В просторном мире - Никулин Михаил Андреевич (электронные книги без регистрации txt) 📗
Подойдя к Гаврику, Миша с восхищением заговорил:
— Гаврик, а здорово у вас с дедом получилось! Я ж видал, что коровы на вас понеслись в атаку! Подумал: стопчут, прорвут фронт!. Вот вы герои!.. А мне с этими хлопцами, — указал Миша на телят, — особых трудов не было… До чего послушная скотинка! — засмеялся Миша и, передавая вожжу Гаврику, сказал: — Веди ты, а я следом.
От удовольствия Гаврик почесал в затылке, посмотрел на лесополосу.
— Понимаешь, Миша, нам надо бы немного постоять, да старика жалко… Он там теперь весь кипит. Нет, уж лучше пойдем. Только ты, Миша, немного приотстань… Вроде ты уже лишился сил, и я тут как тут, — прищурившись, просяще кивнул головой Гаврик.
— Придумано ловко, — одобрил предложение Миша и, учась хромать, побрел вслед за Гавриком и телятами.
Иван Никитич, собираясь долго ждать, стоял, поддерживая спадающие без пояса брюки, и, глядя в землю, так задумался, что, казалось, раздайся среди этого ветреного, сумасшедшего дня оглушительный гром, он, пожалуй, не очнулся бы от своих мыслей. Завидев уже с минуту стоявших на поляне Гаврика и Мишу с телятами, он раскинул руки, побежал было к ним, но запутался в шагу и, морща от смеха свое маленькое лицо, разрисованное грязными полосами, с чисто детской непосредственностью заявил:
— Ведь вот беда-го!.. Поломалась праздничная встреча! И подумать только — все из-за пояска.
Миша спросил шутливо:
— Дедушка, вы пояс-то потеряли? Может, налыгач дать?
Иван Никитич отмахнулся:
— Что я тебе, Михайло, телок или корова? Ты лучше распутай чалую и принеси поясок. Сделай милость, потрудись, выручи старика из беды. Его еще по царскому режиму обделили жирами, а теперь к старым костям они не клеятся. И какой бы портной ни шил штанов, все равно проваливаюсь в них, как в яму!.. Беда! — весело, тоненько смеялся старик.
Из-за ненастья на ночлег остановились рано, в той кошаре, о которой им напоминал дежурный из сельсовета. Для коров здесь нашелся вместительный сарай. В нем еще не выветрился стойкий запах, присущий овечьим становищам. Была тут и землянка, но деревянную опору крыши кто-то недавно вывернул, и она трухляво осунулась в глубокую рытвину.
Неудобств для ночлега тут было два: первое — надо было поить коров, а от колодца, находившегося больше чем в двухстах шагах, кто-то забрал корыто; второе — ночевать в сарае, где не было ни сена, ни соломы, — значило простудиться.
…Ветер к концу дня нагнал с юго-востока не только клубящийся мрак пыли, но и надвинул низкий заслон плоских и синих, как кованое железо, облаков. Просвет между небом и голым полем становился все меньше и уже. Казалось, что ветер начинал злиться на эту тесноту и, пытаясь вырваться на волю, кидался в этот просвет, как в узкую пропасть.
Иван Никитич, назвав ветер «лохматым барбосом», сказал:
— Ребята, у нас одно должно быть на уме: для себя и для коров надо здорово потрудиться. Труд — он во всем хороший помощник. Придется вам одним всю скотину поить из ведра. Стоять и ждать она там не будет… Носите воду по очереди в сарай. Один сторожует, другой носит… А я пойду туда…
Иван Никитич показал на желтеющую скирду, торчавшую, как затерянный островок, среди сумрачного степного моря. Потом старик повязал вокруг своей костлявой фигуры два налыгача, натянул поглубже треух и, кашлянув, пошел прочь от сарая.
Ребята сейчас же заспорили о том, кто должен первый пойти к колодцу за водой. Казалось, что они заспорили из-за пустяка. Но, по их мнению, это был вовсе не пустяк. Каждому хотелось напоить красно-бурую корову, и не только за то, что она самая красивая, но и за то, что, прислушиваясь к звону ведра, она замычала и, вскинув голову, позвонила в колокольчик.
Миша с лукавой усмешкой настаивал на том, что Гаврик не сумеет на ветру донести воду до сарая. Гаврик, как умел, горячо защищался. Кончился спор тем, что Миша загадочно проговорил:
— Держи курс на колодец, а я посмотрю, с чем вернешься.
