Ожидание (три повести об одном и том же) - Погодин Радий Петрович (книги бесплатно читать без TXT) 📗
БАЗАР В ИЮЛЬСКИЙ ДЕНЬ
Над базаром гомон:
– Цыбуля ядрена! На пять метров слезу вышибает!
– А вот чеснок! Кому чеснок? От простуды и от мигрени нюхать. И в колбасу и в борщ. И огурцы солить и с салом кушать.
– Ряженка… Берите, дядька, ряженку…
Что ещё будет, когда подойдут главные фрукты. Сейчас скороспелка – сорта слабые.
Девушка-колхозница, золотистая, крепкая, как товар на её прилавке, крикнула Ваське:
– Человек, покупай мои яблоки! – Подала ему луковицу.
Парень в мичманке, смотревший на неё через головы покупателей, подошёл и раскланялся.
– Уберите ваш продукт, – сказал. – Он для этого гражданина ещё горьковат. Гражданин пока сласти любит.
Колхозница коснулась парня смешливым взглядом.
– Он и для вас ещё горьковат, – сказала.
Васька проталкивался вдоль овощных прилавков к рыбному ряду.
Кто-то взял его за руку – рука маленькая. Он посмотрел вниз – Нинка. В белом платьице, коса на затылке кренделем. В руке держит бочонок с медной ручкой.
– Здрасте. – Нинка стоит криво, боится поставить бочонок на землю. – Сегодня праздник будет, я уже третий раз за вином прибегаю.
– Больше пойти некому? – спросил Васька.
– А кто же пойдёт? Мамка пироги замесила, батька речь пишет. Говорю, праздник.
Васька взял у Нинки бочонок.
– Мелешь. Какой еще праздник?
Нинкины глаза заполнены тайной. Они у неё на лице отдельно.
– Секрет… Я знаю, кого вы ищете. Вы свою Варьку ищете… Влюбились.
– Помолчи. Понимала бы, тоже.
Нинка потянула бочонок к себе.
– А я понимаю. Отдавайте вино. Идите к своей Сонете… Она скарпена.
– Замолчи, щелчка дам.
– Скарпена.
Васька щёлкнул Нинку по затылку.
– Скарпена!
Ещё раз щёлкнул.
– Скарпена!
Он тянул её за собой. Оборачивался, чтобы щёлкнуть по затылку. И на каждый щёлчок Нинка выкрикивала упрямо:
– Скарпена! – Потом она заревела. Спросила: —Зачем вы меня щёлкаете, я ж не резиновая?
Он всё шёл. Мимо овощных рядов, мимо фруктов. Мимо молока и мяса. Мимо вина и пшеницы. Мимо цветов.
Варька пробилась сквозь толпу к столам, где торгуют рыбой. Бабкин голос был слышен издали:
– Рыба-бычок, голова пятачок, туловище и хвост бесплатно. А вот ёрш – морской казак, усы, как у Тараса Бульбы. Жарить, парить, уху варить… Лещи!.. Судаки!
Варьку она не видит. Кланяется знакомым покупателям.
– Свежих бычков не желаете? Только из волны. Ещё пена не пообсохла… Гривенник кучка. – Бабка поливает рыбу водой. Прикрывает её капустными листьями.
– Вы пятачок кричали, – торгуются покупатели.
– Пятачок для песни. Для складности слов. А как продать – гривенник.
Варька тронула её за рукав. Бабка повернула голову.
– Ах, чтоб тебя! Марш с базару! Чтобы мне, старой, срам через тебя иметь. Опять Ксанка скажет, что я тебя торговать приучаю. Тебя батька за что драл?
Варька дёрнула бабкину руку к себе, спросила:
– Как жить будем?
– Худо, – сказала бабка. – Отец заявление подал. Уходит он с должности.
«Ну и хорошо», – подумала Варька. Бабка повторила своё.
– Худо… Жильё отберут.
– Перебьёмся.
– А деньги? Бухгалтер сказал, пока деньги не внесёт, не получит расчёта.
Варька подняла на бабку глаза.
– Отдай ему деньги, бабушка. Возьми со своей сберкнижки.
Бабка вздрогнула, задвигалась вся.
– Что ты плетёшь? Я же пианину купила, да боюсь в дом везти, пока батька не успокоится… Побеги, глянь, какая она блестящая… Ты молчи… – И закричала, чтобы прекратить разговор: – Бычки! Покупайте бычки!
– Перестань! – крикнула Варька. Обеими руками сгребла рыбу и сбросила её со стола. Прямо в пыль.
– Господи, дела твои, – сразу охрипнув, прошептала бабка. Губы у неё стали пухнуть книзу, словно ужаленные. Она замахнулась на Варьку. Варька отскочила.
– Отдай, бабушка, деньги. Сдай пианино обратно. Его сразу купят… Отдай деньги!
Старухины глаза налились гневом.
– Дура. Это я для кого? Для тебя, думаешь? Накось… – Она сунула под нос Варьке сухой кулак. – И не подумала бы. Это для таланта твоего. Ты же не знаешь, как загубленную силу в себе носить. Она постучит, она потом с тебя спросит. Она из тебя всю радость высосет… Иди, иди…
– Отдай! – зашлась Варька. Душа у неё словно оглохла от этого крика.
Бабка надвинулась на неё:
– Ори… Вон курортник, твой ухажёр, тож говорит, что у тебя талант есть. Ты бы его послушала, если меня не хочешь. – Бабка кивнула через плечо. Отстранилась. Варька увидела Ваську.
Жаркая сила толкнулась ей в голову.
– А ты чего ходишь? – прошептала она. – Чего ты ходишь за мной? Шимпанзе! Моллюск! Подсматриваешь? Смешно, да? – Она подняла с земли камень-ракушечник и, размахнувшись по-мальчишечьи, метнула его в Ваську.
НАДЕНЬ СВОИ ОРДЕНА
Нинка вела Ваську по улице. Ей казалось, что сам он идти не может, не найдёт к дому дорогу. Иногда она забегала вперёд и всхлипывала, шлёпая добрыми девчоночьими губами. Она промыла ему ранку виноградным вином из бочонка, прилепила к ней лист.
– Теперь сами видите, какая Сонета, теперь не будете меня щёлкать.
– Буду, – сказал Васька.
Нинка остановилась, долго смотрела на него исподлобья.
– Вы ей не отомстите, не вздуете её со всей силы?
– За что? – спросил Васька.
Нинка отвернулась.
– Так и будут вас все обижать, а вы станете улыбаться.
Нинка подошла, отобрала бочонок и, волоча его по земле, побрела в одиночестве к своему дому.
«Нужно ей куклу купить, – подумал Васька. – На память…» Нинка поднялась на мост, собранный из редких жердин. Коса её расплелась, прикрыла щеку.
Васька направился к старику Власенко.
Дед бойко ходил в саду. Дёргал сорняк-траву, швырял её в разные стороны. Из открытого окна кухни слышался стук скалки, тянуло парным запахом печёного теста и творога. Бабка Мария пекла большую плачинду в честь Славкиного отца, который только что прилетел из Москвы, и ещё плюшки и вареники с вишней готовила.
– Наверное, спит с дороги? – спросил Васька.
– Ни-и, на элеватор усвистал, он же ж бессонный, – ответил старик.
Васька сел на скамейку под хатой. Ранка на лбу саднила. Между деревьями в отдалении был виден лиман. Васька уставился на тёмную строчку, что отделила море от неба. Светящиеся шары вспыхивали на поверхности и уходили ввысь, разорвав горизонт.
Старик подошёл к нему. Поправил лист.
– Может, йодом замазать?
Васька покачал головой. Старик сел на скамейку, прижал его к своему сухому ребристому боку.
– Сегодня дядюшку повидаешь. Прибегали ко мне из правления. Просили, чтобы я оделся по форме. Должно, речь говорить придётся. Флотилия на подходе. – Старик заволновался, притащил свои фотографии, грамоты, благодарности и ордена. Он показывал фотографии и хвастал, какой он был дюжий, какой молодой. В его гордых словах чувствовалось сомнение, тревога и горечь. – Был, – бормотал он. – Был. Видишь, каким я был. Не могу я этого слова терпеть. Оно будто колокол по покойнику, – сказал он наконец то, что хотел сказать. Спросил: – Как думаешь, возьмёт меня капитан Илья на флотилию, не погнушается моим возрастом? Не побоится, что я умру в океане?.. Ну, привяжет мне железяку к ногам – и в воду. И все заботы… – Старик засопел, распрямляя упрямые свои плечи под линялой, редкой от долгой носки рубахой. Ударил задеревеневшими от работы руками по острым коленям. – Я же ж не буду проситься к нему тралмастером. Хоть засольшиком, хоть на разделку иль бондарем… – Старик повернулся к Ваське. – Васька, ты не укоряй меня. Я ему в ноги паду. Думаю он уважит.
Васька почувствовал жжение в носу. Он обхватил деда, сунулся ему в грудь разбитым горячим лбом.
