Самая высокая лестница (сборник) - Яковлев Юрий Яковлевич (книги без сокращений TXT) 📗
— Я пойду, — сказала Инга, когда режиссёр кончил играть.
— Иди. Послезавтра приходи снова. Я познакомлю тебя с актрисой, которая будет играть роль матери. Её зовут Гедра… А как зовут твою маму?
— Мамите, — одними губами ответила Инга.
— Она дома?
— Нет… Она уехала… надолго.
— Жаль, — сказал режиссёр, — я хотел с ней поговорить. Надо получить её согласие, чтобы ты снималась. А отец?
— Он тоже… уехал.
— С кем же ты живёшь?
Инга как-то сжалась и ответила:
— Одна. Пока они не приедут.
— Ты самостоятельная, — сказал Арунас.
Инга кивнула головой.
— Можно мне идти?
— Иди, Инга. До послезавтра.
Когда Инга потом вспоминала Арунаса, то почему-то улыбалась. Думала, что улыбалась из-за его бороды, которая кажется ненастоящей, и если дёрнуть её посильней, отвалится. Но дело было не в бороде, а в том, что у этого худого взрослого человека были мальчишеские глаза. Их не спрячешь ни за бородой, ни за очками — они и сквозь очки будут смотреть по-мальчишески. Очень смешно: взрослый человек с мальчишескими глазами. Но смешно только первое время. Потом смех проходит, и оказывается, что человек принёс тебе облегчение. Чем? Как? Трудно ответить, невозможно понять! Только после встречи с ним Инга стала сбегать по лестнице пританцовывая. Один раз чуть не села на ступеньку от этих танцев…
Инга ничего не рассказывала отцу ни про студию, ни про Арунаса. Она ещё не решила для себя, что из этого выйдет. Надо было всё попробовать самой, взвесить, рассчитать свои силы. И тогда уже…
Отец много работал. Приходил поздно. Долго сидел на кухне, не решаясь войти в комнату. Инга уже была в постели, а он всё сидел. Взрослый человек, а так тоскует без мамы. Боится войти в комнату, потому что её там нет.
Иногда Инга просыпалась и в щёлку видела, что в кухне горит свет. Тогда она вставала и шла на кухню.
— Ты почему не спишь?
— А? Не сплю? Я сейчас… зачитался.
— Где же твоя книга?
— Книга? Только что была здесь. Где же моя книга?
Инга брала отца за руку:
— Идём.
И он шёл. С ней он шёл, а один всё не решался. Без мамы он стал каким-то беспомощным.
А Инга со страхом и любопытством ждала встречи с артисткой, которая должна была играть роль мамы.
Инга сидела в репетиционном зале и ждала, как ей велели. Ждала и боялась этой встречи. Потом дверь отворилась, и она вошла. Инга медленно оглянулась.
Нет! Нет! Нет! Это была не мама. Даже не её тень. Всё было другое. И походка, и голос, и запах. Всё, всё, всё! Инга как- то сжалась. Если бы она была ёжиком, то выпустила бы все иголки, превратилась бы в сплошной клубок колючек. А если была бы черепахой, то глубоко спрятала бы голову в круглую костяную коробочку с квадратами на крышке.
У мамы были светлые карие глаза с лучиками в зрачках. А у артистки глаза были большие, серые. И, как показалось Инге, холодные. И волосы у неё были светлые, прямые, до плеч. А у мамы тёмные, короткие — длинные волосы не спрячешь под медицинской шапочкой. И нос, и рот, и подбородок — всё у мамы было другим! Как эта артистка может играть роль мамы, если она совсем не похожа на неё. Совсем чужая!
— Здравствуйте, Инга, — сказала артистка. — Меня зовут Гедра. Нам с тобой придётся вместе работать.
Работать? Инга удивлённо подняла брови. Её пригласили сюда сниматься в кино, а не работать. Может быть, они будут вместе подметать пол или мыть окна? Маме-то она всегда помогала. А этой она не хочет помогать! Нет! Нет! Нет!
— Что же ты молчишь, Инга?
Девочка исподлобья смотрела на артистку.
— Что я должна говорить?
Вопрос смутил Гедру. В нём была какая-то неприкрытая отчуждённость, словно она протянула руку, а ёжик кольнул её.
— Ты ничего не должна… Я хотела тебя спросить, поговорить с тобой…
«Не буду! — сама себе приказала Инга и посмотрела на артистку зверьком. — Ничего тебе не скажу! Ненавижу тебя! Никакая ты не мама! Другая! Другая! Слышишь?»
Инга кричала про себя, без голоса. Навсегда онемела. И теперь вообще не сможет произнести ни слова.
Артистка покачала головой. Села в кресло. Закурила.
И вдруг у Инги прорезался голос. Ни к кому не обращаясь, она сказала:
— Мама не курила… Никогда не курила.
— Мама не курила? — Артистка внимательно посмотрела на девочку и решительно погасила сигарету. — Я тоже не буду… курить. Как твоя мама.
Девочка пожала плечами: мол, ей безразлично, будет артистка курить или не будет. Мама не курила, а она как хочет.
— Скажи, девочка, а ты с мамой танцевала по праздникам? — спросила Гедра.
— Танцевала, — нехотя ответила Инга. И снова выпустила иголки.
— Давай с тобой станцуем!
Вот ещё! Инга с трудом сдержалась, только спросила:
— Так надо?
— Надо!
Тогда Инга сказала:
— Я одна буду танцевать.
— Хорошо. Я сейчас включу музыку.
Инга подошла к окну и стала смотреть на улицу. Было пасмурно, и слегка моросил дождь. От первого, случайно залетевшего в осенний город снежка не осталось и следа. Ветви деревьев, черепицы крыши, провода, телевизионные антенны были окутаны мутными каплями дождя, лишились чётких очертаний, расплылись. И чувства Инги были такими же пасмурными и невнятными. Девочке вовсе не хотелось танцевать. Ей хотелось как-то незаметно выскользнуть из комнаты и слиться с осенним городом, заполненным мелким дождём-невидимкой. Пусть город примет её, как друга, пусть уведёт по мелким озерцам, возникшим на асфальте, на другой конец, где улицы знакомы и люди знакомы и не надо танцевать, когда хочется плакать.
За спиной зазвучала музыка. Инга вздрогнула, но не обернулась, продолжала смотреть в окно, словно не услышала музыки. Но постепенно звуки скрипок и труб всё больше и больше отвлекали её от пасмурного города. Звуки превратились в новые яркие краски, которые на свой лад — весело и отчётливо — перекрашивали город. Они разрушали печальную картину и рисовали новую. Музыка оторвала Ингу от окна. Сперва её движения не были похожи на танец. Но постепенно ритм оркестра все больше овладевал девочкой. Инга подняла руки, соединила их над головой, повернулась на носке. Качнулась влево, вправо. Притопнула ножкой. Танец переносил Ингу из одной стихии в другую. Поплыли стены. Пол превратился в волчок. И всё вокруг закружилось, зажило повой жизнью. Без нескончаемого дождя, голых веток, мутных окон…
— Кто тебя научил танцевать? — спросила Гедра, когда музыка кончилась и девочка остановилась.
— Мама.
— Мама, — как эхо, повторила артистка. — А ты научишь меня?
— Мне надо идти, — сказала Инга. — Мне можно идти?
Когда Инга вышла за ворота студии, у неё было готово окончательное и бесповоротное решение: больше она сюда не вернётся! Пусть неугомонная Кика скачет по городу и находит других девчонок, которые согласны играть любую роль, лишь бы сниматься в кино. Пусть они называют Гедру мамой. Может быть, Гедра и в самом деле похожа на их мам. Очень хорошо! На здоровье! А Инга слишком любит свою далёкую-предалёкую, близкую-преблизкую мамите, чтобы позволить чужой женщине называть себя её дочкой. Инга не будет притворяться, что любит Гедру. Пусть другие притворяются. Бородатый Арунас велел ей быть самой собой. Вот она и будет собой. Уйдёт за ворота и не вернётся.
Дождь прошёл, и в лицо Инге дул сухой с морозцем ветер. Он придавал девочке бодрость и без конца нашёптывал о больших снегах, ледяных узорах и узкой лыжне, которая пересекает поле и скрывается в розоватой дали. Может быть, в этой морозной дали и есть мама… Может быть, она вернётся домой по узкой сверкающей лыжне…
Впрочем, самой Инге сейчас казалось, что она возвращается домой откуда-то издалека. Идёт-идёт и никак не может дойти. Устала. Выбилась из сил. Но ничего, скоро начнутся знакомые улицы, знакомые дома. Она вернётся домой и к папиному приходу приготовит ему любимое кушанье: цеппелины. Это бабушка научила её делать из сырой тёртой картошки цеппелины. Говорят, так называют таинственные воздушные корабли, похожие на серебристых рыб. Эти корабли забирают пассажиров и плывут высоко над землёй. Их обгоняют самолёты и птицы, им мешают боковые ветры, а они плывут. Что, если открыть окно и выпустить на улицу картофельные корабли? Пусть летят!
