Том 24. Мой принц - Чарская Лидия Алексеевна (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Брундегильда и маленький принц, сын рыцаря Трумвиля, плывут на большом корабле среди безбрежного океана, плывут в счастливую страну. В счастливой стране — земля из шоколада, и мармеладные деревья, и конфетные домики. А речки и озера из сиропа. Брундегильда говорит об этом сыну. И маленький принц с широко раскрытыми глазами ловит каждое слово… А корабль плывет. Ревут морские волны, и счастливая страна уже близко…
Кто бы мог думать, что этот день, начавшийся так прекрасно, так тяжело и грустно закончится для бедных второкурсников. Утром были лекции, как всегда. До экзаменов осталось каких-нибудь два месяца, и то неполных.
Снова март на дворе. Снова пахнет весною. Снова улыбается нам предстоящее лето, в которое решено нами «практиковать». О предостережениях «маэстро» и его запретах словно все позабыли. Уже раз отведав сладкого плода, нельзя остановиться, чтобы не лакомиться им постоянно.
Мы все, кроме Васи Рудольфа, теперь играем. Даже Оля, променявшая свои вечерние занятия на участие в спектаклях в народном театре за Невской заставой, даже Ксения и Лили. Один Вася держится стойко, верный своему слову. Да еще, из-за своего ужасного выговора, не играет болгарка. Кстати сказать, последняя, получив от «неизвестных» русских друзей небольшую сумму денег еще два месяца тому назад, немного оправилась. Кроме того, неутомимый Рудольф нашел ей уроки болгарского языка в семье какого-то секретаря, едущего с семьею на тихие воды Марицы.
Итак, сегодняшний день начался удачно, несмотря на то, что Боб во время фехтования нечаянно наставил Оле шишку на лбу рапирой, а в танцевальном классе Листова Рудольф с обычной своей медвежьей неуклюжестью наступил мне на платье и оборвал добрую половину волана.
Но все было еще сносно до прихода «маэстро», пока нас не позвали вниз на сцену школьного театра. Уже по тому, как «маэстро» ответил на наши поклоны, мы поняли, что он не в духе.
— Ставьте сцену для пьесы «Прохожий», — отрывисто произнес он «мальчикам», глядя куда-то в окно.
Опять этот «Прохожий». Собственно говоря, этот драматический отрывок очарователен по замыслу, но как он надоел мне и Ольге, играющим в нем.
Содержание этой вещицы такое: в сад дворца венецианки Сильвии, богатой красавицы-аристократки, заходит мальчик, прохожий музыкант Занетто. Он засыпает на скамье в саду, усталый и голодный, и, пробуждаясь, видит Сильвию, сказочно-прекрасное существо. Он рассказывает ей про свою нищую жизнь впроголодь, которую, однако, он не променяет ни на какие княжеские палаты. И эта его свободная, радостная, полная лишений жизнь захватывает богатую, знатную венецианку. Ее собственное существование среди роскоши дворца, среди толпы льстивых подруг, среди мнимых друзей, воздающих дань лишь ее богатству, начинает ей казаться бессмысленным, горьким и печальным. Занетто уходит и уносит розу, подаренную ему Сильвией. Его песенка затихает в отдалении, а сердце красавицы Сильвии разрывается от тоски.
Вот и весь сюжет. Там когда-то играла знаменитая французская артистка Сара Бернар. Играла так, что театр дрожал от восторга. Понятно, что не нам, пигмеям, пробовать свои силы в этой вещице.
Ольга играет Сильвию, я — Занетто. Произносим свои добросовестно выученные монологи, но без малейшего признака «души». Диалоги — еще того хуже. Я замечаю у Ольги одну забавную вещь, и весьма некстати: когда она говорит быстро и горячо, у нее поднимается правая бровь.
Меня живо заинтересовывает это. Лезет в голову нелепая мысль:
— Как это мило, и почему я раньше не замечала этого.
Сбитая с толку, я забываю то, что должна говорить.
"Маэстро" сидит в кресле там, за рампой, окруженный нашими коллегами. По лицу его видно, что он сердится.
— Даже роли не могли выучить, как следует. Уж не говорю о тоне. Тона никакого ни у той, ни у другой. Точно дождик капает по крыше, так вы монотонны обе — кап, кап, кап.
