Том 22. На всю жизнь - Чарская Лидия Алексеевна (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
И спустя полчаса вороная пара мчит нас на дальний конец города.
В большую залу Стрелкового собрания я вхожу точно приговоренная. Вспоминается другой вечер в маленьком Ш., на котором присутствовал Большой Джон. Нас встречает Марья Александровна с гурьбою молодых стрелковых офицеров. Следуют имена, фамилии, чины и опять имена. Разумеется, я не запоминаю ни единого. От золотого шитья мундиров рябит в глазах.
Молодежь щелкает шпорами, приглашая на контрдансы. Ах, какая это пытка для молоденькой дикарки, обожающей природу!
Там, в дальнем углу зала, вижу «Солнышко», который приехал сюда получасом раньше. Он стоит в группе более солидных офицеров и незаметно издали ободряюще улыбается мне.
Хочется кинуться к нему или крикнуть во все горло:
— Увези меня, пожалуйста, отсюда! Пожалуйста, увези!
Я вижу Татю Фрунк, порхнувшую по зале с блестящим адъютантом, дальше — Машу Ягуби, кружащуюся со своим кузеном-стрелком. Вон три сестрички Петровы одновременно пускаются в пляс. Счастливицы! Они чувствуют себя в своей тарелке. А я? Что за нелепое удовольствие, придуманное людьми, эти балы!
Кругом танцуют. Мама-Нэлли с Марьей Александровной заходят за колонну, оживленно разговаривая между собой. Я готова уже юркнуть за другую, чтобы исчезнуть с поля зрения всех этих господ в расшитых золотым шитьем мундирах, как кто-то преграждает мне дорогу.
— На тур вальса, m-lle.
Безусый офицерик, немногим старше меня, стоит передо мною. Глаза его веселы.
— Ах, слава Богу! — говорю я.
— Почему — слава Богу? — спрашивает он.
— А потому что это вы, а не взрослый офицер, приглашаете меня.
— То есть как это не взрослый офицер? — Юный офицерик начинает усиленно крутить несуществующие усы.
— Ах, пожалуйста, не обижайтесь. Вы, разумеется, не похожи на тех важных господ с усами, которые держатся прямо, точно проглотили аршин. Ха-ха-ха!
— Да и я не горбатый, слава Тебе, Господи, — протестует он. — И у меня гм… будут тоже усы, уверяю вас, даже очень скоро.
— Не раньше, как через четыре года, однако.
— Ну вот еще! Гораздо раньше.
— Ну, тогда через пять.
— А вы злая. Ха-ха-ха!
Мы кружимся несколько минут молча. Потом юноша говорит:
— Пляшете вы превосходно и легко, как перышко. А фигуры вальса умеете делать?
— Что за вопросы. Понятно!
Мы останавливаемся посреди залы и проделываем несколько фигур.
Мой кавалер в восторге. Здесь мало кто танцует такой вальс.
— Это новость. Где вы выучились всему этому? — осведомляется он, отводя меня на место.
— В институте, конечно.
— А-а-а!
Он опять покручивает невидимые усики и, лукаво прищурив глаза, прибавляет:
— А правда, что институтки обожают ламповщика, а свинью, извините ради Бога за выражение, именуют ветчиной?
Я вспыхиваю.
— Сами-то вы обожаете ламповщика! — сердито говорю я.
— Смотрите, смотрите на трех сестричек!
— Ха-ха-ха!
Посреди залы стоит высокий офицер с самодовольным видом, с длинными усами и красивым важным лицом. Вокруг него суетятся три сестрички Петровы: Нина, Зина и Римма.
— Я вам спою, — возбужденно звонко кричит Римма, точно офицер совсем глухой. — Пойдемте в библиотеку, я вам спою.
— Мосье Линский, — перекрикивает ее старшая, Нина, — я нарисую ваш профиль, хотите?
— А я сыграю вам Моцарта. В маленькой зале есть рояль, — вторит ей средняя, Зина.
Осажденный с трех сторон, Линский всячески хочет избавиться от порядочно-таки надоевших ему сестриц.
— Пойду спасать его, — смеясь, говорит мой юный кавалер. — А потом вернусь к вам, и будем плясать с вами кадриль. Ладно?
— Ладно, — откликаюсь я весело, сразу почуяв в эхом юноше "своего брата", без фальшивого «бального» тона и светских прикрас. Но если бы это «ладно» услышал «Солнышко» или мама-Нэлли…
— Кстати, меня зовут подпоручик Тимофей Зубов, — говорит он, щелкая шпорами, — по молодости лет все меня называют Тима Зубов. Называйте и вы меня Тимой. Ладно?
