Лабиринт - Лиханов Альберт Анатольевич (первая книга txt) 📗
– Отец не виноват, – сказал Толик, глядя в землю.
– Охо-хо! – вздохнула тетя Поля. – Не виноват!.. Ну да ладно, – добавила она, – будь по-твоему…
Они замолчали.
Толик припомнил, как сказала ему зимой тетя Поля, чтобы они с отцом не бросали маму бабке. Толик кивнул тогда головой, но что он мог поделать?
– Ах, был бы жив мой Коля! – сказала вдруг тоскливо соседка. – Никогда и в голову не пришло бы нам разводиться…
Толик удивленно обернулся к ней. Глаза у тети Поли были широко открыты, она смотрела вперед, словно старалась разглядеть что-то там, впереди.
– Если бы живой он был, – повторила она тягостно и вдруг сказала с жаром, будто спорила с кем: – Да ведь люди для того и находят друг друга, чтобы любить! Чтобы рядышком быть до самой смерти, да и помереть-то хорошо бы в один день!
Она помолчала. Потом добавила:
– А есть, есть такие счастливцы, мало, но есть, – помирают в один день.
Толик удивился – чего тут счастливого? – но промолчал. Уж очень горько говорила тетя Поля.
– Ну да что толковать, – вздохнула она, смахивая слезинку. – У всякого – свое. А если уж все в горе испытывается, никому такого горя не пожелаю.
Тетя Поля утерла глаза краем платка. Хлопнула дверь, и из суда вышла бабка. Она сияла, словно начищенный самовар, и у Толика сразу оборвалось сердце. Улыбается бабка – значит, быть худу.
– Господи! – охнула тетя Поля. – Неужто своего добилась?
Вслед за бабкой шагали мама с отцом. Они хмурились и отворачивались друг от друга.
– Да ты тут никак горевала? – воскликнула бабка, подходя к тете Поле и всматриваясь в нее. – Ох ты, сердешная!
– С вами заплачешь, – ответила тетя Шля, настороженно глядя то на отца, то на мать, стараясь разгадать, чем там кончился этот суд.
– Вот и все! – объявила бабка, морща от веселья острый носик. – Молодец Маша, так и держись! Пусть-ка обмозгует получше поперед, чем в суд подавать.
Отец остановился, глядя себе под ноги, поодаль от мамы.
– Эх, Васильевна! – сказала горько тетя Поля. – Ни жалости в тебе, ни любви – ничего нет. Дочку-то бы пожалела!
– Твое какое дело, бесплодна смоковница! – взъярилась бабка, но тетя Поля уже уходила от нее.
– Погоди, – сказала она, оборачиваясь. – Твой бог тебя накажет за это.
– Видали мы такого бога, – усмехнулась бабка и ткнула сухоньким пальцем в небо.
– Маша, – позвал отец маму. – Может, поговорим?
Над головой вдруг протяжно грохнуло, и Толик расхохотался: бабка присела от испуга. А с неба полился, набирая силу, чистый летний дождь.
Мама топталась под дождем, поглядывая на бабку. Наконец решилась и шагнула к отцу. Он взял ее осторожно за руку и повел к стеклянному кубику между домами. Мама сначала шла медленно, словно боялась чего-то, потом побежала, и вот они уже мчались, словно маленькие, разбрызгивая лужи.
Толик глядел на них издали и вдруг кинулся вслед.
В стеклянном кубике было кафе-мороженое.
Когда Толик вбежал в него, отец и мать уже сидели у столика друг против друга. Увидев Толика, отец смутился, а мама покраснела.
– Ты? – спросила она удивленно.
Толик опешил. Значит, они забыли о нем. Значит, они хотели без него! Опять? Как тогда!
Он сжал вздрогнувшие губы и повернулся, чтобы уйти. Уйти немедленно, прямо под секущий дождь, черт с ними! Толик уже шагнул к двери, но почувствовал на плече руку отца.
– Садись, Толик! – приказал он. – Будем говорить втроем.
В другой раз Толик бы убежал, но сейчас было не до обид. В голосе отца слышалась тревога. Толик сел между ними, словно шахматный судья, только перед игроками были вазочки с цветными шариками.
– Что ж, Маша, – хмурясь, сказал отец, сделав первый ход: Е-два – Е-четыре, как говорят шахматисты. – Дела наши, как видишь, зашли далеко. – Он вытащил папироску и закурил: – Скажу только, что в суд первым никогда бы не пошел, если бы не надеялся на него, как на последнюю соломинку.
Он глубоко затянулся.
– Так вот, как и в суде, еще раз предлагаю тебе: давай уедем. Это единственное, что спасет нас.
Толик пристально смотрел на маму. Что она скажет? Как решит? Неужели не согласится?
– Нет, Петя, нет, – ответила мама, волнуясь. – Я не могу. – И добавила тихо: – Матерей не бросают.
– Да ты пойми! – громко воскликнул отец, и все в кафе заоборачивались на них. – Ты пойми, – тихо повторил отец. – Мать матери разница… Да что говорить! – сник он. – Ты прекрасно все понимаешь.
– Как я брошу ее? Она же старуха, – снова сказала мама и жалобно посмотрела на отца. – Нет, не могу…
– Что ж, – ответил отец, гася папироску. – Теперь все в твоих руках. Но я не вернусь. Я не могу больше так жить!
Мама заплакала. Официантки шушукались, собравшись в кучку, поглядывали на их столик, но мама будто никого не замечала – слезы катились у нее из глаз и падали в мороженое. Толик не выдержал.
– Мама! Ну мама! – шепнул он ей отчаянно. Неужели она откажется?
Мама взглянула мельком на Толика, улыбнулась сквозь слезы и сказала отцу грустно:
– Ты должен вернуться. Я не могу без тебя!
– Ах, Маша, Маша! – горько усмехнулся отец и добавил: – Да разве можно удержать силой, чудак ты человек?
Они понурились оба над своими вазочками, так и не глотнув ни разу мороженого. Толик все ждал, что сейчас заговорят о нем. Как он-то? Куда? Как его разделили? Но родители молчали и, казалось, забыли о нем.
– А я? – спросил Толик, глядя то на маму, то на отца. – А как я?
– Ты? – задумчиво переспросил отец. – Ты?
Он взглянул на маму.
– Я думаю, – спросил он, – у меня равные с тобой права на Толика?
Мама испуганно кивнула.
– Тогда скажи, когда я буду видеть сына.
– В воскресенье, – ответила мама и взглянула за стеклянную стену.
Дождь на улице кончился.
А в маминых глазах опять были слезы.
3
Теперь по воскресеньям у Толика половинчатая жизнь. Вечером он мамин, а с утра принадлежит отцу. Все-таки разрезал его судья, как пирог, на две части.
Толик встает утром, завтракает и смотрит в окно. На ворота. Потом возле ворот появляется отец, и Толик кричит маме:
– Я ушел! Пока!
Они бродят вдвоем до самого вечера. Ходят в кино. Едят мороженое в стеклянном кубике. Катаются на трамвае – до конечной остановки и обратно. Пьют до отвала сладкую воду. А когда совсем жарко, идут к реке.
Толик больше всего жаркие воскресенья любит. Он у берега бултыхается, где по грудку, ныряет с открытыми глазами, глядит, как бегает солнце по речному дну, переливаясь. А выскочит из-под воды, фыркает, весело смеется, скачет на одной ножке, вытряхивает воду из ушей. Потом на отца глядит.
Отец руки вперед, будто нехотя, выбрасывает, а гребнет – сразу вперед уносится, только бурунчики кипят! Руки у отца жилистые, сильные и, кажется, звонкие – на солнце загорели и медью отдают.
Отец и Толика плавать учит. Посадит его на плечи и в воду, как царь Нептун, идет. Волны перед отцом разбегаются, он заходит на глубину, себе по горло, велит Толику на плечи ему становиться и кричит:
– Ныряй!
У Толика колотится сердце: до заповедной мели далековато, да и с отцовских плеч прыгать страшно, – но он молчит, чтобы не осрамиться. Закрыв глаза, бросается в сторону берега, отбивает живот и машет руками изо всех сил. Сквозь плеск он слышит, как отец его подбадривает, и вдруг упирается руками в песок. Доплыл!
– Ну вот, – говорит отец, – только не торопись. Набок голову поворачивай – вдох, в воду лицо – выдох. И не бойся. Давай-ка еще раз.
Потом они лежат на берегу, говорят неторопливо, и Толик засыпает отца желтым песком – ноги, туловище, руки. Отца голова остается.
Голова лежит на песке, улыбается, всякие интересные истории рассказывает. Вот, например, откуда инженеры взялись? Что вообще значит «инженер»? Оказывается, это слово произошло от латинского – «ингениум». Значит, способность, изобретательность. Выходит, инженер – изобретатель. Толик удивлялся: неужели всякий инженер непременно изобретатель? Отец говорит: всякий. Один в меньшей степени изобретатель, другой – в большей. И вообще, инженер, пожалуй, самый главный человек в стране. Любая машина, да что машина – самая простая вещь инженером придумана, сконструирована, рассчитана.
