Лёлишна из третьего подъезда - Давыдычев Лев Иванович (читаем книги онлайн TXT) 📗
Под ногами было поле.
Долго шли.
Остановились у высокого деревянного забора. Из темноты кто-то спросил:
— Гуляете или по делу?
— Гуляем, — ответил майор, — но по делу.
— Сюда, — позвал голос, и они увидели фигуру человека. Он раздвинул в заборе две доски.
Майор пролез в отверстие легко, а Горшков с трудом.
Огней на территории строительства было мало, да и их майор обходил стороной.
Вот они подошли к невысокому деревянному зданию, похожему на барак.
Все окна были темны.
Даже вход не освещался.
Майор достал ключ, нащупал замочную скважину.
Два по
ворота — два щёлканья.
Не включая карманных фонариков, Горшков с майором вошли, спрятались за шкаф, стоявший у дверей.
В большое продолговатое окно лился мутный лунный свет. На окне была решётка, и её тень лежала на полу и на стенах.
Когда глаза привыкли к темноте, Горшков внимательно изучил обстановку.
Два сейфа стояли в дальнем углу. Пять столов, стулья, диван. Бороться тут трудно — негде.
— Будем надеяться, что его возьмут по дороге, — шепнул майор.
В наиболее опасные моменты жизни человек, как известно, против своей воли начинает думать о пустяках или о том, что сейчас уже не имеет значения. Вот и Горшков думал о цирке, о неудачных своих выступлениях и о том, как хорошо теперь выглядит Владик, так хорошо, что Головёшкой его уже и не назовёшь.
Нестерпимо зачесался кончик левого уха.
Потом зачесалось под правой лопаткой.
Туго ползло время.
И вдруг чуткий слух уловил дальние звуки шагов.
Сразу стало ясно, что идёт Сом.
Он шёл походкой осторожного, напуганного зверя.
Почти неслышно. Услышать такого зверя может только очень опытный охотник.
Майор тихонько тронул за плечо товарища: приготовились.
Горшков машинально расстегнул кобуру.
И, уже готовый к схватке, думал: «Как же удалось Сому пройти все засады?»
Дважды щёлкнул замок.
Скрипнула дверь.
Сом дышал громко и прерывисто. Значит, устал и боится.
Дверь он закрывал, повернувшись к ней не лицом, а спиной.
Постоял, привыкая к темноте.
Вот Сом двинулся вперёд.
И Горшков едва не крякнул от восхищения: какая походочка! Большой, грузный, а идёт легче балерины. Кошка! Кошечка!
Горшков широко раскрыл пересохший рот: стало трудно дышать от волнения.
Майор тронул его за локоть.
Вспыхнули два фонарика, направленные в затылок преступника.
Сом нырну
л под стол.
Пригнувшись, Горшков бросился к нему.
Выстрел.
Тут же фонарик майора погас.
Свой фонарик Горшков отбросил.
И что было сил пнул под стол.
— А-а-а-а! — дико закричал Сом.
Опять выстрел.
Горшков нырнул под стол, весь сжавшись, упал на Сома, схватив его руку с пистолетом.
И придавил к полу — не вырваться, не пошевелиться.
— Товарищ майор! — позвал Горшков. — Как вы?
— Живой…
Вспыхнула лампочка под потолком. Майор стоял, с трудом держась на ногах. Лицо и грудь были в крови.
— Оглушило, — сказал он, — и лоб царапнуло.
Горшков проверил карманы, всю одежду и обувь Сома, положил на стол пистолет и инструменты для взламывания сейфа.
Сом лежал не двигаясь, не открывая глаз, держась рукой за бок.
— Это я, «Первый», — сказал майор в телефон, — всё в порядке. Ждём. Вызовите врача.
А Горшков смотрел на двоих людей — оба седые, оба усталые, оба раненые. Один всю жизнь истратил на то, чтобы приносить людям зло, другой — добро.
— Ловко, — прохрипел Сом и, морщась, сел, прислонясь спиной к дивану. — Хорошие у вас кадры.
— Да, — ответил майор, — не то что у вас. А помнишь, лет этак тридцать назад, я тебя в первый раз взял?
