Восемь дней в неделю - Томин Юрий Геннадьевич (читать полностью книгу без регистрации .TXT) 📗
— Я говорю о Володе, — сказала Анна Ивановна. — Если он захочет с вами разговаривать…
Олег зашептался с соседями.
— Собрание! — закричали все, кто сидел вблизи Олега. — Давайте сегодня собрание.
— Зачем?
— А мы обсудим… — ответил за всех Олег. — Мы обсудим нашу вину.
— Нога у Володи от этого не срастется, — сказала Анна Ивановна.
— А мы попросим, чтобы Владимирцева исключили!
— И от этого она не срастется.
— Тогда пускай нас всех исключат!
— Даже от этого она не срастется.
— Что же, нас наказать нельзя? — спросил Олег.
— Выходит — нет. Никаких писем вы не писали, никого под машину не заталкивали. Вы только смеялись…
— Анна Ивановна, — сказал Олег, — но вы же можете придумать, чтобы нас… чтобы… мы… В общем, чтобы нам за это попало.
— Не могу. Да и никто, наверное, не может. Не придумали еще наказаний за шутки.
— А пускай нас в поход не посылают, — настаивал Олег.
— Что это вам вдруг так пострадать захотелось?
— Вы сами знаете, — буркнул Олег.
— Догадываюсь Что же, собирайте собрание, если хотите. Только без меня. Ничего нового я вам сказать не могу. А сейчас давайте учиться. Кто пойдет к доске?
По тону Анны Ивановны шестой «в» понял, что на сегодня все разговоры окончены. Возле парты Кукина Сани возник легкий шумок, послышался яростный шепот. Получив несколько толчков в спину, Саня дернулся раз, другой и нерешительно поднял руку.
— Ну что ж, Кукин, иди.
Саня заковылял к доске. Но не успел он взяться за мел, как дверь класса приотворилась и в щель просунулась голова неизвестной ребятам женщины.
— Анна Ивановна, на минуточку вас…
Анна Ивановна поднялась и поспешно, словно боясь, что женщина будет говорить дальше, вышла из класса.
Анна Ивановна прикрыла за собой дверь и услышала сразу возникший за ее спиной гул в классе, который хоть и не знал, но сразу догадался, что пришла мать Игоря.
Так оно и было. Перед Анной Ивановной стояла запыхавшаяся, растерянная, насмерть перепуганная мать.
— Здравствуйте, Анна Ивановна, — сказала она и заплакала.
Внезапно Анна Ивановна ощутила знакомую боль в левом боку и прислонилась спиной к двери. С этого мгновения сознание ее как бы раздвоилось: она слушала мать Игоря, старалась помять ее слова, хотя смысл этих слов был известен заранее, и боролась с нарастающей болью, вслушивалась в нее, задерживала дыхание, потому что при вдохе боль становилась особенно сильной.
А женщина плакала и говорила сквозь слезы. Она согласна была на все: на унижение, на ложь, на подвиг; она давала бессмысленные клятвы и обещания. Анне Ивановне было мучительно все это слышать, потому что она ничем не могла помочь ни сейчас, ни позже.
— Ксения Михайловна, не надо… — сказала, наконец, Анна Ивановна, — У нас урок… Я вас прошу — зайдите, пожалуйста, в перемену.
— Не могу я в перемену… — всхлипнула Ксения Михайловна. — Только на час с работы отпросилась. Он, как пришел домой, позвонил… Я уж наврала начальству невесть что. Побегу, думаю, пока еще не решили. Простите его, Анна Ивановна! Простите моего негодяя! А уж я с ним расправлюсь…
— Нельзя этого прощать, — тихо сказала Анна Ивановна.
Ксения Михайловна с готовностью закивала головой.
— Да я понимаю… Я и сама не прощу! Но мне-то как быть? Куда я с ним теперь? Вы уж простите, вы добрая, я знаю…
Анна Ивановна качнула головой в сторону двери.
— А они что подумают?
— Так ведь ребятишки же… Они быстро забудут.
— Нельзя, чтобы забыли.
— Да я понимаю… нельзя… А вы простите, они вам поверят.
— Не могу, Ксения Михайловна. Извините, пожалуйста… Я одна ничего теперь не могу. Будет педсовет…
— Выгонят подлеца?
— В этой школе ему оставаться нельзя, — сказала Анна Ивановна.
