядной вожатой.
За каждой незнакомой дверью таится неожиданное. Она любила представлять себе, какие у ее пионеров родители, какая квартира, обстановка, взаимоотношения в семье. Иногда выходило именно так или почти так, иногда совсем по-другому. Маленькие сюрпризы, приключения, игра в загадки и отгадки.
Вот большой светло-серый дом, новый, четырехэтажный. Двери всех квартир одинаковы, и комнаты в квартирах расположены по одному образцу, но стоит войти в переднюю, и начинается неповторимое своеобразие. Оно начинается даже немножко раньше — ведь двери квартир, пускай одинаковые, все-таки имеют свою индивидуальность. Одни заботливо обиты клеенкой и войлоком, другие легкомысленно ничем не прикрыты.
А почтовые ящики с пояснениями, куда и какую газету класть — упаси боже, перепутает почтальон, так и слышишь раздраженные голоса немирно живущих соседей.
А звонки — «Три длинных, один короткий», «Два коротких, один длинный», и где-нибудь в стороне от общего списка новенькая кнопка с отдельной проволочкой и четкая, неулыбчивая надпись: «Только Зябликову».
Дверь, у которой остановилась Светлана, строгая, спокойная, без единой царапины, без следов нетерпеливых мальчишеских ног внизу, без списка жильцов и звонков сбоку. Всю квартиру занимает одна семья.
Семья… Тоже со школьных времен осталось чувство, наивное, конечно, — ведь знаешь, что не всегда бывает так, — наивное ожидание, что если в доме живет семья, значит, в доме — счастье.
Здесь, за этой спокойной дверью, Светлана уже была в начале четверти. Отца Лены Некрасовой — он старший инженер на заводе — не застала тогда. Ее принимали три Елены: Елена Ивановна — бабушка, Елена Евгеньевна — мать и Лена-маленькая, Светланина ученица.
Очень приятный был вечер, очень приветливо принимали… Как только Светлана вошла в столовую, ей навстречу, отложив книгу, поднялась Елена Евгеньевна, высокая, пышная, улыбающаяся. Протянула красивую белую руку, заговорила мягким грудным голосом, познакомила со своей матерью. И сейчас же Светлана уловила немой язык взглядов трех Елен, видимо очень любящих друг друга и привыкших все понимать даже без слов. Взгляд Елены Евгеньевны в сторону Елены Ивановны: «Ты нам поставишь чайник, мамочка?» В сторону Лены-маленькой: «Посмотри-ка, дружок, осталось ли еще в буфете рассыпчатое бабушкино печенье».
