На всю жизнь - Чарская Лидия Алексеевна (электронная книга TXT) 📗
— Как идем?! А награда? — вступается Вольдемар. — Мы вам помогли водворить m-lle Nadine и за это требуем: во-первых, оставить ее на катке еще полчаса, по крайней мере, и, во-вторых, избавить ее от наказания.
— Да, да! — подхватываем мы все хором. — Пожалуйста, просим вас так поступить.
Немка смущена, но ей хочется быть любезной, и она соглашается, скрепя сердце, а мы ликуем.
Я хватаю Надюшу за обе руки, и мы уносимся по гладкому льду.
По дороге Надя сжимает мне руку и говорит просто:
— Не выношу сантиментов, всяких миндальностей с сахаром, но вы мне понравились с первого раза ужасно, m-lle Лида!
— Вот как!
— Вы не как все здешние кисейные девицы, заводные куклы. Вы — свой брат, славный малый. Жаль, что вы не моя сестра.
И, подумав, прибавляет:
— А из мальчишек один славный только, Володя Медведев.
— А Леля?
— Леденец.
— Что?
— Леденец ваш Лелька. Тихий, воды не замутит, барышня, да и только. Нарядила бы его в юбку. Из девиц — вот еще Маша Ягуби молодец; жаль, что нет ее на катке сегодня.
Затем она шепчет, заглядывая мне в глаза:
— А правда, что вы стихи пишете?
— А что?
— По-моему, глупо это. Лучше бы прозу. Или уж если стихи, так сатиру, как у Гоголя. Ах, голубушка! — неожиданно, совсем по-детски, добавляет она. — Напишите вы сатиру на мою «мучительницу», в ножки вам поклонюсь.
— Милая вы моя Надюша, — говорю я, смеясь, — никаких я сатир писать не умею. А вот лучше проедем-ка голландским шагом сейчас.
Она соглашается.
— Маша Ягуби! — кричит Надя и, вырвав свои руки, виснет на шее смеющейся Маши, появившейся на катке.
С нею высокий стрелковый офицер, ее двоюродный брат Невзянский, и компаньонка — подруга, мисс Рей.
— Вы бегаете на коньках прекрасно, — говорит Маша и крепко, по-мужски, трясет мою руку.
— Браво! Браво! Вот это бег, настоящий бег! — кричит Вольдемар. — Вы давно катаетесь?
— С восьми лет. Начала на пруду у Малиновской дачи.
— Прелестно! — соглашается и Татя.
— Вот это по-моему, — перекрикивает всех Надя, — стремительность, быстрота и смелость, — совсем по-мальчишески.
— Покорно благодарю, — хохочу я.
— Господа, я предлагаю снять коньки и скатиться на «семейных» санях всей оравой с горы, — предлагает Надя.
— «Орава!» Какое выражение, однако! — щебечут возмущенные сестрички Петровы, бросая на девочку косые взгляды.
— Что она сказала? Что она сказала? — допытывается саксонка. — Что это такое «о-о-ра-ва»?
— Это значит высшее общество. Не беспокойтесь, m-lle! — находится Вольдемар.
— Отличная идея! Браво! Чудесно придумано! Надя, за такую прекрасную мысль я делаю вас своим пажом! — смеется Маша, и веселые ямочки играют у нее на щеках.
— Если бы я и хотела взять на себя роль пажа, то только вот чьего. — И она берет меня за руку и так сжимает пальцы, что мне хочется вскрикнуть от боли. — У нас родственные натуры.
— Поздравляем вас. Чудесное приобретение, — язвят сестрички Петровы, которые про Надю иначе, как с презрением, не говорят.
— А мне, напротив, она очень нравится, — отвечаю я, дерзко глядя им прямо в глаза.
И чувствую, что этим приобрела трех недоброжелательниц сразу.
— На гору! Господа, на гору! Нечего терять золотое время! — слышатся вокруг меня веселые голоса.
Я окидываю каток одним взглядом.
Вон Павлик бегает теперь наперегонки с маленьким бароном Коко, в то время как старший его брат Леля водит Эльзу, едва переступающую по катку трясущимися и поминутно разъезжающимися на скользком льду коньками и повторяющую ежеминутно:
— Ах, как это трудно! Как это трудно!
Потом я спешу за другими на гору.
Какая высокая гора! Синий лед постепенно повышается, в хрустальный теремок, на самую вершину. Из этого теремка видно все Царское Село как на ладони. Золоченые купола собора и дворцовых церквей и самые крыши дворцов, утонувших среди запушенных снегом деревьев.
