Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА] - Офин Эмиль Михайлович (книги полностью .TXT) 📗
Но Сережа не обратил внимания на эти слова. Встречные огни наплывали, отражаясь в блестящих глазах парня.
— Ох, и машина эта, Борис Григорьевич! Корабль! Утром дядя Костя нагрузил дрова — десять кубиков, а она везет шутя, только мотором шипит. А тормоз на ней — на все четыре колеса, и каждая-то гаечка обихожена.
— Ишь ты, — удивился Примак. — И ты серьезно думаешь, что я доверю тебе такую машину? А где у тебя, на минуточку, права?
Сережа счастливо рассмеялся. Он отнял руку от руля, зубами стащил с нее варежку и достал из кармана коленкоровую книжечку.
— Вот они, вот! Теория — «отлично», вождение — «отлично», правила… «прилично»! Уже неделя законного стажа. И дядя Костя в один день со мной сдавал.
Мне — третий класс, а он как пошел на доске теорию иксами доказывать, ему с ходу — первый, — Сережа лихо затормозил возле парадной управления. — Я буду за ней, как за живой, ходить, Борис Григорьевич!..
Но Примак уже скрылся в подъезде, напевая: «Ай, люди, люди…»
В два часа ночи Горшков проснулся: Сережа тряс его за плечо. Горело электричество, привычно тикали ходики.
— Иди. Примак требует.
Пока Горшков наматывал портянку, спросонок не сразу попадая в сапог, Сережа хмуро говорил:
— Полночи просидел в управлении. Вышел сердитый. «Поезжай, — говорит, — быстрей, Крылов». Сроду по фамилии не величал.
И опять в кабинете Примака горела настольная лампа, и лейтенант, кутаясь в шинель, ходил из угла в угол, дымя цигаркой и припадая на одну ногу.
— Как машина? — спросил он, едва Горшков появился в дверях.
— Закончена и обкатана, товарищ лейтенант. И шофер есть — Сережа. На эмке вас пока будет возить Алмазов: с понедельника я его машину ставлю в средний ремонт.
Примак вздохнул, нахохлился.
— На Шадринском комбинате совсем плохи дела. Несколько грузовиков вышло из строя… Придется отдать им Сережу с новой машиной. — Он помолчал. — Из управления звонили начальнику Окружных мастерских — что толку? Разве Коновалов даст грузовики? «У вас, — говорит, — засиделся мой механик…» Одним словом, твоя командировка здесь окончена. Тебе приказано тоже ехать на Шадринский комбинат. Выручать…
Примак грустно поднял брови-треугольники и уставился в потолок; его темные, чуть навыкате глаза стали вдруг какими-то далекими.
— Одесса… После войны мы бы с тобой организовали там отличную контору Южавтотрансторгпромсбыт. Фирма. А? — Он виновато улыбнулся. — Это я придумал как-то ночью, Сильно болела нога.
Горшков подошел к нему. Взял его мягкую тяжелую руку и крепко пожал.
Примак пожевал губами. Отвернулся и ворчливо сказал:
— Ехать надо немедленно. Там тоже фронт,
По Сибирскому тракту идет грузовая машина; борта ее поскрипывают, лязгают крючья и подрессорники. Машину ведет крутолобый вихрастый паренек; он неотрывно смотрит вперед — это его первый самостоятельный рейс на тяжелой машине. Рядом сидит темноволосый худощавый человек, у его ног лежит вещевой мешок.
Дымок автомобиля смешивается с бегущей следом поземкой, отступают и меркнут путевые огни. Машина идет на восток. Быть может, там, в бескрайных казахских землях, тоскующих по умелой руке мастерового человека, встретим мы наших героев.
ПОЛЬКА — ТРОЙКА
Первая весна
Ливень хлестко молотил по фургону полуторатонки, по крыше кабины, свет фар упирался в стену дождя. Чтобы не сбиться с дороги, приходилось напряженно всматриваться в ползущую навстречу муть. Одинокую фигурку с поднятой рукой увидели, должно быть, одновременно и шофер и агент, потому что первый машинально сбросил газ, а второй сердито закричал:
— Не останавливай! Засядем!..
Так оно и вышло: машина накренилась, грузно осев в колею, мотор дернулся и заглох.
Шофер смущенно сдвинул фуражку на глаза:
— Не оставлять же человека в степи, Василь Семёныч.
