Король живет в интернате - Добряков Владимир Андреевич (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Светлану слушали открыв рты. А она, стоя у доски и сама волнуясь, то шагнет вперед, то отступит, то взглянет на Раису Павловну. И все, кажется, в Светлане жило, двигалось, возмущалось и радовалось вместе с ней. И тонкие, быстрые руки, и упругие косы. Острые кончики пионерского галстука и те вздрагивали. Андрей смотрел на Светлану, слушал, и ему не верилось, что тогда у березки она так горько плакала. Да уж плакала ли она — эта гордая, смелая девочка?
Вряд ли кто остался равнодушным после выступления Светланы. Леня Куликов, попросив слова, не вышел, а подбежал к доске. Минут пять он с жаром говорил о чести класса, говорил красиво, как профессор. В заключение предложил выпускать сатирическую газету, где стихами и прозой беспощадно критиковать лодырей и нарушителей порядка.
— Эй! — совсем войдя в азарт, крикнул Леня классу. — Берегитесь, лентяи, проныры! Будем клеймить вас оружием сатиры!
Ребята засмеялись, захлопали. А Раиса Павловна, весело округлив черные глаза, сказала:
— Да ты, Куликов, как настоящий поэт!
Митяй не улыбнулся. Он не любил, когда хвалили других.
Затем выступил Дима Расторгуев. Говорил толково, обстоятельно, обходясь без восклицательных знаков.
«На этом и кончат, — удовлетворенно подумал Митяй. — Сколько можно толочь об одном и том же!» Но нет, теперь Гусева (еще бы, тоже без пяти минут отличница!) захотела высказаться. И опять — срывающийся от волнения голос и всякие обидные слова по адресу двоечников. Под конец она предложила, чтобы самые неуспевающие ученики выступили сейчас и рассказали, как они дальше думают учиться.
— Дельное предложение, — одобрила Раиса Павловна и, садясь на последнюю свободную парту, добавила: — Дима, веди собрание.
Да, с уходом Черного, Касьянова и Лютиковой лагерь двоечников сильно ослабел. Правда, есть и похлеще двоечники, чем Шашаев, но Дима почему-то его первого назвал.
Митяй, не выходя из-за парты, буркнул:
— Ну, исправлю. Подумаешь, первый раз, что ли!
Дима нахмурился, но промолчал. Человек он был добродушный, покладистый. Ладно. Что возьмешь с этого Митяя? Однако поднялась Светлана и сказала:
— По-моему, это несерьезно. Ты, Шашаев, выйди, пожалуйста, к столу и объясни классу, как думаешь подтягиваться в учебе.
Митяй не тронулся с места.
— Мне и здесь неплохо.
Такой пренебрежительный тон даже Диму покоробил.
— Ты все-таки выйди, — миролюбиво посоветовал он.
— Не хочу.
Дима явно не знал, что делать. Беспомощно посмотрел на Раису Павловну. А та не спешила вмешиваться. Класс замер в настороженной тишине. Все ждали, чем это кончится, чья возьмет. И тут, будто подброшенный пружиной, вскочил Олег Шилов. Крикнул, сжав кулаки:
— Ты знаешь кто? Трус! Ты — просто трус! А выйти к столу мы тебя все равно заставим!
Шашаев от злости скрипнул зубами. Но в цыганском, смуглом лице Олега было столько решительности, что Митяй и в самом деле струсил. Чтобы скрыть это, он разыграл роль смертельно и незаслуженно оскорбленного человека.
— Я — трус?! — презрительно переспросил он. — Пожалуйста, могу выйти. Я к вашим услугам. Так что вы желаете от меня узнать?
Как ни валял Митяй дурака, а пришлось ему перед всеми держать ответ.
После Митяя никто из двоечников уже не ломался, не капризничал — выходили к столу, и хочешь не хочешь, а приходилось каяться в своих грехах, оправдываться, виновато чесать затылки, обещать исправиться.
Потом избирали старосту класса. Раиса Павловна предложила кандидатуру Олега, но ребята захотели избрать Диму Расторгуева. Он мог бы отказаться — ведь имел нагрузку, но Дима и не подумал возражать. Раиса Павловна сказала:
— Таким образом, от нашего класса в совете коллектива интерната будут двое: Расторгуев, как староста класса, и Светлана Пащенко, как председатель санитарной комиссии.
