Маха или история жизни кунички - Зиганшин Камиль Фарухшинович (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗
Во время дневного зноя она предпочитала дремать в прохладе дупла. Но как только стихал птичий гомон, Маха, не обращая внимания на вопли филина, выходила на охоту.
В один из таких вечеров, спускаясь вдоль ключа к отлогому берегу реки, куница услышала треск и густой шум падающего дерева. Маха встрепенулась и, мигом взлетев на громадный вяз, по-гусиному вытянула шею, пытаясь рассмотреть место, откуда донесся шум, но частая листва скрывала от нее низкий берег.
Размашисто прыгая по ветвям, куница перебралась поближе. Слабый ветер мягко шелестел листвой и скрадывал шум прыжков.
На краю узкой прибрежной гривки, сплошь заросшей тальником, над поваленным деревом горбились черные силуэты — два солидных бобра сосредоточенно объедали молодую сочную кору только что сваленной ими осины.
В глубине леса хрустнула хворостина под чьей-то неосторожной лапой. Пугливые звери мгновенно встали столбиками. Настороженно огляделись. И, более полагаясь на слух, чем на зрение, нырнули в заводь, предупреждая остальных членов колонии об опасности мощными и хлесткими, как выстрел, ударами чешуйчатых хвостов о воду. Брызги взметнулись ввысь, и отраженный лик луны разлетелся на желтые осколки.
Лес ответил еще большим переполохом. Какой-то, скрытый непроглядной тьмой, таежный исполин испуганно хоркнул и, с оглушительным треском тараня глухолесье, понесся прочь. Шум быстро распространялся вширь, но, удаляясь в глубь чащобы, постепенно стих.
Приближался рассвет. Река облачалась в молочные одеяния. Ели на противоположном берегу постепенно исчезали в волнистой мгле, словно таяли, и вскоре лишь верхушки самых высоких торчали из тумана, точно молоденькие елочки на заснеженном поле. От воды потянуло промозглой сыростью. Зябко передернувшись, Маха побежала было по откосу на сухое продуваемое взгорье, как вдруг в глубине кроны ближней березы бестолково захлопал крыльями рябчик.
Куница сноровисто вскарабкалась по гладкому, в черных отметинах стволу к спящему выводку. Цапнула подвернувшуюся курочку, но, не удержавшись на ветке, неуклюже шмякнулась вместе с добычей на землю. От сильного удара разжала коготки и выпустила рябуху. Той бы сразу взлететь да раствориться в лесных крепях. Ан нет! Глупая, тоненько запищала и, путаясь в траве, суматошно засеменила прочь. Маха настигла ее одним броском.
Хорошенько подкрепившись, куничка перешла через ручей по поваленной лесине, как по мостику, на другой берег, где мелькнула пара куниц. Махе и прежде попадались их следы, но она не решалась встретиться с ними.
Увидев незваную гостью, парочка, угрожающе застрекотав, бросилась ей навстречу. Несдобровать бы Махе, если б не отчаянное бегство. Разъяренные хозяева участка преследовали ее до тех пор, пока не выдворили за пределы своей вотчины. Маха поняла, что у каждой куницы своя территория и ей надо искать место, где нет соплеменниц.
Выскочив на усеянное крупной галькой ложе речки, она припустила без оглядки вверх по стиснутому крутобокими сопками сухому руслу.
Гонимая паническим страхом, она уходила все дальше и дальше. За спиной уже осталось немало кривунов и скалистых прижимов, когда до нее донёсся мощный гул. Маха еще долго бежала, прежде чем увидела глубокий разлом-колодец, в котором с ревом, дымясь летучей моросью, бесследно исчезала река.
Взобравшись по груде каменистой осыпи на лесистую кручу, Маха заметила сквозь просветы между ветвей планирующего к основанию пушистой лиственницы небольшого зверька в серой бархатистой шубке. Это была безобидная белка-летяга. Куница бросилась к комлю дерева в расчете перехватить ее на месте посадки, однако летяга в последний миг выполнила замысловатый вираж и пристволилась метрах в шести, но не успела она вскарабкаться и до середины ствола, как ее все-таки настигли клыки ловкой разбойницы.
Осваивая новые владения, Маха набрела на затерявшееся в горах озерцо. И сразу же в зарослях осоки взяла свежий след жировавших беляков.
Зайчиха, пытаясь отвести нависшую беду от потомства, сделала три гигантские сметки в сторону и с силой забарабанила передними лапами о землю. Но поздно, куница уже причуяла затаившихся малышей. Играючи поймала и тут же съела одного из них. Насытившись, стала великодушной и остальных, разбежавшихся в суматохе, разыскивать поленилась…
Незаметно пролетело лето. Вот уже первый заморозок, возвещающий о скором увядании природы, выбелил травы и запалил по склонам сопок многоцветные костры. На изумрудном хвойном поле, усеянном плотными смолистыми шишками, желтым пламенем заполыхали березы, осины. Яркими мазками заалели гроздья рябины, плоды шиповника. Во мху под елями сочно краснела брусника. Зазывающе кокетливо кивали рогатые букетики лещины. Колонии опят сплошь покрыли пни и валежины.
Все обитатели леса жировали на богатых кормах, готовясь к длинной зиме. Маха частенько посещала излучину реки, сплошь заросшую черемухой, и вот однажды, когда она забралась в самую гущу и принялась с удовольствием поедать остатки вяжуще-сладких ягод, неподалеку кто-то шумно засопел. Маха резко обернулась. На старой разросшейся черемухе колыхались ветки. Одна из них изогнулась и, описав крутую дугу, замерла между стволов, где на «троне» из веток восседал медведь. Причмокивая и довольно урча, он отправлял в громадную пасть подвявшие черемуховые кисти. Косолапый не утруждал себя лишними движениями и просто заламывал ветки.
Насторожив ушки, время от времени поглядывая на косматого громилу, Маха торопливо набила желудок и, не задерживаясь, вернулась на продуваемый увал…
День ото дня холодало. Порывистый ветер безжалостно срывал поблекшие листья. Обгоняя всклокоченные тучи, потянулись на юг, в теплые края, разномастные птичьи косяки. Привольно жилось теперь Махе в поредевших кронах. Похолодание принесло приятные перемены — исчезли, наконец, докучливые кровососы. Разоряя по ночам беличьи гнезда, она все реже спускалась на землю.
С наступлением темноты тайга оглашалась трубным ревом. Зычные, басовитые ноты, набирая мощь и силу, звучали слитно, напористо. Накаляясь первобытной страстью, рев взвивался до трепетно вибрирующих переливов и, не выдерживая напряжения, как бы скалывался, захлебывался шумным, сиплым стоном. Тайга и небеса на мгновенье замирали и откликались стозвучным эхом.
Это благородные олени-маралы, переселенцы с далекого Алтая, вызывали соперников на честный бой.
Маху их могучий рев не пугал, а когда он раздался совсем близко, то врожденное любопытство погнало ее туда, где на краю опушки, выбеленной луной, горделиво запрокинув на спину ветвистые рога ревел красавец бык. Рядом мирно паслись три ланки. Оборвав рёв на низком протяжном стоне, марал от избытка чувств запустил рога в заросли орешника и принялся крутить ими, спутывая ветки в узлы и тут же разрывая их на части.
В это время со стороны сопки послышался нарастающий треск. Маха проворно вскарабкалась на вершину сосны и оттуда увидела, как на открытый пятачок из леса выломился еще один бык. Белые, острые кончики его рогов угрожающе поблескивали.
Налитые кровью глаза горели как угли, ноздри трепетали, шерсть на загривке дыбилась. Увидев хозяина гарема, пришелец протрубил вызов, нацелил на соперника рога и, изнемогая от ярости, с силой забил копытами о землю. Угроза не подействовала, и тогда он ринулся в атаку, рассчитывая обратить хозяина в бегство, а самому завладеть ланками. Разогнавшись, он попытался боднуть острыми пиками незащищенный литой бок соперника. Но опытный боец отскочил в сторону и ответил точным, сильным ударом. Холостяк не устоял, повалился, но, быстро вскочив, вновь ринулся на противника. Оглушительный треск рогов то и дело заставлял вздрагивать Маху. Олени, сдавленно хрипя и фыркая, то разбегались, то вновь сшибались и, скрестив рога, топтались по кругу.