— Не оставлять, не оставлять! Вот теперь сами останемся. А у меня фургон промтоваров. Мало ли народу шляется…
— Ладно, — перебил шофер, — здесь не глубоко. Толкайте вдвоем машину. Выберемся.
Агент поднял воротник тужурки, набрал, как ныряльщик перед прыжком, в грудь воздуха и выпрыгнул под дождь; сапоги чавкнули и увязли по щиколотку.
— Давай помогай. Из-за тебя ведь… — ворчливо сказал он невзрачной фигурке в лыжных штанах с вещевым мешком за плечами.
Это была девушка. Она отвела с лица мокрые волосы и послушно уперлась обеими руками в борт грузовика.
Шофер на малом газу качнул машину раз, другой и, окатив фонтаном грязи агента и девушку, выехал на твердое место.
Агент выругался, отряхнулся всем телом, как пес после купанья, и поспешно забрался в тесную кабину.
— Давай уж, садись сюда. — Он похлопал себя по коленке.
Девушка нерешительно топталась под дождем.
— Да ты что! — рассердился он. — Я ж тебе в батьки гожусь.
— Я лучше так… — Девушка взялась за бортовой крюк и встала на подножку.
— Так нельзя, — сказал шофер. — Оборвешься, под скат угодишь. Отвечай за тебя.
Девушка обежала машину и забралась между задним бортом и фургоном. Там она и притулилась, обхватив руками колени.
Шофер пожал плечами, снял с себя кожанку и бросил ей.
— Покройся.
Когда машина, урча и буксуя, опять поползла в мокрую мглу, он одобрительно хмыкнул:
— Стеснительная.
— Видали таких, — отозвался агент. Потом заерзал на сиденье. — Вот сломает замок, возьмет штуку полотна и смоется. Будет тогда — стеснительная.
— Эх, Василь Семеныч, — не отрывая глаз от дороги, сказал шофер, — и в каждом-то видишь жулика. Не скучно так жить?
— А мешок? Ты видал у нее мешок за плечами? Наверно, бежит с целины.
Шофер промолчал. Он смотрел на дорогу.
Стекло заливали мутные потоки воды, и щетки едва успевали разбрасывать ее по сторонам. Фары светили всего на несколько метров, а дальше были тьма, и ветер, и дождь, и казалось, не будет конца этой нудной ночной езде.
— Хоть бы Круглый брод миновать, там уж полпути до совхоза, — нарушил молчание агент.
Шофер скосил взгляд на спидометр.
— Пора бы… — Он не договорил и резко тормознул.
На дороге стоял трактор с пустым прицепом. В стороне, на воткнутых в землю кольях, был растянут брезент, под ним теснились вокруг костра темные фигуры.
Шофер приоткрыл дверцу кабины.
— Чего дорогу загородили! Брода испугались, граждане пассажиры?
— Был брод, — ответил чей-то осипший грлос. — А теперь поди сунься, в Иртыш унесет.,
Агент чертыхнулся. Вместе с шофером, шлепая по грязи, они обошли трактор. Вздувшаяся речушка неслась, как водопад, низкие волны ударяли в прибрежные кусты.
— Свету придется ждать. Айда к нам! — предложил тот же голос.
Потрескивал и едко чадил костер, видно, тракторист разжёг его, не жалея солярки. Люди тянулись к огню. Над брезентом гудел напористый ветер, от земли пахло промозглой сыростью. Каждому, наверно, мечталось о настоящей крыше над головой, о теплой постели.
— Житуха, чтоб ей… — вздохнул кто-то.
— А в совхозе — палатки. Под ногами — грязь, — в тон отозвался сидящий близко к огню сутулый человек. Он пнул сапогом валежник, и костер, затрещав, осветил его давно не бритые щеки. — А в газетах чего только не пишут. Я даже стишки читал. «Новый дом» называются. Позты… Помокли бы тут с нами.
— А ты расскажи нам те стишки. Смотришь, время скоротаем.
— Не мастер я запоминать. — Небритый еще поворошил костер, пригляделся к шоферу и доверительно подмигнул: — А нет ли у тебя, механик, в кабине чего посущественнее, душу погреть?
Шофер отрицательно мотнул головой. Захлопали края брезента. Дождь дробью прошелся по нему, как по коже барабана. Потом наступило за-, тишье, и в нем, словно отставленный этим налетевшим порывом ветра, зазвучал голос:
