Чучело-2, или Игра мотыльков - Железников Владимир Карпович (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные txt) 📗
Слышу:
— В зоне закуришь.
Каланча жалобно подвывает.
— Ну ладно, не реви. Протокол допроса я составлю, а ты подпишешь. Будешь меня слушать, я тебя прикрою…
Страшно. Про себя думаю: «Пропал Самурай, пропал, обложили со всех сторон». Плачу. Слезы сами собою текут. Жалко Костю. Вижу рыжего таракана, он не торопясь ползет по стене. Жирный, отполированный. Отворачиваюсь, а то меня стошнит.
Слышу:
— Значит, кто первый заметил машину с ключом?
— Глазастая, — выдавливает Каланча.
Стою, грызу ногти.
— Фамилия ее, имя? — слышу. — Что ты суешь клички. У меня протокол! Ты не увиливай — со мной не пройдет!
Не знаю, что он там с нею делает, может, сигаретой руку прижигает, потому что все еще тянет дымком, но она вскрикивает:
— Дяденька, больно!.. Я скажу, скажу!.. Забыла… как ее фамилия… Честно.
— Ты что, олигофрен? — спрашивает.
— А что это такое?
— Ну, дебилка, недоразвитая.
— Нет, я не дебилка, — отвечает Каланча. — Я нормальная, у нас Зойка дебилка.
Стою, почему-то опять плачу. Себя, наверное, жалко. Слышу:
— Зойка тоже из вашей команды?
— Да. Зойку зовут… Смирновой.
— Запишем…
Тишина. Понимаю: он записывает про меня. Нисколько не пугаюсь. Радуюсь. Значит, Самурай будет мучиться и я с ним. Легчает вроде, сердце успокаивается…
— Ромашка у нас еще — Сонька Вяткина. — Вдруг: — А Глазастая, значит, Сумарокова. — Смеется: рада, что вспоминает. Стучит, выходит, и еще радуется; вот, думаю, подлюга-расподлюга. Она же преступница!
— Сумарокова? — переспрашивает Куприянов. — А ты ее отца не встречала?
— Не встречала. Живет на улице Фигнера.
— В новом шикарном доме?
— Ага. У них там внизу дядька сидит, никого не пускает.
— Охранник называется, — почему-то смеется Куприянов. — Неплохо складывается. Сумарокова… Опять же судья под именем Глебов. Ух, закрутился винт, да схватит его гайка. — Голос по-прежнему едкий, но теперь не такой злой. — А когда Зотиков сбивает стариков, то вы все убегаете? А почему он вернулся?
— Сакс забыл, — отвечает Каланча.
Тишина. Слышно, как на кухне разговаривают женщины про мужиков, ругают их, про детей — тоже ругают. Слышу:
— Подпиши вот здесь… Фамилию выводи разборчиво, аккуратно… А то потом откажешься, скажешь — не ты.
Тишина. Видно, Каланча подписывает.
— Ну молодец! Законная подпись! — Голос у Куприянова довольный. — Да ты не дрожи. Что дрожать — дело сделано. Не ты первая, не ты последняя. Не думай про то, что ты раскололась, думай — себя спасла! Государству опять же помогла. У тебя одна жизнь, другой не будет, так что надо ее прожить, чтобы не было больно за бесцельно прожитые годы. А по-нашему, спасай свою шкуру до последнего вздоха. Вот какая наука. Ты мне еще спасибо скажешь. И держи язык за зубами. Никому я этого не покажу, если его мамаша, Лизок, себя по-умному будет вести. Тебе сколько?
— Четырнадцать, — отвечает Каланча.
— Давай дружить. — Он что-то там сделал, Каланча громко рассмеялась.
Слышу, Куприянов двигает стулом, понимаю: собирается уходить. Значит, надо мотать отсюда. Осторожно, чтобы ни шороха, ни звука. Сталкиваюсь в коридоре с какой-то женщиной. Она шарахается от меня, провожает взглядом, но ничего не спрашивает.
Узелок туго затягивается, дыхалку перекрывает. Сначала Попугай, теперь Куприянов. Что же будет с Костей — неужели сядет?! На улице остановилась около мотоцикла Куприянова, собираю слюну во рту и выплевываю на сиденье. Запоминаю номер мотоцикла, чтобы подстеречь его в другой раз и проколоть колеса.
Холодно. Колотит. Оглядываюсь — оказывается, я сижу на откосе. С Волги ветер. Уносит гарь и дым из города. Легче дышать. Легче думать. Думаю, как расправиться с Каланчой — убить ее мало. Зверею. «Убью ее, — твержу, — убью подлянку! А что это Куприянов, — думаю, — про Лизу говорил, намекал на какие-то совместные дела?» Вдруг меня обжигает как огнем: действовать надо, надо к Ромашке и к Глазастой, может, они что-нибудь придумают. У Глазастой голова, она соображает.
Бросаюсь домой. Выбегаю из лифта, на ходу выхватываю ключи… и вдруг замечаю — у Лизы дверь приоткрытая. Пугаюсь: что еще случилось? А если вернулся Костя? Вот ужас! Дверь как-то подозрительно не закрыта, вроде бы прикрыта, щель маленькая, а не захлопнута. Тихонько открываю, вхожу… Дверь оставляю нараспашку, чтобы легче было убегать, если что не так. Заглядываю в кухню. Вижу, сидит ко мне спиной Лизок.
— Теть Лиз? — окликаю.
Она резко поворачивается, от моего неожиданного появления лицо у нее совсем незащищенное, как бывает у человека, когда он один, сам с собою. В последнее время она здорово выхудилась: мордочка с кулачок и глаза торчат.
— А-а, — говорит, — это ты, входи. — А сама жует черствую горбушку хлеба.
— Что это у вас дверь не заперта? — спрашиваю.
— Не заперта? — совсем не удивляется. — Не знаю. Забыла захлопнуть. — А сама, не двигаясь, продолжает жевать хлеб.
— Теть Лиз, — спрашиваю, — что это вы хлеб всухомятку?
Молчит, не отвечает; посмотрела на хлеб и снова жует.
— Пойдемте, я вас супом накормлю.
Она опять не отвечает: не слышит. И тут я, дурочка, не выдерживаю, срываюсь и вдруг как закричу:
— Теть Лиз!
Она смотрит на меня с большим удивлением, словно впервые замечает. Ждет.
— Теть Лиз, — говорю, — я была у Каланчи… Ну, знаете, из нашей команды… самая длинная. Я вам про нее рассказывала. Помните?
Она смотрит, но я по глазам вижу — не включается. Добавляю тихо:
— А там у нее… Куприянов. Тот самый. Ментяра. Он на нее орал, угрожал, и она ему… все-все рассказала.
Включается:
— Что… рассказала?
— Что… Костя угнал машину. — Шепотом произношу. Мы с ней раньше никогда об этом не говорили, но она не удивляется, что я в курсе. Думаю, сейчас взорвется после моих слов, а она молчит.
Продолжаю:
— Протокол он составил, и Каланча подписала.
— Знаю, — отвечает. — Он только что звонил.
— Ну и что же делать? — спрашиваю в отчаянии.
— Ничего. Куприянов нам поможет. Он мне обещал. — Криво улыбается. — С ним все просто.
А у самой вид перевернутый, точно она стоит на краю пропасти и вот-вот сорвется — и насмерть!
— А еще раньше я встретила на улице Попугая! — кричу. Думаю: надо остановиться, надо остановиться, пока не поздно, а не могу. — Наш учитель по автоделу, Попугай — прозвище. Так вот он мне говорит, что Судаков, шофер, тоже знает про Костю.
— И про это слышала, — отвечает тем же чужим голосом.
Теперь молчу я. Ничему она, выходит, не удивляется, но это почему-то не успокаивает. Наоборот, беспокоит. Думала, я ей скажу — сразу станет ясно, что делать. А тут все окончательно запутывается.
— А ты никому ни полслова! — предупреждает. — Поняла?
Киваю, что поняла.
Звонит телефон. Лизок уходит в комнату. Плетусь следом. Она снимает трубку. Вдруг вижу: слегка преображается. Милая улыбка появляется на лице. Молчит, слушает, что ей говорят, сияет. Преображается, ее узнать нельзя. Смеется!
Догадываюсь, кто звонит, — конечно, судья. Удаляюсь.
Прихожу домой, сразу звоню Глазастой. Она снимает трубку, как всегда, мрачная. Тут я вдруг думаю, что ни разу не видела, как Глазастая улыбается.
— Это ты с матерью разговаривала? — спрашивает.
— Я, — отвечаю.
Она молчит. В другое время я бы пошутила про ребеночка, который у них откуда-то появился, спросила бы, не она ли его тайно родила или что-нибудь в этом духе. Но сегодня мне не до этого, я продолжаю:
— Приходи, надо поговорить. Степаныч во второй. Так что я — одна. Ромашку захвати.
Она ничего не расспрашивает, говорит:
— Освобожусь через два часа и приду. — Вешает трубку.
Опять я одна. Жду из последних сил. Достаю пылесос, начинаю убирать квартиру. Шурую, а из головы не выходят наши дела. Когда звонят в дверь, бросаюсь открывать со всех ног, думаю: наконец-то увижу девчонок. Открываю дверь, а они не вдвоем, а втроем — с Каланчой.
