Сабля атамана Рассказы (пер. с марийского) - Васин Ким Кириллович (прочитать книгу txt) 📗
Васлий погладил книгу, ласково взглянул на лающего пса: за этой первой, с детскими смешными картинками книгой ему виделись другие книги, много-много непрочитанных книг… И будущая светлая жизнь…
С тех пор Андрей Петрович стал частенько заходить к старому пастуху в его «баньку». В каждый приход он показывал одну-две новые буквы, из которых складывались все новые и новые слова.
Васлий радовался, как ребенок, каждой новой узнанной букве. Вечером после работы он раскрывал букварь и звал Келая:
— Садись-ка, сынок, вместе почитаем. У тебя ум молодой, крепкий — скорей схватишь, крепче запомнишь, что я позабыл, подскажешь…
А Келай за отцом раз-два букву прочтет— и запомнил. Отец иной раз на другой день смотрит, смотрит на какую-нибудь букву и не узнает. Забыл, и все. Стар стал, память не та. В таких случаях на помощь приходит Келай.
— Да это же «л», — скажет он.
— Ах ты, холера! — воскликнет отец. — Правильно. Как же я позабыл?!
Келаю тоже удивительно: как же можно позабыть, когда все буквы не похожи друг на друга, а главное, у каждой свой звонкий голос.
Страницы букваря — как белое поле, а буквы на них— черные зернышки. Соберешь несколько букв-зернышек вместе, и они вдруг скажут что-нибудь. Одни зернышки говорят «мама». Другие кричат «уа, уа!» А третьи рассказывают: «Папа пашет». И вот перед глазами мальчика встает марийская баба с ребенком на руках, она качает ребенка, а он кричит «уа, уа!»; или Келай видит мужика-марийца, идущего за сохой… Разве можно забыть такие чудесные буквы?
А старого пастуха каждое прочитанное новое слово повергает в раздумье.
Раньше он думал, что жизнь проходит, как пена на текучей воде, и ничего от нее не остается.
«Жили ведь когда-то наши деды и прадеды, — думает он, — землю пахали, детей растили, а ныне даже имен их не припомнишь. Все прошло и следа не оставило. А в книге вся жизнь буквами, как узелками на платке или на палочке зарубками для памяти записана: и баба с ребенком, и пахарь (видать, батрак), и даже Жучка — все попали в книгу».
Старый пастух не расставался с букварем, повсюду таскал его с собой. Идет в поле — книга за пазухой, присядет отдохнуть — вынимает букварь. Вернется домой, толком не поест — опять за книгу.
Вскоре в деревне многие уже приметили этот букварь. Зайдет к Васлию сосед, а он мигом разговор свертывает на грамоту да книги, а собеседник как будто нарочно толкует совсем о другом или же просто махнет рукой:
— На кой она нам! Книгой сыт не будешь…
Но Васлий не сдается, гнет свое.
Начнется ли какой спор, пастух руку за пазуху— и достает заветную книгу:
— Так-то так, а посмотрим, что об этом говорится в книге…
Раскроет он букварь на страничке, где побольше рисунков, и начнет про свободу, про землю, про то, что война скоро закончится да какая хорошая жизнь настанет, — все расскажет, что запомнил из бесед с Андреем Петровичем. Складно выходит у Васлия, и мужик, поначалу не особенно, веривший в уменье старого пастуха читать, мало-помалу начинает верить.
— И неужто тут про все это написано?
— Про все, — уверенно отвечает Васлий. — Это, брат, очень умная книга, самая революционная. Комиссар Андрей Петрович — друг мне, он плохую книгу не подсунет.
Даже на сходки Васлий брал букварь. Он, как председатель комбеда, проводит собрание, а букварь лежит рядом на столе…
А вскоре умение читать помогло Васлию в одном очень важном деле.
В деревне все больше стали поговаривать о дезертире. То один, то другой напомнит о нем, некоторые сами видели бродящего возле болота оборванного, заросшего бородой человека. Потом прошел слух, что кого-то ограбили на дороге, и мужики из деревни стали опасаться ездить в одиночку мимо Куптюрского леса.
Однажды Васлий принес из села берданку. «Петрович дал, — сказал он жене, — велел брать с собой, когда иду в лес».
Келай очень обрадовался ружью. Он восхищенно гладил полированный коричневый приклад, холодное черное дуло и приговаривал:
— Ого, какое ружье! Точь-в-точь как у аблакага Каврия!