Затем избрали физорга, санитарную комиссию класса и редколлегию стенной газеты. Всем было ясно, что редактором должен стать Леня Куликов.
Собрание закончилось, но в классе остались Раиса Павловна, бывшие «ашки», Дима, Леня и Гусева. О чем они совещались и чем занимались до самого отбоя, никто не знал.
Об этом стало известно на другой день, когда ребята пришли на занятия в школу. Возле двери их класса на стене висел фанерный щит, оклеенный черной бумагой. В нижнем углу была изображена часть диска Земли. От нее, через весь черный простор Вселенной, усыпанной звездами, круто взмывала космическая трасса к Луне, нарисованной в противоположном углу щита. На ближних подступах к Луне неслась краснозвездная ракета. Под ней был реактивный самолет, еще ниже — легковой автомобиль, а на самой Земле, лишь приподняв голову, стояла обыкновенная черепаха.
К заветной цели космонавты — ученики седьмого «Б» — стремились на всех видах транспорта. Шестеро лучших учеников облюбовали места на ракете, четверо сидели на самолете, человек пять довольствовались автомобилем. Остальные расположились на широкой спине черепахи. Среди пассажиров этого тихохода Андрей разыскал и свою фамилию (подвел английский!). Там же, разумеется, расположился и Митяй.
По черному космосу белыми буквами были написаны стихи, сочиненные Леней:
Вымпел наш достиг Луны!
Наш — советский, красный!
Так помчимся же и мы
По космичным трассам!
Путь наш труден и далек.
Путь к познаньям, свету.
Так садись скорей, дружок,
В лунную ракету!
На переменках около лунной диаграммы не переставал толкаться народ. Приходили ученики других классов, даже с других этажей. Шум, смех. Андрей держался подальше от этого оживленного места. Что приятного смотреть, как сидишь на черепахе, и тем более слушать всякие ядовитые шуточки. А разъяренный Митяй ходил по коридору, нарочно задевал плечами встречных и на их сердитое «Чего толкаешься?» отвечал, стискивая кулаки:
— Я тебе поговорю! Высеку искры из глаз!
Слонялся Митяй в одиночестве, и не с кем ему было перемолвиться словечком, некому пожаловаться. Был дружок — Король, и тот изменил. С Толькой Лужковым стал дружбу водить. Ходят вместе, шепчутся по ночам.
Митяй преувеличивал. По ночам Толя и Андрей не шептались. Просто вчера вечером, когда легли спать, Толя, весь день ходивший грустный, сказал Андрею, что мать все лежит в больнице, чувствует себя плохо, плачет и говорит, что вряд ли встанет.
Андрей молча сочувствовал. Что он мог сказать, чем мог утешить Толю?.. Да и мысли его были далеко, далеко. Невеселые мысли, тягучие, как смола. Мысли о Зубее, о Севиной квартире на улице Конечной. О том, что его ждет впереди…
Предупреждение
До начала занятий оставалось минут пятнадцать, а двери слесарной мастерской были гостеприимно раскрыты.
Водрузив на крючковатый нос очки, Никанор Васильевич сидел на железном стуле и ел нарезанное аккуратными дольками яблоко.
В мастерскую один за другим входили ребята, с удовольствием здоровались со старым мастером и, отыскав среди других неоконченных молотков свои, показывали их учителю. Никанор Васильевич отставлял молоток едва не на вытянутую руку и давал оценку:
— Хорошо, Королев! Даже очень хорошо! Опиловка чистая, разметка сделана верно, по чертежу. Сейчас получишь сверло и начнешь обработку отверстия. Если и с этим так же справишься — отдам твой молоток на выставку.
— А у тебя, Шашаев, — неодобрительно покачивал головой учитель, — дело не идет, а, извиняюсь, плетется, как конь некормленый.
— Сталь такая попалась, — как всегда, начинал оправдываться Митяй.
— Не в стали, дружок, дело, а в лени, которая сидит у тебя на шее и даже ноги свесила — до того ей удобно.
О молотке Олега Шилова Никанор Васильевич произнес целую хвалебную речь. Олег мог бы немножко и загордиться, однако он выслушал похвалу спокойно, даже хмурясь. Отойдя к верстаку, он натянул нарукавники, но к работе не приступал. Чего-то ждал. Когда в мастерской собрались все ученики, Олег пошептался с Димой, и тот громко позвал:
