Будь моим сыном - Печерский Николай Павлович (читать полную версию книги TXT) 📗

Ванята знал, как трудно сложилась у матери судьба, ни­когда не напоминал ей зря про отца. Фотография в простой сосновой рамке вызывала в нем чувство тоски и потерянного счастья. Он всегда завидовал мальчишкам и девчонкам, у которых был настоящий, живой отец.

Ванята с яростью размахивал на ходу рукой, до боли кусал сухие, шершавые губы. После разговора с Кимом ему стало вдруг как-то по-особому жаль и себя, и мать, и отца, которого он никогда не видел...

Почему же он не может постоять за мать как мужчина и рыцарь? Парторг называл его ежом, искал на лице какие-то колючки. Но это, скорее всего, лишь обидная и хитрая шут­ка. Конечно! Он и раньше догадывался...

Однажды, после встречи с парторгом, Ванята даже рас­сматривал себя в зеркале. Все было, как прежде. Никаких примет мужества Ванята не обнаружил: веснушки на лице, пуговица вместо носа, на голове — пучок жестких, растопы­ренных волос. Неужели он и в самом деле вот такой!

Размышляя о своей горькой участи, Ванята прошел полсе­ла. И тут, с правой стороны улицы, неподалеку от Марфенькиной избы, неожиданно увидел парторга. В гимнастерке, за­стегнутой на все пуговицы, в синих галифе с вылинявшим малиновым кантом, он шел навстречу Ваняте быстрым сол­датским шагом.

Сейчас, когда слились воедино в душе Ваняты все обиды и огорчения, он не хотел встречаться с парторгом. Он нико­го не желал видеть сейчас — ни друзей, ни врагов! Ванята растерянно поглядел вокруг. Он решил было шмыгнуть в чу­жую калитку, отсидеться за плетнем, пока пройдет парторг. Но Платон Сергеевич уже заметил Ваняту. Подошел к нему и, улыбаясь, сказал:

— Ну, еж, как дела? Мать дома?

Ванята молча и угрюмо смотрел в землю.

— Эге-гей! — воскликнул парторг. — Это что же такое — снова колючки? А ну, дай попробую...

Ванята отстранил руку парторга,

— Я не еж! Не надо...

— Чего сердишься? — удивленно спросил парторг, — Я ж шутя... Давай рассказывай: что у тебя?

Ванятой овладело чувство сопротивления и протеста. У него нет отца, но это не значит, что его можно допраши­вать, посмеиваться над ним и называть ежом!

На языке Ваняты вертелись злые, обидные слова. Он ждал случая, чтобы сказать все это парторгу. Пускай он знает!

— Ну хватит тебе, — сказал парторг. — Говори, как жи­вешь? Чего такой надутый?

Злые слова, которые уже сидели на самом кончике язы­ка, неизвестно от чего рассыпались. Голос Ваняты дрогнул, сорвался.

— Я не надутый! — прохрипел он. — Я вам не еж! Я вам все объяснил. Вот!..

Платон Сергеевич опустил бровь. В узенькой, обметанной густыми ресницами щелочке глаз блеснул черный, тороплиный зрачок.

— То есть как это все? — удивился он. — Погоди-по­годи, давай, друг, разберемся!..

Парторг протянул руку, чтобы обнять Ваняту и, возмож­но, сказать ему что-то серьезное и важное для них обоих. Но Ванята уклонился от этого объятия. Он отступил шаг в сторону, освободил дорогу парторгу.

— До свидания! — сказал он. — Вам, кажется, некогда...

Смущенный и сломленный тем, что произошло сейчас, Ванята миновал несколько домов, оглянулся. В эту самую минуту парторг тоже повернул голову. Будто почувствовал, что мальчишка, которого он назвал ежом, смотрит в его сто­рону.

Ванята тряхнул головой и еще быстрее зашагал к дому.

В избе никого не было. На столе возле окна лежали те­традка и книжка с длинным, скучным названием — «Кормо­вые рационы для крупного рогатого скота». Ванята постоял, вспомнил что-то, полез в чемодан и вынул из него фотогра­фию в простой сосновой рамке. С фотографии удивленно, будто после долгой разлуки, смотрел на него знакомый че­ловек.

Отец в самом деле был похож на Ванятку. Крутой лоб, поставленные чуть-чуть вкось глаза, а на щеках и возле переносицы разбросанные как попало пятнышки — наверно, веснушки...

Ванята нашел гвоздь, вбил его посреди стены и повесил рамку за тонкое проволочное ушко, У него есть отец. Пускай об этом знают все!

