Письмо с вулканического острова (Рассказы) - Яковлев Юрий Яковлевич (книга жизни txt) 📗
Я теперь даже не думаю о них. Прогнал их из мыслей. Я лежу на спине с открытыми глазами и не думаю о них. Правда, я думаю о ней, но это потому, что нельзя же все время думать о покупке ботинок и о нотной грамоте. И к тому же она совсем не плохо относится ко мне. По крайней мере она приветливей моих друзей.
Вчера она подошла ко мне, посмотрела в глаза и провела кончиками пальцев по моей щеке.
— Ты плохо спал, — сказала она.
Сперва я хотел ей нагрубить. Да, я действительно плохо спал, но это никого не касается. Это мое дело.
Но когда она смотрела мне в глаза, я не мог сделать ничего дурного. Глаза у нее, оказывается, на самом деле серые с голубинкой. И платье тут ни при чем, потому что на ней был черный ватник. А кончики пальцев у нее теплые и немного шершавые. Это от земли они стали шершавыми. А обычно они, наверное, мягкие.
Мои друзья возвращаются в полночь. Сами они здоровы как буйволы. Их ничто не берет. А она устала. Ей, наверное, хочется спать, а они водят ее по улицам и думают, что это доставляет ей большое удовольствие.
Сейчас они заходят в дом. Впотьмах один из них натыкается на пустое ведро. Раздается железный грохот. Но они уверены, что я крепко сплю и меня ничем не проймешь.
Я лежу с закрытыми глазами, и они снисходительно смотрят на меня. Я это чувствую даже в темноте. И мне хочется приподняться на локте и сказать им что-нибудь обидное. Но я сдерживаюсь. Пусть думают, что я сплю.
Мы приехали из города на уборку картошки. Здесь мы спим вповалку на полу. И в этом нет ничего страшного. Только из-под двери дует. Они ложатся рядом. Я лежу на боку, спиной к ним. Они засыпают не сразу. Говорят.
— Холодно.
— На дворе было холодно, а мы ее загуляли.
— Это верно. Надо было пораньше проводить ее домой. Но ведь она не спешила.
— Это она ради нас гуляла.
— Да, ради нас.
— А этот спит как чурбан.
Я лежу с открытыми глазами спиной к ним. Я слышу каждое их слово. Мне жарко. Мне хочется вскочить, ответить им на «спящего чурбана» и уйти из темной чужой избы. Я их почти ненавижу. Эта ненависть растекается по жилам, как душный и тягучий грипп. Может быть, у меня в самом деле жар? Я уже не обращаю на них никакого внимания. Не слышу их голосов и, слава богу, не вижу их лиц. Я думаю о себе. О том, что во мне происходит. Я стараюсь докопаться, что со мной: почему жар, почему на лбу испарина? Я чувствую себя одиноким и обиженным. Кто меня обидел? Эти двое? Она? Или я сам поставил себя в такое неловкое положение и теперь не могу найти из него выхода?
В избе тихо. Я лежу на спине с открытыми глазами. А эти двое, представьте, спят. Рыцари! Один похрапывает, другой причмокивает во сне губами.
Мне вдруг становится легче. Теперь я смогу смотреть на них с веселым презрением и говорить так, как будто в избе никого нет. Жаль только, что не с кем говорить.
Я говорю сам с собой. Это в конце концов не так уже плохо. Пусть они спят. Я нарочно не буду спать, чтобы побыть наедине, отдохнуть от их болтовни.
Она опять приходит в мои мысли. Ну что же, вдвоем веселее. Поговорим о погоде, о картошке, о нашей школе. Я доволен собой. Я протягиваю ей руку и пожимаю ее пальцы.
Они теплые и немного шершавые от земли. Я чувствую их в своей ладони, и мне почему-то не хочется их выпускать. Я крепче сжимаю руку… Пустой кулак. Вокруг тьма. Рядом спят два зубробизона.
Тихо. За печкой запел сверчок. Отчего ему-то не спится? Давай спать, сверчок! Завтра ни свет ни заря на картошку.
Почему она так смотрит на меня? Она смотрит на меня так, будто все знает обо мне. Будто это не мои дружки, а я ежедневно брожу с ней до полуночи и все рассказываю, рассказываю о себе. Она знает, что по вечерам я, печальный и одинокий, ложусь спать в девять часов, и что я не могу уснуть, и что я охладел к своим товарищам, и что я не виню ее в этом.
Она все знает. Но теперь она уже не говорит: «Ты плохо спал». Потому что она не хочет поставить меня в неловкое положение. И я благодарен ей за это.
Я никогда не видел таких понимающих глаз. Наверное, с ней можно часами разговаривать, не открывая рта. Молча разговаривать. Правда, для этого надо тоже иметь понимающие глаза.
Сегодня ночью были заморозки. И роса превратилась в иней. Иней белый и ворсистый. Он посеребрил каждую ветку, каждую травинку. Он превратил паутину в хрустальную пряжу. А может быть, это маленькие невидимые мастера нарядили природу в серебро и жемчуг? И сверчок за тети Полиной печкой всю ночь работал на своей свиристящей машинке, вытачивая бисер для веток и трав?
Когда выглянуло солнце, серебряная пряжа начала таять. Звонкие капли падали с веток, плыли по проводам. Это иней снова превращался в росу.
Я распрямился над бороздой. И вдруг я увидел, что она тоже поднялась и смотрит в мою сторону. Все сосредоточенно выбирали из земли тяжелые клубни, похожие на самородки. И никто не видал, как мы распрямились. Она помахала мне рукой, а я покраснел и нагнулся. Я стал со страшной силой бомбардировать свое ведро здоровыми картофелинами. И ведро гремело от радости.
Когда ведро было полным до краев, я посмотрел на ребят, которые трудились рядом со мной. Я боялся, что они слышат, как стучит мое сердце, и видят насквозь все мои мысли, и почувствовал, что краснею. Но никто не обращал на меня внимания: все были заняты делом.
Я подхватил ведро и понесся через все поле туда, где мы все сваливали картошку в кучу. И там я встретился с ней. И мне стало страшно. Я не сказал ей ни слова. Я только пожал ее пальцы. Они были в земле. Щепотка теплой земли осталась у меня на ладони, и я зажал ее в кулак, чтобы не рассыпать.
Мои друзья ничего не понимают. Они возвращаются вечером в избу и не застают меня дома. Что они там говорят обо мне? Не все ли равно! По крайней мере у них язык не повернется назвать меня «спящим чурбаном».
А я хожу с ней по лунным дорогам. Я держу ее за руку и молчу. Но я чувствую, что она знает все, о чем я думаю. А я стараюсь прочитать в глазах все ее желания. И если она скажет: «Кинься в ледяную воду! Прыгни в костер! Разорви грудь и вынь сердце!» — я все сделаю.
Я хожу за ней как тень, потому что тень появляется только тогда, когда всходит солнце.
СОБИРАЮЩИЙ ОБЛАКА
Вот если тебя к тому же считают конченым человеком и если рядом с твоей неудачной фамилией поставили большой жирный минус, тогда плохи твои дела.
Когда он приносил домой четверку, отец пожимал плечами и говорил:
— Это тебе повезло.
А когда в дневнике появлялось замечание, отец усмехался:
— Очень приятно! Чего от тебя еще ожидать!
— Так я не виноват… — пробовал было возразить Малявкин-сын.
— Ты всегда не виноват! — обрубал Малявкин-отец.
Он не желал выслушивать никаких объяснений. Он даже не ругал сына: что попусту тратить слова? Поворачивался и уходил.
От обиды лицо мальчика покрывалось красными пятнами, а к горлу подступал комок. Ему казалось, что он провалился в прорубь, хочет вскарабкаться на льдину, но руки скользят. И никто не желает помочь ему…
Этот минус появился еще в прошлом году. Класс был большой, и у Зои Назаровны не хватило времени толком разобраться во всех своих учениках. Она пригляделась, поразмыслила и в уме поставила перед каждым из них плюс или минус. Малявкину достался минус.
Она поставила этот минус в уме, для служебного пользования, но мальчик постоянно чувствовал его, словно минус был выведен в журнале против его фамилии. И его нельзя было ни стереть, ни исправить.
