Цирк Умберто - Басс Эдуард (серии книг читать бесплатно txt) 📗

— Готов гуляш, кому гуляш! — раздался голос Восатки. — Горячая похлебочка!

Двумя руками он нес вместительный бачок, из которого торчала поварешка. Керголец, Малина, Буреш — все бросились в фургон и через минуту появились с жестяными тарелками и ложками.

— Эх, про тарелки-то я и позабыл! — вскричал Карас. — Ложки взял, а тарелок нет.

— Восатка, заскочи к Гарвеям, попроси две тарелки, — распорядился Керголец, — а ты купи себе завтра.

— Слушаюсь, господин адмирал! — гаркнул Восатка, ставя бачок на площадку у двери. — Сразу видно, что его величеству Карасу Третьему, королю испанскому, всю жизнь на подносике подавали. А вот кронпринц, если меня не обманывает мое сверхострое зрение, держит руки не там, где следует.

Вашек действительно шел, точнее — плелся к повозке, держась руками за ягодицы.

— Черт возьми, папа, — солидно сказал он, — на мне живого места нет.

— По-моему, молодой человек, — засмеялся Керголец, разливая гуляш по тарелкам, — тебе сегодня будет не сесть. Кто учится ездить верхом, тот первые дни может только стоять или лежать.

— Так это наш юный Карас, — вступил в разговор Буреш. — Ты уже ходишь в школу?

— Начал, да вот пришлось бросить, — ответил за Вашека Карас, — немного читать и писать он умеет…

— Бросать учение никак нельзя, — горячо заговорил Буреш. — В труде и знаниях наше спасение. У меня есть несколько хороших книжек, мы в них с тобой как-нибудь заглянем — верно, Вашек?

— Гм, ладно, — без особого воодушевления отозвался мальчуган, — когда время будет. Папа, кушать хочется…

— А ты вычистил Мери?

— Я же прямо из конюшни…

— Вот тебе пока хлеб, — произнес Малина; он стоял наверху, надо всеми, и резал буханку, выданную на шестерых обитателей «восьмерки». Гуляш из бачка распространял такой аромат, что у Караса слюнки потекли. Вскоре вернулся Восатка, и Керголец наполнил до краев тарелки отцу и сыну.

— Ух, и вкусно! — причмокнул Вашек.

— Настоящий венгерский, — заметил Буреш.

— Да, чтобы не забыть, — раздался сверху голос Малины, — старый-то Занфретто воспротивился пастору. Тогда гельвет влез в оркестр, вопия: «Сие не цирк, а содом!» — это вместо-то парада! Семейство Занфретто чуть не вздрючило святого отца, но тот послал за префектом и полицией; пришлось старику за буйство сложить шапито и уехать, а Кештени Имре заграбастали. Сперва всыпали по первое число, а после решили выслать из Франции обратно в Швейцарию. У пастора была коляска, и он тут же предложил жандармам свои услуги; те с радостью воспользовались оказией, и пастор покатил в Женеву вместе с Кештени и блюстителями. Парень понял, что на сей раз ему не выпутаться. Гельветы в Женеве упрятали его в кутузку. Пастор околачивался там каждый божий день, пристал как банный лист, грозил карами земными и небесными и до того извел мадьяра, что в конце концов тот плюнул и женился на его дочке. Месяца через два он наведался к нам с женой — проездом в Венгрию; пастор купил им домишко в Кечкемете.

— И стали они жить, поживать да добра наживать, — заключил Буреш на сказочный лад.

— Очень даже может быть, — с серьезным видом кивнул Малина.

— Карамба, синьоры, — вступил в беседу Восатка, — это что же получается! Венгерский гуляш да венгерский типаж — не знаешь, в чем больше перцу. Я за то, чтобы навернуть еще по тарелочке гуляша без словесов. И чтобы кронпринц сбегал за пивом. Для такого юного идеалиста, как я, или вот как главный инспектор по женской части, господин Шарль де Керголец, столь нравоучительные речи — слишком жесткий кусок. Нужно его малость размочить. А кроме того, сегодня мы принимаем новых почетных членов в наше Королевское общество тайных наук и искусств.

— Вашек, сбегай за пивом! — велел сыну Карас. — Надо отблагодарить за то, что нас приняли в артель.

— Брависсимо! — вскричал Восатка. — Узнаю мастера лопатки и молотка!

— Вот кувшин, Венцеслав Антонович, — в тон ему произнес Буреш, — а первосортную влагу вы сможете найти в пивной «Под якорем», как раз напротив цирка.

— И проследите, дофин, чтобы этот неряха трактирщик не осквернил кувшин водой, — наставлял Восатка.

