Место на земле - Теймур Мухаммед (книги полностью бесплатно .txt) 📗

Воздух такой свежий, бодрящий, что хочется веселиться и что-то делать. Мальчик шагает по широкой, освещенной солнцем улице, видимо, без всякой цели, куда глаза глядят. Он рассматривает деревья, дворцы и блестящие медные украшения на дверях. Он вдруг то свистнет, то загудит, то остановится, то двинется дальше. Сейчас он идет «ножницами»: ставит левую ногу туда, куда должна ступить правая, и наоборот. А теперь ему вздумалось попрыгать. Он поднял ногу, схватил ее сзади рукой и запрыгал на другой ноге, щелкая при этом языком и подражая кваканью лягушки. Настроение у него безмятежное. Он поглощен своей игрою, и ничто не мешает ему наслаждаться жизнью — ни работа, ни отец, ни хозяин.

Вдруг он обо что-то споткнулся. Нога, должно быть, больно заныла. Мальчик нагнулся и увидел под ногой какой-то белый камушек. Он поднял его и сердито отбросил. Не ограничившись этим, он поддал его ногой. Камень выкатился на мостовую и там остановился. Мальчик снова подошел к камню, подобрал его, долго и внимательно разглядывал и, убедившись, что ценности он не представляет, пошел дальше, подбрасывая камушек вверх и ловя его. Минуту спустя мальчик был занят уже другим делом: зажав камень в кулаке, он вел своим указательным пальцем по стене дома, мимо которого проходил. Так он шел довольно долго, пока палец не заболел. Тогда он провел по стене камнем. И тут, оглянувшись, он увидел, что камень оставляет на стене белую черту. Игра увлекла мальчика, и он пошел дальше, оставляя на крашеной чистой стене отчетливую белую линию. Сначала он провел черту вдоль всего дворца Сулеймана. Потом продолжил ее на стене дома аль-Фукагани, потом на заборе виллы Саамана. Затем он пересек улицу и повел свою черту по каменной стене, ограждающей сад американского посольства. Наверное, это большое удовольствие — чертить камнем по такой нескончаемой стене. Он идет, и рядом с ним ползет черта. Он останавливается — останавливается и черта. Он поднимает руку — черта лезет вверх, опускает руку — черта спускается. Линия получается кривой, волнистой. И волны разные: то короткие, быстрые, то длинные, медленные.

Стена еще не кончилась, но ему уже надоело чертить волны. Он остановился и начал быстро и нервно вычерчивать на стене спираль, которая вскоре слилась в клубок. Потом отошел от стены и, подперев щеку языком, заквакал по-лягушачьи. Затем он покачал головой, как бы рассуждая сам с собой и раздумывая. И вот он снова у стены: где тут самое гладкое место, без царапин и трещин? Он смотрит на камень, выбирает кончик поострее и принимается за работу. Скоро из-под его руки выходит его собственное имя: «Мухаммед». Затем мальчик чуть отходит назад и критически осматривает написанное. Буквы слишком тонкие и смотрят в разные стороны. Почесав затылок, он сосредоточивает внимание на букве «мим» [40]. Этот «мим» так гордо закинул голову — не годится! Он быстро подходит к стене и снова пишет. Но и второй «мим» после длительного и внимательного изучения он отвергает, бросается к стене и пишет третий «мим», совсем рядом с первым. Но, видимо, и на этот раз результаты его не удовлетворили. Он бросил камень и зашагал прочь, недовольно вытянув губы и скривив рот.

Но внезапно он быстро вернулся назад и принялся искать камень. Вот камень найден, и мальчик снова у стены… На этот раз он работал долго, по его лбу текли струйки пота, но маленькие пальцы крепко сжимали камень. Когда он закончил работу, на стене появились слова: «Мы, народ, национализировали канал».

Мальчик отошел от стены, тяжело и взволнованно дыша, и посмотрел на свою работу. Видно, неудовлетворенный, он покачал головой, подошел к стене и снова принялся за дело. При этом, будто прицеливаясь, он прищурил один глаз. Надпись на стене стала короче: «Мы национализировали канал». Мальчик бросил взгляд на стену. Опять ему не нравились буквы: все такие неровные — «лам» слишком длинен, «нун» [41] написан неясно… И все предложение похоже на пальму, которую раскачивает ветер… Мальчик подул на камень, выбрал самый острый уголок, снова подошел к стене и прищурил глаз. Он работал, обливаясь потом.