— Ну-с, рассаживайтесь, господа. И денег не возьму, провезу лихо, прямо в сугроб, — говорит Вольдемар.
Три сестрички пищат единовременно:
— Как в сугроб?! Не согласны. Не поедем.
— И отлично, меньше лишнего багажа, — шепчет мне Медведев.
— Ну, кто же садится? Не задерживайте же, ради Бога, господа. Не видите разве, вон лезет сюда моя «мучительница». Пропала моя головушка! — чуть не плачет Дина.
— И в самом деле, занимайте ваши места, mesdames et messieurs.
Худенький Вольдемар очень смешон, когда с умышленно неуклюжими движениями усаживается на переднем месте широких саней.
С шумом, хохотом все рассаживаются: баронесса Татя, Дина, я, Маша Ягуби с ее двоюродным братом, офицером. В последнюю минуту выражают желание прокатиться и сестры Вольдемара, белокурая Соня и черноокая Ларя — «Кармен».
— Ой, не много ли будет? Это называется немножко чересчур множко.
И Медведев тревожно взглядывает на заведующего санями сторожа-пожарного, который отвечает невозмутимо:
— Да ведь все едино, много аль немного, а сбавить нельзя.
— Верно, что нельзя, это ты правильно, братец. — И он берется за руль.
— Nadine! — доносится снизу. — Я запрещай вам катиль на гора. Я запрещай. Ни единов раз! Ни единов!
Это кричит «мучительница».
— Да мы не на гору вовсе, мы под горку, — невинно утешает ее Вольдемар.
— Все рафно. Я запрещай.
— Ах, да что вы медлите? — с отчаянием срывается с уст Дины, и она дает сильный толчок саням вперед.
— Ай! — вырывается у кого-то.
Сани летят вниз, с треском переворачиваясь несколько раз на спуске, и с грохотом раскалываются пополам. Что-то ударяет мне по голове, и в тот же миг — острая боль в руке.
Сани расщеплены. Мы лежим посреди ледяной дорожки. Кто-то стонет. Кто-то смеется. К нам бегут со всех сторон, осведомляясь, не ушиблись ли мы, не сломал ли кто-нибудь ногу, все ли благополучно.
— Приехали! — мрачно произносит Вольдемар, потерявший фуражку по дороге.
Он и офицер Невзянский помогают нам подняться. Надя, попавшая в сугроб, вылезает оттуда со сконфуженным видом.
— Вы не ушиблись? — осведомляется она у меня и тут же отскакивает, и в ее глазах ужас.
— Кровь! Кровь! Почему это кровь на вашей руке? — В глазах моих мутится от боли, и темные круги расплываются передо мною. Но у меня, однако, хватает силы шепнуть девочке:
— Ради Бога, не испугайте Эльзу и Павлика, они, кажется, не видели ничего. Они в кабинке. А я побегу домой.
Я киваю всем и несусь со злополучного катка.
Алая полоса крови уже успела просочиться сквозь платок, которым я второпях обмотала руку. Боль в руке заставляет подкашиваться ноги.
Нет, в таком виде невозможно появиться перед глазами «Солнышка» и мамы-Нэлли. Я должна хоть немного отойти.
В парке масса гуляющих, и все они с удивлением смотрят на бледную высокую девушку с окровавленной рукой. Не дай Бог встретится еще кто-нибудь из знакомых, начнутся расспросы, выражения сочувствия, соболезнования.
А боль становится с каждой минутой все нестерпимее, все сильнее.
Ах, уйти бы отсюда подальше, в дальнюю нерасчищенную часть парка, которая незаметно переходит в лес, где никого нет и где я могу пережить одна неприятные минуты. И я сворачиваю на глухую аллейку.
Шумный парк остался далеко за мною. Впереди темная аллея огромного «дальнего» парка, который начинается сразу за аркой ворот и там дальше, уже за городской чертой, незаметно переходит в лес. Теперь в этом пустынном парке-лесу мне впору заняться своей пораненной рукой.
Здесь уже нет расчищенных дорожек; одна глухая тропа ведет в лесную глушь. Следы заячьих лапок четко отпечатываются на снежных сугробах. Диким запустением и тайной леса веет отовсюду. С глухим звуком ударяется большая еловая шишка о пень. Белочка, кокетливо помахивая пушистым хвостом, близко от меня перебегает дорогу.