— Да это же я, одна я виновата, — простонала Ксения Михайловна. — Какой-то поход у вас собирался… А я ему запретила… Думала — поедем вместе в деревню. Там у меня родня… яблоки… смородина… Думала — вместе будем. А он настойчивый… Говорит. «Не пустишь — хуже будет». Я говорю: «Как это — хуже?» А он говорит: «Тогда никто не поедет!» А мне это ни к чему, кто там поедет — не поедет… Они еще все с Костиком шушукались. У них же всегда секреты. Он еще у меня спрашивал, чем краску разбавляют… Так я сама разбавителя принесла. Ведь я одна только и виновата!
«Костик — это тот, с Красной улицы… — подумала Анна Ивановна. — Никто не поедет… Вот, значит, в чем дело!»
Анна Ивановна переступила с ноги на ногу: боль уже заполнила всю левую половину тела.
— Давайте обождем… — сказала Анна Ивановна, думая о том, что главное сейчас — уйти в класс и сесть. — Сейчас ничего не решить. Обождем до завтра… до вечера… Не в тюрьму же его сажают. Перейдет в другую школу. Там его возьмут… под особое наблюдение…
— Правильно! В тюрьму его! Ничего для него не жалела… А теперь сама говорю: в тюрьму! — Ксения Михайловна помолчала, комкая в руке платок. — Простите его, Анна Ивановна…
— Извините. Не могу.
— А если — к директору? Он — может?
— Не знаю.
— Тогда я сейчас — к директору. Ведь должен он понять! Вы извините, Анна Ивановна… Я к вам еще зайду… Можно?
Робко, униженно и с надеждой смотрела мать на Анну Ивановну, стараясь поймать ее взгляд. Анна Ивановна смотрела в пол и ей было нестерпимо больно видеть человека в таком состоянии.
— Да-да, конечно… Приходите, — сказала Анна Ивановна.
— Большое вам спасибо! — горячо проговорила Ксения Михайловна и торопливо, словно Анна Ивановна могла отменить это ничего не значащее разрешение, устремилась по коридору к лестнице.
Анна Ивановна вошла в класс. Гул сразу стих. Шестой «в» молча уставился на нее, стараясь по ее лицу угадать, чем кончились переговоры.
Анна Ивановна села за стол. Несколько раз переложила с места на место журнал, потрогала разложенные на столе бумаги. Она обернулась к доске, увидела Кукина, который накручивал тряпку на палец.
— Ты что, Кукин?.. — с недоумением спросила Анна Ивановна и тут же вспомнила. — Ах, да… Ну вот что, Кукин, напиши… напиши нам…
И вдруг шестой «в» увидел, что губы Анны Ивановны начали подергиваться, а лицо странно перекосилось. Анна Ивановна закрыла лицо руками, плечи ее затряслись — она плакала.
*
Со дня, когда закончилась «история», прошло больше двух недель. Как обычно, в половине девятого Анна Ивановна вышла из дома и направилась в школу. В нескольких шагах от парадной дорогу ей преградила фигура в ватнике и валенках с резиновыми галошами.
— Здравствуйте, Анна Ивановна, — сказала фигура.
Анна Ивановна вгляделась и едва узнала шофера. На этот раз он был чисто выбрит. В морозном воздухе растекались волны одеколона.
— Доброе утро, — сказала Анна Ивановна.
Шофер нахмурился, вспоминая приготовленные слова. Правую руку он держал за спиной.
— Отпустили меня, — сообщил он. — Я вам хочу большое спасибо сказать. Вот что вы следователю объяснили… почему мальчик побежал… и прочее…
— Меня благодарить не за что, — сказала Анна Ивановна. — Я рассказала, что знала.
— Так ведь вас не вызывали, а вы пришли.
— Да вот… пришла… — согласилась Анна Ивановна, соображая, что бы такое могло быть у шофера в правой руке. Если цветы то это еще полбеды, — цветы можно и принять, чтобы не обижать человека. Но где же достать цветы посреди зимы? Скорее всего в руке какая-то вещь, и это гораздо хуже.
— Жена моя вам тоже кланяется. Мы ведь в Минске живем… Так она мне написала… велит подарок вам…
— Ну уж, это лишнее, — сказала Анна Ивановна, с опаской наблюдая за нервным подрагиванием правой руки.
Рука выползла из-за спины и протянула Анне Ивановне сверток в лиловой бумаге перевязанный капроновой лентой.
— Не надо, — сказала Анна Ивановна. — Этого совершенно не надо. Я ничего не возьму.
Лицо шофера приняло отчаянное и вместе с тем смущенное выражение.
— Так как же… — сказал он, — Вы уж примите. Тут ничего… Обыкновенный платок… пуховый… У нас родня на селе… Они вяжут… У вас таких не делают.
