Приемная мать - Раннамаа Сильвия (читать книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
А товарищество, по-моему, как раз и есть качество, определяющее, хороший человек или плохой. Яснее всего это видно на примере нашей Лики. Товарищество объединяет друзей, пробуждает любовь и вообще рождает коллектив, а ведь это для каждого отдельного человека самое главное.
Чуткость и скромность я бы объединила в одном драгоценном камне, потому что все семь очень уж быстро заполнились.
Может быть, скромность и не стоит того, чтобы упоминать о ней отдельно? Ведь не всегда это и добродетель. Например, если она от робости или беспомощности (что не раз замечала за собой), но если подумать о наших мальчиках, то выходит, что никак нельзя не упомянуть о скромности. Скромность нужна такая, в основе которой лежит человеческое достоинство.
Чуткость тоже совершенно необходима. Если бы найти для двух этих качеств одно определение. Потому что, конечно же, каждый чуткий человек скромен и, наверно, скромный — чуток. Первая, как цветок, который мы посадили в саду соседа, чтобы доставить ему радость, а вторая, как бубенчик, который мы снимаем, чтобы он своим звоном не мешал другим. Все-таки они близнецы.
Но когда я думаю о Весте, то никак не могу разобраться, чего же ей больше всего не достает.
Нельзя сказать, что она не честная или не смелая. Свое мнение, то, что она считает правильным, она всегда смело высказывает всем — будь то учительница, воспитательница или все равно кто. О ее нечестности не может быть и речи. И таких трудолюбивых, как она, надо поискать, и в ее верности никак нельзя усомниться. Что касается товарищества, то здесь, на первый взгляд, дело сомнительное, однако факт, что мало кто менее эгоистичен, чем Веста. Ее личные интересы — всегда лишь интересы старосты группы. Таким образом, интересы коллектива. В отношении своей личности она скромна. И даже ее «безличная» манера говорить обусловлена какой-то странной, поставленной с ног на голову скромностью или своеобразным чувством такта. А может быть, ей просто не хватает воображения? Воображения, которое должно быть врожденным свойством человека, как, скажем, разум. Конечно, нет людей, совершенно лишенных воображения. Если бы не было воображения, то разве человечество прошло бы путь от каменного топора до первого искусственного спутника? И разве была бы тогда на свете красота? А что за жизнь без красоты? Тогда не стоило бы и родиться человеком. С тем же успехом можно было бы быть бараном, кошкой или моллюском.
Нет, теперь я знаю, какого качества больше всего не достает Весте. Жизнерадостности. Чувства юмора. Оптимизма! Боюсь, что именно это выбили из нее в детстве. Как ужасно, ужасно грустно! Но может быть, это еще вернется?
Оптимизм совершенно необходим. Иначе о каком же счастливом человеке может идти речь!
Я еще должна придумать, какого цвета все эти драгоценные камни, которые гномы добывают в горе счастья.
Во всяком случае, оптимизм — золотисто-желтый и сверкающий, как солнце. А честность — самый чистый, прозрачный хрусталь.
Смелость лучше всех цветов — огненно-алая!
Трудолюбие — самого важного для существования жизни цвета — зеленого. Как трава, как все растения, вечно обновляющиеся и связывающие землю и солнце!
Для товарищества, конечно, больше всего подходит цвет безбрежного моря!
Верность должна быть как алмаз — самый прочный из камней, которым можно шлифовать все другие самоцветы.
Для чуткости и скромности я тоже кое-что нашла. Когда недавно воспитательница зашла нас навестить, я спросила, бывают ли драгоценные камни двух цветов, не очень броские, но красивые. Воспитательница ответила — опал, или лунный камень. В основе он белый, но искрится огненными лучами.
Гномы обещают дать все семь драгоценных камней в приданое сироте, если она поможет им работать и не станет общаться с мачехой.
