Мой верный шмель (Рассказы) - Яковлев Юрий Яковлевич (книга бесплатный формат .txt) 📗
— Мне и не надо, — сказал Орлов. — Я был в военкомате, сказали: пока нет распоряжения.
Когда дверь за ним затворилась, Комов наклонился к директору:
— Подозрительный тип. Спину под слона поставил.
— Оригинал, — протрубил Беленький.
— Ну, со слоном мы уладили, — вздохнул директор и кончиками пальцев разгладил брови.
Кончились представления. Остановился цирковой конвейер. А на опустевшей базарной площади все еще стоял парусиновый шатер, и клоун с вызывающим круглым румянцем по-прежнему улыбался с афиши… Умолкли трубы. Остыли «юпитеры». Исчезли мальчишки — вечные спутники цирка.
С проходящим полком ушел на фронт цирковой оркестр. Музыкантов не успели обмундировать, им выдали только пилотки со звездочками. И они прошли через город впереди колонны в пиджаках и брюках, исполняя марш-галоп, под который обычно на арену выбегали партерные акробаты братья Изюмовы. Теперь под эту музыку шли бойцы…
Проходя мимо цирка «Шапито», музыканты перестали играть. Они прощались с родным домом тишиной.
Свято место пусто не бывает, и люди нашли новое, военное применение старому шатру. Они превратили его в караван-сарай, в котором на ночь останавливались беженцы, идущие через город. Беженцы располагались на узких скамейках амфитеатра, на мягких опилках манежа, в проходах. Иногда они заходили в шатер вместе с коровами и козами. Тогда животных сгоняли на манеж. И создавалось впечатление, что сейчас выйдет дрессировщик, щелкнет длинным хлыстом и начнется представление. Но дрессировщик не выходил.
Когда в цирке ночевали солдаты, шатер сразу становился похожим на огромную солдатскую палатку. У входа становился часовой с винтовкой. Клоун с афиши подмигивал ему и скалил меловые зубы.
Фронт с каждым днем приближался к городу, в котором застрял цирк.
Утром шатер пустел. Временные постояльцы покидали его. Оставались только обессилевшие и больные.
В это утро в цирке задержалось человек пять. Старики и женщина с больной девочкой. Беженцы лежали на опилках; спали они или бодрствовали, никто не знал. Женщина уговаривала больную девочку:
— Ну, сосни… Ну, сосни маленько…
И тут в цирк вошел директор. Он осмотрелся, привыкая к тусклому свету, который просачивался сквозь парусину, и громко сказал:
— Граждане! Прошу освободить помещение!
Никто не откликнулся. Те, кто спал, — продолжали спать, а кто бодрствовал, — не обратил на него внимания.
— Ну, сосни маленько… — приговаривала мать.
Директор выждал и повторил:
— Прошу вас, освободите помещение.
Один из стариков заворочался и, приподнявшись на локте, спросил:
— Ты чего раскричался? Зачем тебе помещение?
— Оно подлежит уничтожению, — пояснил директор.
— Зачем же уничтожать, если оно людям нужно, — резонно заметил старик.
— Вы хотите, чтобы он достался немцам? Да? — тихо спросил директор. — Вы приказ Верховного Главнокомандующего слышали? Все уничтожать, ничего не оставлять врагу.
— Да кому он нужен, твой балаган, — неожиданно гаркнул рыжебородый мужик с одной рукой. — Ты лучше молока достань. Здесь больные. И транспорт нужен.
— Я транспортом не ведаю. Я — директор цирка… Если вы не уйдете, вынужден буду удалить силой.
Рыжебородый поднялся на ноги. Он был весь в опилках. Даже в бороде нетающими снежинками белели опилки.
— Ты немца силой удаляй, — трубным голосом пробасил он. — Немца, а не старых и малых. Бери винтовку и иди туда… удаляй!
Глаза рыжебородого сверкали из-под нависших бровей, а единственная рука пророческим жестом указывала на запад.
— Может быть, вы немцев здесь поджидаете? — тихо спросил директор.
— Поджидаю, — спокойно ответил рыжебородый, — чтобы драться с ними, когда у начальников, вроде тебя, засверкают пятки.
— Тише, тише… она уснула… — шепотом произнесла мать.
В тот же день директор вызвал Орлова.
— Машины не будет. Последний поезд ушел. Возьми винтовку и застрели его, чтобы он не достался немцам.