Был теплый вечер ранней приморской весны. С Репербан доносилась неразбериха звуков — гул толпы, выкрики зазывал, визг шарманок, верещание гармоники; звенели колокольчики балаганов, ревели фанфары, возвещая о начале парада. Пятеро мужчин и мальчик сидели на лесенке фургона и подле нее, прислушиваясь к шумной симфонии никогда не затихающей ярмарки и веселья, доставлявших им средства к существованию. Мимо проходили мужчины и женщины — члены того же бродячего братства, по временам раздавались песенка или окрик матери и детский плач, густеющую тьму прорезали желтые полосы света из окон. Их мир, их своеобразный мир на колесах, готовился ко сну, к последней ночи в Гамбурге. Завтра вечером повозка за повозкой тронутся в путь, и с той минуты для них начнется весна.

Вдоволь наговорившись, собеседники один за другим исчезли в фургоне и забрались на нары. В раскрытые окна, подобно некоему гимну, слабо доносился гул с Репербан. Кое-кто уже засыпал, когда в темноте раздался голос Малины:

— Ясное дело — живут и добро наживают, как же иначе. Да только не в Кечкемете. Теперь я припоминаю: мы встретили их лет через десять после женитьбы, где-то в Польше, у них было шапито человек на сто, и работали они на ярмарке любо-дорого посмотреть! Кештени Имре ездил на двух лошадях, трое шпингалетов кувыркались, а она, эта гельветка, прыгала сквозь обручи.

— А я-то весь этот роскошный вечер дрожал от страха, боялся, как бы гельветская вера не оказалась сильнее цирка, — изрек сержант Восатка. — Теперь можно и на боковую.

Карас не удержался, прыснул и стукнулся головой о койку Кергольца.

— Новичок ударил в тамтам, — прокомментировал Восатка. — Не поддавайтесь на провокацию, монсеньоры! Всхрапнем по-королевски!

Наутро Вашек поднялся вместе со всеми и, позавтракав, отправился вслед за взрослыми на конюшню. Ганс приветствовал его радушным «Morchen!» [51] и сразу же распахнул перед ним дверцу загона, где стояли пони. По молчаливому уговору Вашек взялся под присмотром Ганса опекать этих малышек. Мальчуган начинал свою службу как истый знаток животных: в кармане у него лежал оставшийся от завтрака кусок тростникового сахара и украдкой отрезанная краюшка хлеба. Мери он протянул на своей маленькой ладони сахар и кусочек хлеба, остальные шотландцы — Фрицек, Леди и Мисс — получили только хлеб. Карас-отец крутился как белка в колесе — то на конюшне, то где-то еще. Дел с самого утра было по горло: предстояло упаковать и уложить массу вещей из кладовых. Керголец, поспевая всюду, гонял Караса почем зря, а тот, в свою очередь, не упускал случая призвать на помощь Вашека. Накормив с Гансом пони, Вашек пулей помчался в находившийся по соседству зверинец, чтобы взглянуть на капитана Гамбье и его питомцев. Но едва он поздоровался и двинулся к клетке, как от дверей послышалось отцовское: «Вашку!» [52] Обращение это раздавалось за кулисами столь часто, что это переняли и другие, и Вашек за какие-нибудь полчаса превратился в Вашку.

— Вашку здесь нет, Вашку пошел в менажерию [53], — отвечал Карасу из конюшни Ганс.

— Это может отнести Вашку, — решал Гарвей в костюмерной.

Да и сам Карас, желая быть лучше понятым, вскоре уже спрашивал:

— Вы не видали Вашку?

Вашек был повсюду и нигде. С сегодняшнего дня он начинал осваивать цирк по-настоящему. Он останавливался у каждой клетки: понаблюдает за ее обитателями — и форелью несется дальше, боясь пропустить что-нибудь интересное в коридоре или на манеже. Одновременно со сборами продолжались обычные репетиции; директор приказал вывести своих лошадей и, как ни в чем не бывало, повторял с ними фигурные перестроения; директорша гоняла по манежу липицианов, Пабло Перейра работал на Сантосе, грациозно вспархивали на спины коней наездницы в трико — их заученные жесты адресовывались зрителям, которых время от времени представлял Вашек. Партерные акробаты отшлифовывали прыжки и кульбиты, а Леон Гамбье велел выкатить большую клетку, и его четвероногие питомцы под густой аккомпанемент собственных глоток и щелканье неутомимого шамберьера проделывали свои каждодневные экзерсисы. Затем, не удостаивая окружающих вниманием, через манеж величественно проследовал господин Сельницкий; вскоре он возвратился с бутылкой и стопкой и уселся в ложе, дабы подкрепиться. А в половине десятого случилось небольшое происшествие. Господин Бервиц привел обоих карликов и представил их господину Сельницкому. С завтрашнего дня, сказал он, господа будут выступать по вечерам одиннадцатым номером — три небольших танца. Господин Сельницкий шевельнул пальцами, протер глаза.