Но мать быстро турнула его от ружья:
— Не балуй! Не трогай, ради бога, этот страх!
А Васлий, осторожно вешая ружье на гвоздь, тихо сказал:
— Никогда в жизни в руки не брал ружья, а вот теперь взял. Я не я буду, если не поймаю этого незентира.
— Твое ли дело ловить беглого? — упрекнула Марпа мужа. — Пусть комиссары сами ловят, а тебя не пущу!..
— Эх, Марпа, Марпа, — покачал головой Васлий, — многого ты еще не понимаешь. Одни комиссары хорошую жизнь для нас не построят. Мы сами должны отвоевать свое счастье у врагов с оружием в руках.
Несколько дней спустя, утром, Васлий вскинул на плечо берданку, подпоясал кафтан, надел шапку и вышел во двор.
Келай выбежал за ним:
— Отец, возьми меня с собой!
— Нет, сынок, сегодня тебе со мной нельзя…
— Куда ты? В лес? — схватила Васлия за рукав жена.
— Куда дорога поведет, — пошутил Васлий. — Может, попадется что интересное…
Отец ушел. Келай в окно видел, как он спустился к речке, перешел по мосткам на другую сторону и зашагал к темнеющему вдали ельнику.
«Пошел искать незентира, — понял Келай. Он тихо сел на лавку в углу и стал думать об отце: — Вот сейчас отец входит в лес, он идет в чащу все глубже и глубже, внимательно смотрит вперед. А в самой чащобе затаился незентир. Отец увидел его; незентир тоже увидел отца, схватил свое ружье, и — бах-бабах! — раздался выстрел. Отец тоже пальнул из своей берданки. На весь лес грохочут выстрелы — бах-бабах! бах-бабах! Отец прицелился и — рраз! — незентиру прямо в лоб!»
— Ура-а! — закричал Келай и выбежал во двор.
Он взгромоздился на изгородь, чтобы было виднее, как отец покажется из леса.
Келай долго всматривался в даль, прислушивался, не донесется ли из леса выстрел, но кругом стояла тишина. Спокойно в лесу, бесшумно течет речка, поблескивая на солнце. Ни звука не доносится и со стороны деревни.
Так и не дождавшись отца, Келай слез с изгороди и пошел играть к ребятам в переулок.
Ребята строили из палок и сухой картофельной ботвы шалаш. Келай заигрался и позабыл обо всем.
Вдруг с улицы послышался громкий крик:
— Солдаты пришли! Солдаты-ы!
Ребята, бросив все, побежали на крик:
— Где? Где они?
Келай вслед за всеми перепрыгнул через изгородь и очутился на улице против голубого дома Харитона.
Возле избы богатея толпился народ.
Когда Келай подбежал к настежь раскрытым воротам, со двора выезжала телега, нагруженная большими, толстыми, пузатыми мешками зерна. Тяжело налегавшую на хомут лошадь вел под уздцы тот самый чернобородый мариец, которого Келай с отцом встретили тогда в лесу.
— Ишь хитрый, хочет народ обмануть — бедняком прикинулся, — возмущенно говорил чернобородый, обращаясь к толпе, — а у самого под амбаром в яме видите сколько хлеба? Что и говорить, одно слово — буржуй!
Келай сразу узнал бородатого, хотя тот был уже в шинели, в красноармейском шлеме и с винтовкой. Вторую подводу выводил тоже знакомый — гармонист Сапан. Только как же он изменился! Он шагал, уверенно, весело и бойко поглядывая по сторонам: «Если бы ему сейчас дать гармонь, — подумал Келай, — он, наверное, не стал бы играть печальную песню». Потом среди возчиков Келай увидел отца. Старый пастух остановился и крикнул, обернувшись:
— Скажи спасибо, что самого не арестовал. Народ голодает, кровь льет на войне, а ты хлебом спекулируешь!
В воротах показался багровый встрепанный Харитон. Он хмуро глядел из-под мохнатых бровей на Васлия и продотрядников и сжимал костлявые волосатые кулаки. Харитон во дворе был один. Его сын, видать, постыдился показаться народу. Каждому встречному Каврий твердил: «Я за народ, я за Советскую власть», а тут такое дело… Всем ясно, что он тоже помогал отцу прятать хлеб.
Вдруг Харитон завопил истошным голосом:
— Ну, берегись, Васлий! Я тебе припомню!
