Облачный полк - Веркин Эдуард (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .TXT) 📗
Саныч сунул мне бинокль, достал штык, воткнул в снег.
– Конечно, иногда трудно удержаться, – сказал он. – Очень трудно…
– Сам-то ты уже почти семьдесят набил, – вздохнул я.
– Ну, это время такое было. Руководства никакого, понимания тоже… Узко мыслили. Зато сейчас у нас организация, каждый отряд своим делом занят. Партизанский край. Фашисты знают, где наши деревни, и туда не особо суются. По узкоколейке можно на дрезине спокойно ездить, самолеты прилетают, рация работает, лазарет задумываем, дороги под контролем. Полицаи по норам сидят, почти порядок.
Саныч скрипнул зубами, взялся за штык.
Вчера утром он ругался. Кричал, что ему надоело, что он в партизаны поступил не для того, чтобы с фашистами браткаться, что он сейчас пойдет, расскажет Глебову. И пошел, и рассказал, а потом вернулся в землянку совсем уж злой; сказал, что нас посылают шарашить и у меня есть пять минут, что Ковалец свинья, пусть бы сам хоть раз попробовал, сволочь… А сейчас вот мне про партизанскую стратегию рассказывает. Стратег.
– Партизанская война – это тебе не только стрельба, это еще и разложение.
– Что? – не понял я.
– Разложение морального духа. Вот, ты думаешь, для чего мы все это сюда притащили?
Он указал на вещмешки.
– На патроны менять, на гранаты… А разве нет?
Саныч помотал головой.
– Не. Патронов и так полно. Гранаты можно, конечно, взять. Но не это важно. Важно то, что эти… – Саныч кивнул в сторону села. – Эти привыкают, втягиваются. А когда придет нужный час…
Лицо у Саныча сделалось страшное, я понял, что он явно видит этот час и все то, что в этот час случится.
– Давай-ка пожрем немного, – Саныч неожиданно улыбнулся. – Захотелось что-то. У меня со вчерашнего дня в животе какая-то дрянь… А хорошая у Груши яичница была, да ведь?
У Груши мы уже второй раз останавливаемся. То есть я второй, а Саныч и раньше, он ей вроде как дальний родственник. Тетка Груша яичницей славится, у нее две курицы до сих пор сохранились, не знаю, каким уж чудом, Глаша и Паша.
Саныч взял банку с тушенкой, пробил штыком дырку, затем в несколько ударов вырезал рыбку, повертел задумчиво, спрятал в карман. После чего обрубил крышку по краю, посмотрел на меня сквозь рыбий силуэт.
– Это ж надо обменять…
Саныч помотал головой.
– Не, – сказал он. – Одну можно слопать. Глебов так всегда велит делать.
– Зачем?
– Разложение опять же. Мы должны выглядеть сыто и довольно, это вселяет страх в сердце врага. Полушубки нам выдали для того же, шапки меховые – пусть знают, кто здесь хозяин.
– Получается, они должны нас бояться и не бояться одновременно? – спросил я.
– Ага. Так лучше всего. Непонятность. Когда непонятность, то до сортира без пушки дойти страшно, не то что в атаку бежать. Давай есть.
Внутри банки краснело мясо, чистое, никакого жира. Саныч разрезал его пополам и быстро съел свою долю, сунул банку мне, сам снова стал наблюдать за тропкой.
Мясо было холодным и очень вкусным.
– Знаешь, почему они виселицы везде ставят? От страха. Пусть боятся… Идут.
– Что?
– Идут, говорю, сволочи.
Я чуть не подавился, кусок перекрыл горло, захотелось закашлять, но я не мог – Саныч показал кулак и свирепо сдвинул брови. Но прокашляться требовалось просто зверски, и, чтобы удержаться, я впился себе зубами в руку. Саныч одобрительно ухмыльнулся.
По тропинке ковыляли немцы. Двое. Вообще-то, на немцев они не походили совершенно – настоящие лесные чудища, в какой-то самодельной обуви, подвязанной проволокой, в шинелях, как будто распухших изнутри, неповоротливые и смешные. Серые. Вывернутые пилотки, обмотанные неопределимым тряпьем. Правда, с карабинами. Правильно, никто таким автоматы не выдаст, перхоть тыловая… Я не заметил, как вытащил пистолет и прицелился в крайнего справа. Саныч перехватил ствол, помотал головой, скрипнул зубами.
– Не сейчас, говорю… – прошипел он.
Я убрал оружие. Не сейчас, опять не сейчас. Уже почти два года, а еще ни одного.
Саныч свистнул. Весело, игриво как-то, но негромко при этом, чтобы далеко не слышно. Немцы остановились. Карабины не сняли, принялись напряженно всматриваться в заросли.
Саныч свистнул еще.
Немец свистнул в ответ. И рукой помахал. У меня чуть глаза не высыпались. Они нам руками машут. Моя сестра стояла на балконе, рукой махала, и когда огонь начал жечь ей волосы, она прыгнула, а я не сумел ее поймать…
Я отвернулся. Сон. Кошмар, и нет пробуждения. Иногда я думаю, что его, пробуждения, вообще нет. И все это будет продолжаться и продолжаться: лес, дороги, заметенные снегом и затянутые грязью, дома, пахнущие кислыми валенками, сырые дрова, хлеб с кирпичом, голодные и злые мыши, отъедающие у спящих отмороженные уши, моторы, гудящие в небе, звезды, сияющие особенно ярко уже который год.
Это же фашисты. Они же… они… Нет, я понимал, что стратегия и лучше сейчас перетерпеть, лучше потом ударить сильно и сразу, и убить много, так, чтобы снег покраснел, посерел, а когда по весне таять начал, из-под него руки полезли с почерневшими ногтями, потому что мы своих всегда хороним, а они как придется…
– За тем следи, что на тропке остался!
Я стал следить. Простая задача. Оставшийся немец притоптывал, прищелкивал пятками, озирался, но трусил не очень, то ли силу чуял, то ли просто дурак, а может, привык к обменным делам.
Второй же вовсю пробирался через снег, высоко разбрасывая по сторонам полы шинели, показывая разноцветный халат, надетый под низ для утепления, и пузатые штаны, перехваченные красными бечевками.
– Картошка-мартошка! Картошка-мартошка!
Приговаривал, улыбался коричневыми зубами.
Саныч стоял набычившись, но спокойно, руки держал на виду. Немец тоже, и вертел еще этими руками, а глаза пуганые – жить хочет сволочь. Старый. Старые в три раза опасней, так Саныч всегда говорил, улыбаются-улыбаются, а потом тебе в спину из «вальтера».
Сошлись возле сосны, немец скинул ранец, внутри оружейно громыхнуло. Гранаты.
– Хорошо, – сказал немец, поглядел на меня с подозрением.
– Гранаты? – спросил Саныч.
– Хорошо.
Немец открыл ранец.
Наши, лимонки. Свои даже и не предлагают, не нужны они никому, кроме самих фашистов. Взрываются медленно. Дернешь за веревку и держи, считай, а если раньше кинешь, тебе ее обратно подбросят. А если и те раньше времени подбросят, то можно успеть и в третий раз перекинуть – опасно все это. Наши надежнее.
Немец запустил в ранец сразу две руки и достал гранаты, как картошку, семь штук, зажав их между толстыми и длинными пальцами. Я не люблю людей с такими руками – из них не получаются фотографы, зато пулеметчики хорошие.
– Белая? Папиросы? Сало? – кивнул немец на вещмешок, облизнулся.
Саныч предъявил бутылку самогона, воткнул в снег. Я предполагал, что немец станет торговаться, но он не стал, ссыпал гранаты в руки Санычу, затем достал из ранца взрыватели.
– Хорошо.
Саныч кивнул, передал мне гранаты, я спрятал их в рюкзак. Немец приблизился, протянул запалы. Мне не хотелось к нему прикасаться никак, и я сдернул ушанку, протянул и тут же понял, как это выглядит: я стою с протянутой шапкой перед фашистом, но было уже поздно – фашист уже ссыпал в нее взрыватели.
Затем немец выудил бутылку из снега, отгрыз пробку, глотнул, зажмурился, глотнул еще, ахнул, занюхал рукавом.
– Еще белая? – немец стрельнул завеселевшим глазом на наши котомки.
Саныч хмыкнул.
Немец хохотнул. Расстегнул шинель, расстелил ее на снегу. Под шинелью у него на самом деле оказался махровый халат в оранжевую и зеленую полоску.
– Муттер. – Немец ткнул себя в бок. – Муттер аус райх.
– Мама из рейха прислала, – перевел Саныч.
Немец опрокинул ранец.
Еще гранаты, штук десять. Патроны для МП, несколько пачек. Пистолеты. «Вальтер», «Браунинг», патроны к ним. Саныч принялся изучать предложенное. Отложил гранаты, взамен выставил бутыль. Немец опять не стал торговаться и от пробы не удержался.
