Они учились в Ленинграде - Ползикова-Рубец Ксения Владимировна (библиотека книг .txt) 📗
Врач говорит:
— Какой там нарыв, просто прыщик!
Старшие девочки иронически улыбаются по адресу Лели. А Клава решительно заявляет:
— Отправьте вы ее в город. Из лодыря толку не будет.
— Наша школа всю зиму работала; неужели мы себя в лагере опозорим! — говорит Миша.
Вечером Леля ловит меня на дороге к дому директора и жалуется:
— Меня в лагере не любят, девочки со мной не разговаривают, мальчишки вслед кричат.
— Что они кричат?
— Лодырь, лентяйка, принцесса на горошине и другое.
— Ты пришла на них жаловаться?
— Нет-нет, вы никому не говорите, что я вам это сказала.
— Так зачем ты мне всё это говоришь?
Леля смущается:
— Так, вообще мне хотелось, чтобы вы мне посочувствовали.
— Не могу сочувствовать. Ты на сокращенном рабочем дне. Врач к вам относится очень внимательно, но ты хочешь получить освобождение от работы из-за пустяка. Это справедливо возмущает ребят. Я могу мальчикам запретить тебя дразнить, но девочек я не могу заставить дружить с тобой. Мой совет: завоюй уважение лагеря, и всё пройдет само собой.
Леля льет потоки слез.
— Я думала, что вы меня поймете! Вы ведь меня давно знаете!
— Леля, — говорю я. — Война открыла в людях их лучшие стороны. Вся страна работает с огромным напряжением, уже не говоря про тех, кто на фронте. Люди стали строже к себе и другим. А ты хочешь, чтобы тебе одной было удобно и приятно.
— Вы только никому не говорите про то, что я вам рассказала! — просит Леля и, прибавив «извините», уходит по направлению к лагерю.
На другой день она работает в поле, а за обедом я ее спрашиваю:
— Ну, как ты себя чувствуешь? Не очень устала?
— Нет, ничего. Сегодня прохладно…
В РОНО нас предупредили, что на станции Пери будут находиться уполномоченные райкома партии. К ним мы должны обращаться во всех трудных случаях.
Жили они в маленькой избушке, окруженной березками. К этому домику, через болото, мы быстро протоптали дорожку — «кратчайший путь до центра», как ее называли ребята. В этом домике жили две женщины — работники Октябрьского райкома. Они нам помогали налаживать всю жизнь лагеря: неизменно вникали во все наши нужды и заодно с нами ломали голову над «нормами выработки», чтобы и ребятам она была по силам и хозяйственникам не причиняла ущерба.
Встретила Матвея Афанасьевича. Он жалуется на наших ребят:
— Ксения Владимировна, а ведь мальчишки ваши воруют картошку! Я шел мимо поля, вижу: там ребята. Заметили меня и убежали. В поле я застаю их второй раз…
Вечером из соседнего подсобного хозяйства пришла женщина.
— Ваши мальчики сегодня разложили костер в нашем леске и варили картошку. Ребят я, конечно, в лицо не знаю, но одного мальчика товарищи называли: Эрик.
Ключ к раскрытию «картофельного дела» найден. У нас в лагере только один Эрик. С разговора с ним начинаем расследование дела.
Вызываем Эрика. Перед нами в очень развязной позе стоит мальчик с бегающими глазами.
— Картошку брал? — спрашиваем его.
— На что она мне, картошка! — бурчит он.
— Говори правду! Рабочие совхоза слышали, что среди тех, кто ел картошку в лесу, был Эрик, а другого Эрика в лагере нет.
— А может, они ослышались!
Ни лаской, ни угрозами правды не добиться.
Вызываем Валерия, которого директор тоже видел на картофельном поле.
Валерий входит и принимает «героическую» позу: нога выставлена вперед, руки запрятаны в карманы, но голубые глаза явно не желают смотреть на нас. Он усиленно рассматривает что-то на потолке. Начальник лагеря мягко говорит:
— Может быть, ты вынешь руки из карманов и несколько изменишь позу?
Валерий вынимает руки и начинает мять и без того помятую фуражку.
— Ты копал картошку?
— Нет.
— А ел?
— Нет.
— Так зачем ты был с ребятами в поле?
— Очень интересно было, — говорит Валерий, и глаза смотрят прямо на нас.
— Да что же интересное было в этой позорной для лагеря истории?
— Я не думал, что такое выйдет! Ребята сказали: «Накопаем старой картошки». А во второй раз я даже в поле не был, а костер в лесу разводил.
— Тоже интересно было?
— Интересно, — говорит Валерий, явно недоумевая, что нам может это казаться неинтересным.
Я вспоминаю фразу из его «Краткой биографии в дни войны»: «Я всегда любил приключения».
— Что же, ответ придется держать перед лагерем, — говорим ему.
Вечером проводим общелагерное собрание.
На поляне перед нашим сараем в линейку выстроились ребята. Начальник лагеря делает краткое сообщение о происшедшем и называет имена виновных.
— Я бы хотела, чтобы собрание решило, как нам быть с этими мальчиками, — говорит она.
Тягостное молчание.
— Я предлагаю всех отослать в город, — говорит Наташа.
— Валерия бы надо простить, за ним ничего плохого раньше не замечалось, — возражает Миша.
— Да и зимой в городе он хорошо работал, — поддерживает его кто-то из педагогов.
— Ребята, мы вам дадим время обдумать вопрос о виновных, — говорит Вера Михайловна. — А потом вы скажете ваше мнение.
Дети разбиваются на группы и обсуждают эту очень тяжелую для лагеря историю. Валерий утратил свой «геройский» вид и, видимо, очень волнуется.
Когда все вновь построены в линейку, Миша выходит вперед и говорит:
— Лагерь считает, что мальчиков, которые дважды таскали картофель, нужно отправить в город, а Валерия наказать здесь. Ведь он не принимал участия в краже, и за него ручается вся бригада мальчиков.
Мы были довольны решением: оно показывало, что у детей вырабатывается чувство ответственности за коллектив в целом.
Об оставлении нашими войсками Севастополя я узнала в городе. Еду в лагерь и везу газеты с тяжелым известием. За околицей нашего поселка меня встречают комсорг лагеря и наш воспитатель Клавдия Ивановна и сообщают, что у ребят подавленное настроение. Они уже слышали об оставлении Севастополя нашими войсками, и тревога их за судьбу Ленинграда стала еще сильнее.
Решаем сразу же после ужина устроить общее собрание лагеря.
Так как «Ленинградскую правду» им уже читали днем, я беру статью о Севастополе из центрального органа «Правда».
Читать очень трудно: к горлу подступают слезы. Речь идет о героизме защитников Севастополя. Рассказ до боли волнует и трогает.
Чтение окончено. Все молчат.
— Сколько времени держался Севастополь? — спрашивает кто-то из мальчиков.
— Восемь месяцев.
И вдруг встает с камня Клавдия Ивановна. Лицо ее заплакано. Что она скажет в таком состоянии? Но она говорит прекрасно о чувстве неизмеримой скорби, которая охватывает нас при мысли о Севастополе.
— Мы с вами тоже живем в городе-фронте. Чтобы дожить до дня победы, каждый должен внести свой вклад в борьбу за нее. Наш город первым в Советском Союзе остановил врага у самых своих ворот, и на него с восхищением смотрит весь мир. Вы понимаете, товарищи, какие огромные обязанности это на нас накладывает?
Будем же мужественными, друзья мои! Родина отстоит наш город.
Клавдия Ивановна волнуется, потому ее слова звучат особенно убедительно.
И я вижу, как лица детей становятся спокойнее, светлее.
Больше никто не выступал. Это было бы лишним. Мы чувствовали себя крепко спаянными друг с другом и общей скорбью и сознанием необходимости делать свое нужное дело.
Два дня я провела в Ленинграде. Всюду группы молодых моряков. Они месят известь, закладывают кирпичом угловые окна первых этажей, прорезают бойницы.
Ленинград готовится к бою.
Вхожу в вестибюль школы, на полу вижу куклу. Поднимаю эту странную находку и вхожу в ближайший класс. Что это? В нем стоят всех размеров и фасонов детские кроватки.
В соседнем классе сидит учительница, окруженная малышками. Они вырезают картинки, играют в кубики.
