Катя, Катенька, Катрин - Сантарова Алена (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
— Ты утратила всякое чувство меры. Надо готовить больше!
Вот так Кате дали понять, что ее снова считают своей. И этого оказалось достаточно. Кате было так хорошо, как еще никогда, легко и весело. Ей хотелось, чтобы эти минуты обеда на зеленой лужайке перед мирно потрескивающим огоньком никогда не кончались, чтобы не рвались нити искренней беседы и дружеских чувств, объединявших всех воедино. Ей хотелось, чтобы не было никаких вопросов и никаких объяснений.
Кончили есть, и теперь все мыли посуду под струей воды из насоса. Каждый свою тарелку и свой прибор. А повариха — еще сковороду и котелок. На веранде появился дедушка. Он поинтересовался, идет ли Катя обедать. Бабушка ждет. У Кати даже неприятно ёкнуло в груди. Вот оно, начинается! Но нет: все сочли дедушкины слова за остроумнейшую шутку и вместе с самыми сердечными приветами бабушке просили передать, что Катя переселилась из гостиницы «Барвинок» к ним в сад, в палатку.
Доктор с удовлетворением высоко поднял брови:
— Этого и следовало ожидать.
А за его спиной появилась бабушка и с нетерпением напомнила, что суп стынет, а время бежит.
Ей повторили, что Катя обедала с ребятами у костра и что она принята на должность поварихи.
— Вот это мне нравится! — улыбнулась бабушка. — По крайней мере расстанемся по-хорошему.
Все удивленно переглянулись. Катя не знала, что и думать: «Что-нибудь случилось? Я что-то натворила?»
Ничего, ничего! Вроде говорили, что маляр собирался прийти. Нужно побелить комнаты в мансарде.
— Удивительное дело! — сказал дедушка.
А бабушка взяла его под руку, совсем как невеста (Станда уверял, будто при этом она его слегка ущипнула).
— Ты, должно быть, об этом забыл, Филипп.
И она увела его домой обедать.
Днем Катя перебиралась в палатку. Она попрощалась со своей комнаткой. Нет-нет, не ждите ни слез, ни горечи расставания. Ведь ей там бывало одиноко, грустно, ее терзали тысячи сомнений, и мечты не воплощались в жизнь.
Не получилось из нее барышни, светской девицы, которой бы пристало элегантное имя «Катрин», шелест шелкового платья и губная помада. Не выросла из нее независимая и самоуверенная молодая леди, не изменилась она и не стала взрослее ни на один день. Разве что чуточку поумнела. Говорят, это приносит с собой разочарование.
В ком и в чем разочаровалась Катя? Ни в ком и ни в чем.
Лишь сама в себе. Она укладывала в сундучок свой шелковый наряд и думала, мысленно краснея: это платье мама сама ей шила к экзаменам. А Катя? Ей же в глубине души почти хотелось провалиться на этих экзаменах. Она чуть не послушала Уну, которая ей нашептывала: не учись, не трать силы! Не выдержишь экзамены, не примут тебя в одиннадцатилетку. Тогда — никаких школ, никаких обязанностей, впереди — красивая, независимая жизнь. Будешь сама зарабатывать деньги, тратить их на развлечения, и не надо ни у кого ни на что просить… Фу! Стыдно даже вспомнить: такие мысли, такая ерунда, такие убогие интересы! Шелковые чулки, подмазанные губы и вечерний сеанс в кино… Разве в этом для Кати смысл настоящей жизни? Визгливо смеяться с какими-нибудь краснобаями, взбивать локоны и смело возвращаться домой после десяти часов? И больше ей ничего не нужно? Она же хотела стать врачом… В мыслях Катя вдруг остановилась: как… хотела? Нет, она всегда этого хочет.
В этот момент она знала абсолютно точно, что сделает решительно все и будет учиться, и хорошо учиться. «Как когда-то бабушка», — подумала она. И, вспомнив об этом, снова мысленно устыдилась: и ведь оставалось, собственно, совсем немного, и она, Катя Яндова, превратилась бы в какую-нибудь Отилию Шторканову, противную барышеньку, думающую только о нарядах, балах да о заигрывании с какими-нибудь кадетами.
«Счастье твое, Катержина, — строго сказала сама себе Катя, — что теперь нет уже никаких кадетов, никаких нашивок на подушки с пожеланием доброй ночи, ни сундуков с приданым. Иначе было бы еще хуже». Но шутки в сторону: и без того ей было достаточно скверно! Разве мало она натворила постыдных или смехотворных поступков: мучила маму, огорчала папу, обманывала доверие…
И все потому, что слушала эту обезьяну, эту Уну!