Орлов ничего не ответил. Он молча взял винтовку и направился к двери.
— Подожди! Ты забыл патроны. Две обоймы хватит? — холодные стеклышки пенсне поблескивали под бровями.
— Хватит, — буркнул Орлов и взял со стола патроны.
Они были покрыты смазкой и прилипали к пальцам. Он их сунул в карман, а винтовку надел на плечо, как охотник, — стволом вниз.
Во дворе его поджидал Максим. Услышав знакомые шаги, слон отвел в сторону ухо и, поскольку не мог повернуть голову — для этого надо иметь шею, — повернулся сам.
Орлов, не глядя на слона, прошел мимо.
На улице он столкнулся с Комовым. Клоун остановил его и скороговоркой произнес:
— Слону могилу руками не выроешь. Проси экскаватор.
Он боялся, что его заставят рыть могилу слону.
Орлов отстранил клоуна плечом и зашагал дальше. Весь день ходил он по разным учреждениям и все просил машину для слона. На него смотрели непонимающими глазами и переспрашивали:
— Слон? Какой слон? Зачем слон? Сейчас война, немцы под городом, а он лезет со слоном.
Орлов поворачивался и уходил. И стучался в другую дверь.
— Я детский дом эвакуирую, — кричали на него здесь. — Ты что хочешь, чтобы я детишек бросил ради твоего слона?
В третьем месте его приняли за сумасшедшего.
— Все будет в порядке, — сказали ему. — Иди домой, успокойся. И не думай о слоне.
— Как же не думать о слоне!
— Очень просто. Взять себя в руки. Мобилизовать все силы. И не думать о слоне.
Орлов плюнул и ушел прочь.
Слон стоял на цепи. Он сохранял спокойствие. Лишь изредка поднимал ухо, прислушиваясь к шагам, к голосам, к несмолкаемым звукам фронта.
Вечером Орлова снова позвал директор:
— Ты что, решил слона подарить немцам?
— Нет.
— Чего же ты на самом деле тянешь? Может быть, поручить это дело другому?
— Нет, нет!
Даже сквозь густую темную щетину было видно, что Орлов побледнел.
— Я сам… До утра управлюсь.
— Ладно, — ответил директор, — до утра. Только отведи его подальше. В какой-нибудь буерак… Люди жгут горючее. Взрывают электростанции, мосты, институты. А он не может слона… Мне тоже жалко, но сейчас не время жалеть.
Директор говорил как-то неестественно, он повторял чьи-то чужие слова, но старался выдать их за свои.
— Словом, отведи его в буерак.
— Хорошо. Отведу.
— Смотри, Орлов! Время военное, строгое.
— Да, да, — сказал Орлов и зашагал прочь.
Директор все-таки поджег свой цирк. Выгнал беженцев.
Прикатил бочку керосина, облил шатер и поджег. Пламя быстро полезло ввысь. В шатре образовались темные выгоревшие провалы, обнажился каркас. Цирк горел, как парусный корабль, подожженный вражеским ядром.
Афишный клоун с улыбкой пропадал в огне. Едкий дым поднимался в небо. К вечеру шатер догорел. На его месте образовался черный остров, от которого едко пахло гарью.
Они двинулись в путь на рассвете. Орлов отстегнул железную цепь и освободил слона. Потом он набросил на спину Максиму попону, навьючил на него два мешка отрубей, ведро, коричневый чемодан с никелированными застежками.
— Пойдем, Максим, — тихо сказал Орлов, и слон качнул головой, будто хотел сказать: «Пошли, раз надо!»
Они вышли на улицу.
Редкие прохожие не обращали внимания на шагающего слона, как будто это был не слон, а собака или лошадь. Людей занимало только то, что имело отношение к войне: несло тревожные перемены, угрожало жизни. Им было не до слона.
Орлов и Максим не сразу вышли из города, а свернули на берег. Они остановились перед холмиком, обложенным свежим дерном. Орлов наклонился и задумчиво провел рукой по траве. Рука стала влажной от росы. Слон переступал с ноги на ногу.
— Прощай, Зина, мы пошли, — тихо сказал Орлов и оглянулся на Максима.
«У слона бронированная кожа. Только между глазом и ухом есть нежное место: одной пули достаточно», — Орлов не понял, почему он подумал об этом. Обоймы неприятно оттягивали карман, ему захотелось выкинуть их, но он не сделал этого.