Должно быть, у меня чересчур пылкое воображение, потому что я живо представляю себе, как мы с Ольгой в виде капелек дождя шлепаемся о крышу.
И, забыв всякую сдержанность, я начинаю хохотать во весь голос.
Вася Рудольф, сидящий за суфлера в будке, высовывается оттуда наполовину и, округлив глаза от ужаса, шепчет:
— Что ты, что ты, Лида? Смеяться!
И надо же ему было вымазать себе где-то лицо сажей. Но, увы! Это факт: одна щека у него черная, другая белая. И часть века тоже задета сажей.
Удержать охватившего меня смеха я больше не в силах. Хохочу так, что вот-вот слезы брызнут из глаз. Глядя на меня, Ольга тоже начинает давиться от смеха, уткнулась лицом в кулису.
На «маэстро» смотреть страшно, так он негодует. Но мы узнали об этом уже впоследствии от наших коллег. В эти же злосчастные минуты мы ничего не помним. Безумие смеха поглотило нас с головой. И вот мгновенно раздавшийся грозный окрик приводит нас обеих в себя.
— Безобразие! — кричит «маэстро» и, поднявшись с кресла, начинает бегать по проходу партера, отчаянно жестикулируя. — Что же мы шутки пришли шутить сюда? Насколько в прошлом году вы радовали меня своими успехами, настолько в этом году убедили, что я имею дело не со взрослыми людьми, а с какими-то ребятами, школьниками, недостойными еще носить имя учеников артистической школы. Нет желания работать, ни малейшего желания. Одни заняты своими личными делами, другие делают из моего класса какой-то цирк. И ни единой священной искры не замечаю теперь в вас, той искры, которая так радовала меня в предыдущем году. Стыдно!
Нам, действительно, стыдно. Стыдно до боли перед этим великим артистом. Но чем же была виновата я, например, когда, уничтоженная карающей речью учителя, стала спускаться с узенькой лестницы, переброшенной со сцены в зрительный зал, то запуталась в платье и, просчитав все пять ступенек, растянулась у ног Шепталовой и Тоберг, взвизгнувших от неожиданности.
— Все шалости, — сердито бросил «маэстро», наградив меня уничтожающим взглядом.
Ах, я не могла даже протестовать в ту минуту. Я чувствовала, как побагровела от усилия сдержать во что бы то ни стало свой убийственный хохот. Какие уж тут могут быть оправдания!
— Приготовьте сцену для "Севильского цирюльника", — минутой позже приказал он.
В "Севильском цирюльнике" участвуют все, кроме меня и Ольги.
Роль Фигаро, главная роль в «Цирюльнике», поручена Борису Коршунову, и в ней он великолепен. Хороша Саня Орлова — графиня, хороша Сюзанна — Маруся и прелестен маленький паж Керувиме — Шепталова. Превосходны в комическом этюде Боб Денисов и Береговой.
Но сегодня точно что-то роковое повисло над всеми нами. День ли такой выдался неудачный или просто моя неуместная смешливость заразила их всех, но что-то непонятное происходит на сцене. Один Борис остался верен себе, да еще, пожалуй, Саня. А остальные не ведут, а "волочат по земле" свои роли, по тонкому выражению «маэстро». Да, именно волочат.
Надо всем этим носится темная, едва уловимая мысль: "Сейчас, сейчас лопнет и порвется последняя струна. Вот-вот вспыхнет гневом «маэстро», бросит занятия и уйдет".
Но он еще здесь, хотя повернулся спиною к сцене и смотрит в окно.
Ах, зачем он молчит, не делает замечаний, не бранит нас больше? На сцене точно продолжают везти какой-то тяжелый скрипучий воз. Даже Борис спустил свой «тон», чувствуя свое полное бессилие вывезти на своих плечах репетицию. Один только Вася Рудольф добросовестно читает свои монологи. Суфлер Володя Кареев, сменивший его, даже не суфлирует: все равно на сцене путаница и неразбериха. Вот сбились, спутались и замолчали совсем.
— Ну? — бросает через плечо "маэстро".
Молчание.
— Ну же?
Новое молчание, тяжелое, как кошмар.
— Ну, хорошо, — говорит «маэстро», — я подожду, пока вы придете в себя, и почитаю газету. Десять минут передышки.
Он спокойно усаживается в кресле, вынимает из бокового кармана газету и начинает читать, повернувшись к окну.