Глава восемнадцатая

В СТЕПИ

Ни к чему хорошему это не привело, Мать сразу увидела рамку на стене. Прикусила краешек губы, подвигала ресни­цами и спросила:

— Тебе сколько раз говорить?

У них вышла ссора. Ванята наплел матери всякой вся­чины. Сказал, что она не любит его и вообще только хитрит.

Мать не выдержала и дала сыну по щеке. Это было пер­вый раз в жизни. Может, оттого и так больно.

Мать испугалась. Опустила руки, не знала, как загладить вину.

— Уйду! — сказал Ванята, — Раз ты так, навсегда уйду!

Это тоже случилось в первый раз. Губы матери грустно и обиженно дрогнули.

Потом уже Ванята понял, что перегнул палку. Но отсту­пать было поздно.

Он вышел за околицу села, поднял голову. До самого го­ризонта стелились хлеба. По закраинам поля бежали ро­машки, удивленно выглядывали из хлебной гущи васильки. Казалось, все это уже было в его жизни, и теперь вернулось вновь. Будто читал он хорошую, бесконечную книжку...

А ноги несли Ваняту все вперед и вперед. Солнце опуска­лось над степью. До сизой кромки земли ему оставалось все­го шаг или два. От хлебов падала на дорогу смутная тень. Все притихло. Спрятали до утра свои скрипки кузнечики, мотыльки сложили парусные крылья и приникли к былин­кам трав. Устало закрыли зубчатые чашечки колокольчики. Ни звука, ни шороха. Вытянув шеи, пронеслись вдоль нивы на бреющем три утки; где-то за бугром коротко и озабо­ченно мемекнула овца — и все...

Откуда-то с узкой межевой дороги вывернула и загреме­ла вдогонку Ваняте телега.

— Но-но! Та н-но ж, я тоби кажу! — услышал Ванята.

Это была тетка Василиса. Она заметила путника, завер­тела над головой коротеньким кнутом.

— От же молодец, ну, молодец! — запричитала она. — В бригаду, значит, йдешь? Ну сидай, Ваняточка, к хлоп­чикам моим пойдем!

Тетка Василиса отодвинула в сторону мешок с картош­кой, перевязанную марлей кастрюлю, расчистила место.

Ваняте ничего не оставалось, лишь подтвердить то, что предположила тетка Василиса: он идет в тракторную брига­ду, у него все в порядке, волноваться нечего.

Вскоре показался вагончик трактористов. Он стоял сре­ди поля на высоких железных колесах. В квадратном окош­ке висела белая бумажная занавеска. Кто-то вырезал на ней ножницами ромбики и острые елочки.

Рядом прижалась к земле избушка на курьих ножках. Там коротала ночи тетка Василиса. Возле вагончика были двое — отец Пыховых и Сотник. Склонив голову, тракторист обтачивал напильником на верстаке какую-то деталь. Сотник сидел на корточках перед низеньким четырехугольным ба­ком, мыл в керосине подшипники, закопченные свечи и дру­гую мелочь. Приезду Ваняты не удивились. Пыхов помог тетке Василисе разгрузить телегу, спросил, что нового в се­ле, и только потом обратил внимание на тетки Василисиного пассажира.

— Погуляй, раз такое дело, — сказал он. — Тезке под­могай, Эй, Вань, — окликнул он Сотника, — слышь, что ли?

— Очень надо! — сказал Сотник. — Обойдемся...

Тракторист покачал головой, подтолкнул в спину Ваняту.

— Иди-иди, не робей!

И вот они сидят на корточках друг перед другом, почти стукаясь лбами. Лицо Сотника невозмутимо, уголки губ стя­нуты узелком.

Ванята вымыл поршневой палец с поперечной бороздкой посредине, положил сбоку на фанерку. Сотник, не меняя по­зы, взял деталь, придирчиво оглядел ее со всех сторон, ко­вырнул что-то ногтем, вытер насухо ладонью.

— Чего придираешься? — не утерпел Ванята. — Когда надо, так молчишь, а теперь...

Сотник понял, куда клонит Ванята. Видимо, и сам он вспоминал порой про случай на свекольном поле.

— Пожалели тебя, дурака, — сказал он без всяких пре­дисловий, — а ты ходишь теперь и воняешь. Тебя же Сашка Трунов без соли мог сожрать. Сашке на все плевать! Я пар­торгу про все лично докладывал. Так, говорю, и так, пра­вильно оргвопрос решили или нет?

Ванята вскинул голову.

— Чего он сказал? — спросил, не дыша.