— А помнишь, как лет этак пять назад, я от тебя ушёл? — спросил Сом.
— И пулю мне в ноге оставил. Помню. И вот наша с тобой последняя встреча. Больше тебе на волю не выйти, старик.
— Знаю, — хрипло проговорил Сом, — на поруки меня никто не возьмёт. — Он усмехнулся и спросил: — Что за чертовщина?! Я ведь сейчас в цирке был. Там этого долговязого чудака видел. Как он здесь оказался?
— Фо
кус-покус, — ответил Горшков.
ОТДЕЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Мы начинаем с описания выступления Эдуарда Ивановича с группой дрессированных львов и первого появления перед публикой Хлоп-Хлопа
Выступление Эдуарда Ивановича со львами занимало всё третье отделение.
Ребятам оно очень понравилось.
Им было и жутко и весело. Совсем рядом — рукой подать! — свирепые львы и коварные львицы. Можно было разглядеть каждый волосок в огромных гривах. А когда звери раскрывали пасти, видно было каждый зубище.
Но Виктор переживал, пожалуй, больше всех. И если зрители видели, что с лица дрессировщика не сходит улыбка, то мальчик видел, что улыбаются у него только губы.
Публика ахала и охала.
Охала и ахала.
То замирала от страха, удивления и восхищения, то восторженно шумела.
Львы, конечно, слушались укротителя, но со злобой и неохотой. Казалось, что вот-вот кто-нибудь из них взревёт и бросится на Эдуарда Ивановича.
Бросались.
Замахивались лапой.
И — исполняли то, что он от них требовал.
Когда же на арене появился Хлоп-Хлоп, поднялся такой хохот, что его, этого хохота, мартыш испугался больше, чем диких зверей.
Ведь сегодня Хлоп-Хлоп впервые в своей жизни появился перед зрителями.
Он быстро забрался на плечо к хозяину, обнял его (то есть вцепился) и зажмурил глаза.
Львы уже привыкли к мартышу на репетициях и почти не обращали на него внимания. Он был для них всё равно что для нас, например, воробей. А некоторые львы его даже побаивались, зная, на какие хитрости и обидные проделки он способен.
Хлоп-Хлоп, как я уже сказал, боялся не зверей, а зрителей.
Но боялся он так уморительно, что вызывал не жалость, а смех.
Эдуард Иванович и выпустил его сегодня только с одной целью — чтобы он постепенно привык к публике. А когда привыкнет, можно будет думать и о том, что ему делать на манеже среди львов.
И в заключение Эдуард Иванович уложил своих хищников, сделал из них этакий живой ковёр и прилёг на него отдохнуть.
Тут Хлоп-Хлоп едва не испортил номер. Сидя на плече хозяина, он немножко освоился и раз-раз — дёрнул Цезаря за гриву.
Лев уже раскрыл пасть, но Эдуард Иванович потрепал его по густой шевелюре: дескать, не стоит обращать внимания.
Оркестр заиграл прощальный марш, укротитель стал раскланиваться с публикой. (Ребятам он поклонился отдельно, положив руку на сердце.)
Жалко было уходить отсюда!
Взяли бы артисты да и повторили всё сначала!
Но погасла половина ламп, и хотя вышли не все зрители, а цирк уже напоминал пустой дом, из которого уходят не только гости, но и хозяева.
Ребята выходили последними.
На улице они остановились, чтобы подождать Эдуарда Ивановича. Ушёл только Владик: мать просила его прийти пораньше.
— Как насчёт порук? — спросил Петька.
— Подожди, — отмахнулся Виктор. — Попасть бы в ученики к Эдуарду Ивановичу!
— Мне было страшно, — сказала Лёлишна, — я всё про тебя вспоминала.
— Ну, а поруки? — не унимался Петька. — Обещали ведь решить этот вопрос. Вам-то что? Пришли домой, поели хорошенько и спать. А меня, знаете что? Ждут. Уж если львов и мартышек дрессировать можно, то почему же я считаюсь неподдающимся? Вон Эдуард Иванович львов на поруки взял, а вы меня не хотите!