Конечно, так проще всего: сам натворишь чего-нибудь, а обвинишь другого, мол, это мне вон тот посоветовал!
Катя была достаточно умна, чтобы понять, что она возводит на себя напраслину. Но тем хуже: кто же так жадно внимал уговорам этой обезьяны Уны? Кто ей завидовал, кто хотел быть на нее похож? Кто увлеченно прислушивался к рассказам о жизни великосветских дам и затем обещал: «Вот увидишь, Уна, я все смогу; как-нибудь скажу нашим на каникулах, что больше не буду ходить в школу и что с осени начну новую жизнь».
Кто это обещал? Катя? Но ведь Катя ничего подобного не сделала. Нет, нет, это не Катя. Это собиралась осуществить какая-то Катрин.
Катя никому ни о чем не говорила.
Как так… никому? А Вашеку?
И сразу погасла радость, исчез душевный покой. Как будто ветер дунул и загасил свечку.
Громко топая, она сбежала с лестницы и хлопнула кухонной дверью. Раздался такой удар, что старый «Барвинок» содрогнулся до основания.
— Пожар? — спросила бабушка, стоявшая у мойки.
— Бабушка, бабуля!.. — Катя запыхалась, и у нее был совершенно растерянный вид. — Дай-ка мне! — нашла она спасительный выход, схватив посудное полотенце, и начала старательно вытирать посуду.
— Нет, нет, сегодня не твой день, у тебя свое хозяйство, — пыталась воспрепятствовать бабушка.
В ответ Катя пробормотала что-то невразумительное, что должно было выразить ее искреннее желание помочь бабушке.
Некоторое время обе работали молча.
Лишь после долгой паузы Катя стала расспрашивать, как тогда было, когда она заболела и утром кто-то спрашивал ее. Кто бы это мог быть?
— Вацлав Лоуда. И ты это прекрасно знаешь! — Бабушка делала вид, будто ей не хочется продолжать разговор.
— А… а какое у него было выражение лица?
— Нормальное. Он моргал, ничего не говорил. То есть никаких секретов мне не выдавал.
Катя покраснела, вторично вытерла уже сухую тарелку, а начисто вымытый половник снова положила в мойку.
«Секретов? Значит, бабушка все-таки что-то знает!»
— Что ты так испуганно смотришь? — спросила бабушка. — Ведь это вовсе не секрет, что молодой Лоуда подмаргивает тебе.
— Не надо, бабушка!
— Не надо, Катюшка! Не вспыхивай так сразу. И не затевай романтических историй с записочками!
Письмо на серой бумаге все еще предательски шуршало в Катином кармане.
— Записочки, бабуля? Кто тебе сказал?
Бабушка пожала плечами:
— Я тебя не допрашивала, так и ты меня не допрашивай.
— А хочешь видеть, что я делаю с этими, как ты сказала, романтическими записочками?
Катя была исполнена боевого задора. Она отворила дверцу плиты, и — пш! — листик серой почтовой бумаги вспыхнул от горячего пепла. Это был красивый, совсем крохотный огонек.
— Вот как, — сказала бабушка и откровенно рассмеялась. — Но ведь это письмо было не от Вашека Лоуды!
— Нет! — гневно ответила Катя. — А теперь я пойду объяснюсь с Верой.
Верасек была задета: как Катя может так думать? Она ни к кому не ходила и ничего не докладывала. И о чем ей докладывать? Катя может получать сколько угодно писем… но уж одно-то прочитать Вере она бы могла! Ведь вот когда она, Вера, получает письмо…
И в доказательство своих слов она выудила конверт с сибирским почтовым адресом.
— «Дорогая Верочка! — читала она вслух, сильно акцентируя и повышая голос в тех местах, где, по ее мнению, написано было особенно красиво или занимательно. — Я очень счастлива, что…»
— «…что ты так замечательно планируешь провести свои летние каникулы», — донесся откуда-то истошный крик Станды. — Караул, я больше не выдержу! В стопятидесятый раз слушать: «Дорогая Верочка!»
Довольный тем, что устроил переполох, Станда спокойно уставился в книгу с длинным научным названием.
У Кати и Веры сразу же прошла охота ссориться. Хватит с них противного Станды. Они взялись за руки и тайком, потихонечку, чтобы не наткнуться где-нибудь на Качека, пробрались через забор в ближнюю рощу.