Потом он потряс рукой, как это делает человек, который много писал и утомился, отошел и долгим взглядом посмотрел на результаты своих трудов. На его лице появилась довольная улыбка. Он закусил нижнюю губу, квакнул. Но вот он снова подошел к стене и под своей надписью поставил еще одно слово: «сахх» — «верно». И еще приделал к этому слову веселый длинный хвост в знак полного удовлетворения.

Он смотрел на стену, как бы желая убедиться, что стереть написанное не так-то просто, что надпись останется надолго, и всякий, кто прочтет ее, сразу узнает: эти слова написал он, Мухаммед, а не кто иной. Он еще немного постоял на месте, но вдруг вытянулся, задрожал, как струна, и издал резкий вопль, похожий на крик ласки. Потом поднял правую ногу, схватил ее сзади рукой и поскакал по широкой, освещенной солнцем улице.

Аттестат

Как только я вошел в поезд, мое внимание привлек человек, сидевший в углу вагона и погруженный в чтение газеты.

На мгновение я задумался, затем смутные и сбивчивые воспоминания стали всплывать в моей памяти. Я ухватился за тонкие нити этих воспоминаний, и они вдруг связали меня с давно прошедшими временами. Я будто вновь пережил те дни и годы, когда я еще учился в средней школе Дамиетты [42]. Мне вспомнились грезы моей юности, стремление поскорее вырасти, чтобы войти полноправным гражданином в жизнь моего города и в мир взрослых, который тогда был для меня окутан поэтическим туманом.

Воспоминания привели меня к большому зданию школы. По ее просторному двору бегают мальчики и юноши в поношенных торбушах, с вылезшими кисточками. Вот и тесный наш класс, где я сижу в первом ряду, и прямо против меня учитель химии Мустафа аль-Хифни-эфенди. Его тело заняло почти все свободное пространство перед рядами парт, у него большой живот, толстая шея, двойной подбородок и мясистое лицо, изборожденное глубокими морщинами. На нем выцветший пиджак, который ему слишком мал, и брюки настолько тесные, что кажутся на его толстых ногах длинными чулками. Говорит он медленно, запинаясь, но с воодушевлением. А когда что-нибудь объясняет, то всегда спешит, захлебывается и при этом ежеминутно достает из кармана скомканный платок и вытирает вспотевшее лицо.

Школьники были спокойны и уравновешенны — так же, как и взрослые жители Дамиетты, однако в присутствии аль-Хифни-эфенди они теряли свою обычную сдержанность. Сидевшие на задних скамьях лучше всех умели передразнивать его и всегда потешались над ним, когда он поворачивался спиной к классу. А те, кто сидел впереди, стряхивали ему на брюки чернила со своих перьев, когда он проходил между рядами, или привязывали к хлястику его пиджака хвосты из цветной бумаги. Эта проделка обычно так и не обнаруживалась до конца урока. Зато после перемены он с военной решимостью входил в класс и пристально нас оглядывал. Мы молчали. Тогда, выбрав одного из учеников, он обрушивался с проклятиями на него, на его отца и на этом успокаивался.

При этом он обращался с нами, как со взрослыми. Часто, прервав урок, он вдруг начинал рассказывать нам о своих горестях. Живет он в гостинице один, семья его в Каире. Недавно его обманул мясник: продал фунт мяса, а оказалось — там больше половины костей, и, в довершение ко всему, слуга в гостинице, которому он отдал жарить мясо, съел два больших куска. А еще у него однажды пропал бумажник, а в нем два египетских фунта…

Аль-Хифни-эфенди рассказывал нам и о своем сыне, который живет в Каире, слишком увлекается девицами и уже три раза проваливался на экзаменах; о жене, которая отказалась переселиться к нему в Дамиетту, но не отказывается получать в начале каждого месяца бо?льшую часть его заработной платы.