Конец пьесы, когда падчерица лежит в гробу и гномы стоят в кружке и оплакивают ее и тут появляется принц (тот самый избранник ее мачехи) и, преклонив перед ней колено, прекрасными словами говорит о своих чувствах, у меня уже готов. Об этом месте я много думала. Пока гномы стоят вокруг меня и поют свою печальную песню (или говорят хором), я бы пробралась за кулисы и переоделась. Вот где я наконец смогла бы использовать во всем блеске свое «маленькое вечернее платье»! Когда же гномы удалятся, прекрасные слова коленопреклоненного принца разбудят меня (принца мог бы играть Свен). Представляю себе, какой захватывающе красивой могла бы быть эта картина.
Сирота смущается и просит принца не говорить о своих чувствах. Но принц отвечает, что скоро-скоро кончится сон, падчерица-сирота проснется и уйдет от него. Потому-то он и просит, чтобы она не забывала его.
— А мачеха? — спрашивает девушка. Принц смеется:
— Разве вы не знаете, что у нас издан закон, по которому все злые мачехи изгоняются из нашего общества, как пережитки. Им будет указано их настоящее место в старых сказках и в некоторых плохих снах. По этому закону всем сиротам будет дано счастье. У них будут новые матери — приемные матери!
— Но... где же она, моя новая мама? — удивленно спрашивает сирота.
— Я думал, что вы поняли это, моя красавица. Вы же на пути к ней. Ведь перед тем, как прийти сюда, вы уложили вещи. Вы скоро проснетесь и отправитесь в путь...
— Она добрая, моя приемная мама? — спрашивает девушка.
— Добрая и справедливая. Очень справедливая. Она поможет стать счастливой, — горячо уверяет принц и берет девушку за руку. Тут появляются гномы и приносят семь камней счастья.
Занавес.
Теперь я уже здорова, и пьеса закончена, и даже тетя Эльза ее просмотрела. Репетиции идут полным ходом. Но все это получается совсем иначе, чем я мечтала во время болезни.
Когда мы лежали в изоляторе, девочки приходили нас проведать. Хотя это вообще-то не разрешается. Однажды, когда Анне и Тинка были у нас и Тинка спросила, не скучно ли нам, Сассь не смогла удержаться:
— Нет, нисколько. Вы ведь не знаете, Кадри пишет для нас пьесу и сочиняет альтерционные стихи — или как их там? Это вроде песен. С гномами или эльфами. Это мы, и с нами приключается много смешного. Я уже знаю на память.
— Какая пьеса? — навострила уши Анне.
— Ах, оставь, Сассь, — запротестовала я.
Тогда еще все было не закончено и я не была уверена, что из этого вообще что-нибудь получится. Я очень коротко рассказала, как я это задумала. Анне была разочарована.
— Только для малышей? Жаль. Почему ты не пишешь для нас? Попробуй. Ну, скажем, из нашей школьной жизни.
Попробуй. Из школьной жизни. Легко сказать. Как будто я писательница. Да и писатели пишут очень мало пьес из школьной жизни. Я и с этим, в общем-то, пересказом столько намучилась. И убедилась наконец, что из меня никогда в жизни не получится писатель. Даже похудела от этих мук творчества и потения. Анне посоветовала мне заменить на географии указку, может, поэтому-то и получилось... впрочем, зачем забегать вперед.
Во всяком случае, Тинка тут же согласилась играть красивую мачеху. Только с условием, что переодетую ведьму будет играть кто-нибудь другой. Принцем был единодушно выбран Свен, так что мне не пришлось высказывать свое предложение. Тинка даже обещала сама поговорить со Свеном.
На этот раз остальные вопросы остались открытыми. Но когда я вернулась в группу, Марелле как-то вечером стала настаивать, чтобы я прочла свою пьесу. Вначале я ужасно волновалась, но когда девочки стали смеяться там, где Тинка-мачеха кичится своим знатным происхождением и красотой, я осмелела. Читала я, по-моему, даже «вдохновенно», особенно монолог сироты.
Когда я закончила, Анне сказала:
— Давай сюда! Я и не представляла себе, что у тебя такое получилось. Это ведь что-то совсем другое. Дай-ка я сама посмотрю. — Она забрала мою рукопись и стала листать ее.
— Роль сироты просто чудесная. Я буду ее играть. Думаю, она мне очень подходит.
И тут же прочла:
