Я - Янис - Мёллер Канни (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
— Глория была без сознания, доперло до тебя или нет, дерьмо?
Он стал похож на рыбу, которая хватала ртом воздух, но я не дала ему одуматься.
— Тебя разыскивают, если хочешь знать! И скоро схватят!
Его зашатало. В эту минуту я подумала, что никогда раньше не видела его в одиночку. Может, гориллы его бросили.
— Сумку! — я уставилась на него.
Не говоря ни слова, он указал на другую сторону площади, но я решила, что так легко он не отделается.
— Принеси!
— Ты настучала копам?
— Скажу, когда отдашь сумку.
Тут он снова рассвирепел, и я подумала, что он все-таки мне врежет.
Но он не врезал. Он повернулся и пошел в ту сторону, куда указал. Там он достал из урны что-то коричневое и вернулся. Сумка Глории была открыта, но я ее закрыла.
— Ну, что с копами? — это снова прозвучало как угроза.
— Если ты настучишь, Заку не поздоровится!
И я засмеялась. Это было так глупо. Если у кого-то дела и были плохи, то у него. Так я ему и сказала, а потом повернулась и ушла.
А он остался. Наверное, ума не хватало понять, как сильно переменится его жизнь в ближайшее время.
Я просто положила сумку рядом со своей подушкой и пошла в ванную. Лицо в зеркале оказалось не очень-то красивым. Вокруг левого глаза все посинело, волосы потемнели от запекшейся крови. Но у меня не было сил возиться с ними. В эту минуту мне хотелось только спать.
23. Про отеки
У меня было сотрясение мозга, раны на голове, синяки и вдобавок отеки, так что ни о какой школе и речи быть не могло.
Мама сообщила, что ближайшее время не собирается оставлять меня ни на минуту. Пока не заживут раны. Она позвонила на работу и сказала, что будет сидеть дома с больным ребенком.Прозвучало это так смешно, что я расхохоталась, но от этого заболело лицо, и мне пришлось так же внезапно умолкнуть.
После чая с бутербродом я хотела пойти к Глории: фотографии, наверное, могли ее взбодрить, но мама меня не отпустила. Она хотела все знать. И мне пришлось нелегко.
— А как с ночными вылазками Зака? Куда он ходит?
Я пожала плечами и попыталась изобразить полное неведение. У мамы был перепуганный вид — наконец-то она поняла, что совсем ничего не знает о сыне.
— Ты все знаешь, но не хочешь его выдавать. А я не собираюсь тебя заставлять.
— Спасибо, — сказала я.
Она мрачно взглянула на меня.
— Но я не сдамся, пока он все не расскажет. И я понимаю, что все эти его спортивные вещи, я понимаю, что…
Она закрыла лицо руками, и я испугалась, что она сорвется.
— Твой брат — вор? — прошептала она, не отнимая рук от лица.
Это был трудный вопрос, и я не ответила.
Никогда в жизни я не чувствовала такой ненависти к Адидасу, как тогда. Он только портит жизнь другим.
Таких, как он, не должно быть.
И все-таки он есть.
В больницу к Глории я пришла уже днем. Вместе с мамой, конечно, — кажется, она решила совсем не выпускать меня из виду. Это было приятно — чувствовать, что я для нее важна.
Глория не спала. Из бутылки рядом с кроватью по-прежнему капала прозрачная жидкость.
— Она очень слаба, — сказала медсестра, подведя нас к кровати. — Сегодня вам не стоит оставаться здесь слишком долго.
Я показала сумку.
Тогда в лице Глории что-то изменилось. Оно снова ожило. Она приподняла голову и протянула руку. Я отдала сумку Глории, но та ее уронила. Сумка скользнула с кровати на пол, и Глория не успела ее подхватить.
— Какая же я неуклюжая, — пробормотала Глория.
— Открой ее!
И я открыла. Наверное, дома я не открывала сумку из уважения к Глории.
— Она пустая, — сказала я, пошарив внутри.
— Посмотри в кармашке на молнии…
Я нащупала молнию, но в кармашке тоже было пусто.
— В подкладке есть дырка, — вспомнила Глория.
Тогда я почувствовала, что за подкладкой что-то есть.