— Ладно, буду называть Тимой, — хохочу я.
Он бежит вприпрыжку и раскланивается перед группой трех девушек.
Нина и Римма одновременно опускают ему свои левые руки на плечи. Зина тоже тянет свою. Но — увы! — у молоденького офицера только два плеча, и танцевать он одновременно может, конечно, только с одною. Поэтому он кружится со старшей, в то время как две младшие поджимают губки.
— Ух, заморился! — И запыхавшийся Тима снова передо мною. — А вы, я заметил, тоже танцевали.
Я действительно танцевала в его отсутствие с двумя какими-то офицерами.
— Слышите? Кадриль! Пора становиться в пары.
И он предлагает мне руку, свернутую калачиком. Во время кадрили Тима незаменим. Он не молчит ни минуты.
— Не люблю трех сестричек, грешен, — смеется он, понижая голос. — Уж очень прилипчивы. Одна играет, другая поет, третья рисует. Бррр, сколько талантов! За единственное прощаю им многое — варенье дивно варят. Я у них как-то два фунта в один присест съел. Очень уж вкусным показалось. А вы не варите варенья?
— Никогда, — с ужасом говорю я.
— И не рисуете?
— Ни-ни.
— И не поете?
— Ни.
— И не играете?
— Увы, нет. То есть да, но очень плохо.
— Так что же вы умеете, однако?
— Ах, ты, Господи, вот так экзамен! — хохочу я. — Во-первых, бегаю на коньках, во-вторых, правлю лодкой, в-третьих, катаюсь на лыжах, в-четвертых…
— А вы стихами не грешите?
Лицо Тимы принимает выражение лукавой кошачьей мордочки.
— А вы откуда это выудили?
— Так, показалось…
— А вы перекреститесь, чтобы не казалось, — смеюсь я и немножко краснею.
Потом Тима начинает сыпать анекдотами из солдатской жизни. Представляет заику-солдата, потом другого, который никак не может привыкнуть к мундиру после деревенской жизни, третьего, чересчур близорукого, который принимает за офицера стрелковую мишень, и т. д.
— Нехорошо смеяться над физическими недостатками, — говорю я степенно, тоном классной дамы.
— Так ведь это анекдот! — оправдывается Тима и путает фигуру.
Визави наше — баронесса Татя и высокий адъютант: Татя раскраснелась от танцев и еще больше похорошела. Но ни в одной черточке ее прелестного лица не отражается то веселое бальное оживление, которое так свойственно ее нежному возрасту.
— Какая красавица! — шепчу я моему кавалеру. — Не правда ли?
— Красавица? Не знаю. По-моему, она кукла, светская кукла, и только, — горячится он.
— Ну, уж не знаю, если она не хороша, то кто же вам нравится после этого? — возмущаюсь я.
— Вы, — просто говорит Тима. — Ей-Богу, вы. Потому что я тоже, как и вы, и коньки, и лодку обожаю, и лыжи, и верховую езду. Ведь редко барышню встретишь, которая бы предпочла балам всю эту прелесть. Все они на выездах и нарядах помешались. А вы нет. Ведь правда? Я отгадал?
— Отгадали, пожалуй.
— Эх, досада, что вы не свой брат офицер. Мы бы с вами такие экскурсии совершили!
Потом мы вскочили по команде дирижера и закружились в общем grand rond.
В уютной библиотеке, превращенной в третью «дамскую» гостиную, собралось несколько девиц с блюдечками мороженого и со стаканами прохладительного питья. Три сестрички, Маша Ягуби, баронесса Татя, две сестры Медведевы. Их брат Вольдемар, как и старший брат Тати, Леля, не присутствовали на вечере.
— Ах, как весело! — кричала, обмахиваясь веером Маша Ягуби. — Жаль только, что Дины Раздольцевой нет. Она вносит особенное оживление во все вечера.
— Ей еще рано выезжать, она малышка, — цедит Нина Петрова, — ей только пятнадцать лет.
— Неужели же ей ждать до тридцати? — щурится Маша, отчего лицо старшей сестрички заливается румянцем.
Мы все знаем, что ей под тридцать лет, но она тщательно скрывает это и старается держаться наивного тона подростка.
— А вам весело, m-lle? — обращается ко мне Татя. — Я видела, как вас смешил Тима во время кадрили.