А Гаврик схватил ведро и, спросив у Миши: «За кого ты меня считаешь?» — побежал к колодцу. Оттуда он вернулся, забрызганный с головы до ног. Сердито отшвырнув ведро, он молча посапывал.
С притворным недоумением Миша поднял ведро, заглянул в него и удивленно спросил:
— Ты что, Гаврик, под душем был или корове воду набирал?
— Кто же умный по такой погоде и прямо в полушубке под душ становится? — сердито ответил Гаврик.
— Я тоже думаю.
— Ты не думай, а пойди. Вернешься — умных, знаешь, сколько будет?
Гаврик показал два пальца.
— Соображать надо, — ответил Миша и с усмешкой убежал к колодцу. На обратном пути он старался нести ведро легко. Когда он проходил мимо Гаврика, последний, заметив, что ведро было доверху наполнено дымчато-серой травой, съязвил:
— Полынку, конечно, легче принести… Где же, водичка?
— Сейчас спросим у коровы, — ответил Миша, сгребая лежавшую сверху полынь.
— Спроси! — едва успел съязвить Гаврик, как корова протянула шею, коротко промычала и, позванивая колокольчиком, жадно стала глотать из ведра.
— Почему ж я не догадался так сделать? — с горечью спросил Гаврик.
— Дорогой подумаешь, а не догадаешься — я подскажу, — ответил Миша, вручая Гаврику опорожненное ведро.
Поднося потом чалой корове воду, Гаврик все-таки попросил Мишу подсказать ему, почему он не догадался с самого начала накрыть воду травой.
— За самокритику голосуешь? — спросил Миша.
Гаврик поднял обе руки, и, несмотря на это, Миша долго в смущении топтался на месте.
— Понимаешь, Гаврик, парень ты колхозный, хороший, а немного хвастун.
Краснея, Миша чувствовал себя в неловком положении. Ему хотелось сказать правду, и он уже сказал «а», и надо было говорить «б», но разговор мог кончиться скандалом и помешать большому делу.
— Гаврик, может, я ошибаюсь?. Давай напоим коров, и я скажу, что думаю.
— Ладно, — рванул Гаврик ведро из рук Миши.
Теперь они работали быстро, почти с ожесточением. Встречаясь в сарае, молча передавали ведро из рук в руки и кидались на ветер, как в холодную воду разбушевавшегося моря. Но вот, вывернувшись из-за угла сарая, Миша заметил, что ветер сильно качнул Гаврика в сторону. Заплетая ноги, он упал, опрокинув под себя ведро с водой, но тут же, погрозив ветру, опять рванулся к колодцу.
Миша понял, что Гаврик хотел во что бы то ни стало наверстать упущенное время.
— Эх, и парень! — восхищенно проговорил Миша.
За работой он теперь думал об одном: как бы мягче, сердечней сказать Гаврику то, что считал нужным сказать.
Гаврик же, бегая от колодца к сараю и обратно, успел признать за собой многие недостатки: вспыльчивость, забывчивость, крикливость… Не упустил даже вспомнить, что иногда умел соврать.
Вот, например, один из случаев. Он почему-то особенно памятен. До войны каждый день мать кипятила сливки, чтобы вечером, вернувшись из бригады, покормить Нюську кашей со сливками. Гаврик постиг несложную науку: из алюминиевого ковшика понемногу отпивать, не разрывая зажаренной пенки. Мать, покачивая головой, не раз выражала подозрение.
Гаврик хмурился, гневно спрашивая:
— Мама, за кого ты меня считаешь?
Однажды соблазн завел Гаврика дальше положенного. Пенка осела и оборвалась, как натянутая паутина.
Но все это Гаврик считал делом семейным. Стыд на людях был страшнее домашней ссоры, и Гаврик на людях не врал. К тому же теперь у него нашелся повод оправдаться в домашнем вранье: ведь он был тогда маленьким и сливки любил больше, чем теперь.
Но Гаврик никак не мог признать себя хвастуном. Это было сверх его сил, и он ждал, что ему скажет Миша.
Телят они напоили последними. Миша сейчас только заметил это упущение и сказал:
— Гаврик, а ведь «хлопцев» напоить надо было первыми.
— Ты лучше начинай с другого. Скажи, «хвастуна» берешь назад?
Они стояли в трех шагах друг от друга. Коровы, довольные уютным затишьем, вылизывались, ложились отдыхать. Нужно было бы приступить к дойке, но деда еще не было, и Миша не хотел, чтобы Иван Никитич застал их в ссоре.