Пошарив внутри, я, наконец, вытащила две фотографии. Бумага пожелтела, от одной из них оторвался кусочек, но на снимке все еще можно было разглядеть женщину, сидящую перед цирковой повозкой. На коленях у нее сидел пухлый малыш. Женщина гордо смотрела прямо в камеру. Фотография была потрепанная, но у края виднелись ноги верблюда. У входа в повозку стоял мужчина с черными усами и в темном костюме. Рубашка светилась белизной, хоть снимок и был очень старый. Мужчина тоже улыбался прямо в камеру. У глаз виднелись морщинки.
Глория потянулась к фотографиям. Потом протянула вторую, чтобы я посмотрела на нее.
Маленькая девочка шла по канату. На ней была балетная пачка, а в руке — зонтик. Снимок был сделан с довольно большого расстояния, было видно всю цирковую арену и даже лица некоторых зрителей. Фотографию сделали во время представления.
Глория улыбалась. Она крепко сжимала фотографию. Рука дрожала. Я ничего не спрашивала. Это были ее родители, а девочка на канате — никто иной, как она сама.
Когда мы с мамой ушли, Глория лежала с закрытыми глазами, прижав фотографии к груди.
В тот день мама так и не смогла учинить Заку допрос. На часах было уже семь, а он еще не вернулся домой. Мама с ума сходила от волнения. Она думала, что Зак боится возвращаться, и все время ругала себя, что ничего не замечала. И говорила, что во всем виновата она. Потом она позвонила папе в Мальмё, но тогда оказалось, что во всем виноват он. Она кричала, что ему нет дела до сына, что поэтому у Зака и начались неприятности. Что Заку слишком не хватало отца.
— Мальчику нужен отцовский пример! — кричала она.
Я закрылась в нашей комнате. Терпение было на пределе. Я посмотрела в окно и подумала, что можно сбежать. Можно сесть на велосипед и поехать к Альфреду — здорово было бы с ним увидеться. Но вдруг я вспомнила, что уже слишком Поздно. Что я увижу только истоптанную траву и пустоту. Может быть, я нашла бы место, где Альфред всего несколько дней назад угощал меня завтраком в своем вагончике. Всего несколько дней назад! А кажется, будто в другой жизни. До того, как все произошло.
Когда мама открыла дверь, я лежала на кровати Зака.
— Что ты делаешь? — беспокойно спросила она.
— Скоро нам понадобятся новые кровати, — сказала я.
— Я бы не смогла спать здесь, внизу…
Не знаю, почему я заговорила о кроватях, в ту минуту это было не самое важное. Потом я, наконец, посмотрела на маму. Она прислонилась к косяку.
— Надо забрать Зака из полицейского участка. Мне только что позвонили, он полдня там провел.
Я вскочила и, конечно, ударилась головой о верхний этаж кровати, совсем как Зак.
— Я с тобой! — сказала я.
— Ты останешься дома, — ответила мама. — Останешься — значит, останешься. Здесь, в квартире.Когда я приду, ты должна быть тут — понятно? А не где-нибудь еще!
— Понятно, — пискнула я. От маминого сердитого голоса у меня снова заболела голова.
Она подошла ко мне и поцеловала в лоб, потом туда, где была рана, а потом в то место, которым я только что ударилась о кровать.
— Маленькая моя… Тебе надо беречься! Я поставила лазанью в духовку, она будет готова через десять минут. Поешь. Я пошла.
Я проводила маму до двери. Она наклонилась, чтобы обуться, и вид у нее был ужасно усталый.
— Не беспокойся, — сказала она уже на пороге. — Я скоро вернусь. Вместе с Закариасом.
Закариас. Прозвучало это так, словно она собиралась привести домой чужого человека.
Можно сказать, так оно и было. Домой пришел выжатый, раздавленный Зак. Как будто он сушился на веревке и совсем выцвел. Он ничего не говорил, только сел за стол. Мама положила ему кусок лазаньи. Она тоже молчала. Я думала, что Зак отодвинет тарелку, но он принялся есть молча и сосредоточенно. Я сидела и смотрела на него, моего молчащего и жующего брага. Он сидел, как робот. Наконец, Зак наелся и отодвинул тарелку. Все это время никто ничего не говорил — но вот Зак взглянул на меня. Глаза у него были очень грустные.
