Домик на реке - Чуковский Николай Корнеевич (читаем книги онлайн бесплатно TXT) 📗

Утром Коля проспал и проснулся, когда мамы уже не было. Он торопливо оделся, умылся, наскоро поел и побежал в школу. На школьном дворе работа была уже в полном разгаре. Робко взглянув на Вову Кравчука, Коля проскользнул к своему верстаку и взялся за рубанок. Вова Кравчук посмотрел на него как ни в чем не бывало и ничего не сказал — словно не знал, что Коля не был вчера в школе. Повернув голову, Коля увидел и Степочку. Степочка усердно красил парты и, видимо, так был поглощен работой, что ничего не замечал вокруг. Все шло, как всегда, только Виталия Макарыча не было на дворе. Он появился всего один раз, ни с кем не разговаривал, никому ничего не показывал, а вызвал Агату из ее будки, что-то сказал ей вполголоса и вместе с нею ушел.

За обедом в библиотеке Коля встретился с Лизой Макаровой. Она только что пришла от Насти и рассказывала, что Насте лучше. Доктор сказал, что у нее воспаление легких, но теперь уже самое страшное позади, и она поправляется. Температура почти нормальная, голова ясная, она больше не забывается, как вчера.

— Мы с нею долго разговаривали, — сказала Лиза.

— Про орехи? — спросил Коля.

— Совсем не про орехи! — ответила Лиза сердито.

После обеда Коля опять ушел в школу на работу и вернулся домой, как всегда, в сумерки. Они с мамой уже допивали чай, когда вдруг вошла Лиза и сказала торжественно:

— Виталий Макарыч просит вас зайти в комнату к Агате Тихоновне!

Они сразу встали и пошли.

Коля снова увидел Настю.

Озаренная тусклым огоньком коптилки, стоявшей посреди стола, она лежала на Агатиной кровати и спокойно смотрела вокруг большими темными глазами. У Настиных ног на кровати сидела Агата. В углу, в полумраке, сидел Архипов. Когда мама и Коля вошли в комнату, он встал, молча поклонился и снова сел; лицо его на этот раз было как-то по-особенному важное. Впрочем, если не считать Настю, отпечаток какой-то важности и скрытого волнения лежал на всех лицах, даже на лице Лизы, тихонько усевшейся на кровать рядом с Агатой. Особенно торжественным и взволнованным показался Коле Виталий Макарыч.

Он торопливо вскочил навстречу Колиной маме, выдвинул стул на середину комнаты, на самое заметное место, и усадил ее.

— Марфа Петровна, — сказал он, стараясь говорить спокойно. — Я пригласил сюда вас и Колю, чтобы вы сами услышали все, что рассказывает эта девочка. Она собственными глазами видела то, о чем я только смутно догадывался.

Он повернулся к Насте и попросил:

— Расскажи нам, пожалуйста, где ты была во время убийства партизан на Серебряном острове?

— Я была в своем чулане, — сказала Настя.

— В том самом чулане?

— В том самом. Я была заперта. Он и раньше часто запирал меня в чулан, когда к нам приходили чужие. А в последнее время он совсем меня никуда не пускал, с тех пор как узнал, что я знакома с Архиповым. Он думал, что я догадываюсь.

— А ты догадывалась?

— Догадывалась, что он за немцев, хотя ничего не знала.

Она рассказывала спокойно и таким ровным голосом, словно говорила о самых обыкновенных вещах.

— Что же ты там слышала в ту ночь? — спросил Виталий Макарыч.

— Я слышала, как за стеной ходили, разговаривали. Потом начали стрелять. Много стреляли. Когда стрелять перестали, он вытащил меня из чулана. Он сказал, что мы сейчас поедем.

— Куда?

— Не знаю. Далеко. И мы вышли из дому.

— Убитых ты видела?

— Видела. Их было много — и в доме и кругом. Мы натыкались на них, потому что было еще совсем темно. Немцы, убившие их, уже уехали с острова. Мы сели в нашу лодку, обогнули остров и высадились на правый берег. Он взял меня за руку, и мы пошли к городу. Он очень спешил, потому что хотел догнать одного человека.

— Какого?

— Не знаю. Какой-то партизан не был убит, а кинулся в воду и переплыл реку. Он хотел догнать его.

— Почему же он взял тебя с собой?

— Потому что он не собирался больше возвращаться на остров. Он говорил, что мы не вернемся. Он хотел догнать того человека, а потом уйти вместе со мной, чтобы я никому не могла рассказать. Он крепко держал меня за руку. По небу прыгали огни, все гремело, и он сказал мне, что это на том берегу наступают русские. Он очень боялся.

— Откуда ты знаешь, что он боялся? — спросил Виталий Макарыч.

— Я про него всегда все знаю. Он от страха так сжимал мне руку, что пальцы у меня стали как деревянные. Уже начало немного светлеть, и до города было близко, и мы хорошо видели мост, и немецкие танки, и машины, которые по мосту удирали из города на эту сторону. Мы шли не по дороге, а ближе к реке, тропинкой между кустов, по самому краю обрыва. И вдруг на обрыве, гораздо ниже нас, мы заметили человека, который тоже очень быстро шел вдоль реки к мосту.

— Какой же это был человек?

— Я его плохо разглядела, потому что еще не совсем рассвело. Высокий, босой, без шапки, и такой мокрый, что холодно было на него смотреть.

— Он был далеко от вас?

— Нет. Близко. Шагов десять, не больше.

— А что же Козиков?

— Выпустил мою руку и вынул револьвер.

— И выстрелил?

— Выстрелил.

— Убил?

Все замерли вокруг, перестали дышать.

— Нет, не попал, — сказала Настя.

— Не попал? На расстоянии десяти шагов не попал?

— Не попал, потому что я схватила его за руку, за локоть, и не отпускала, — объяснила она едва слышно.

— А что же тот человек?

— Тот человек лег на живот в траву и выстрелил три раза. И он упал.

— Кто он?

— Он, — повторила Настя; она не то из ненависти, не то из презрения называла своего отчима только «он». — Он упал, и я упала тоже, потому что держала его за локоть. Он уже больше не двинулся. Я встала и увидела того человека далеко-далеко. Он бежал вдоль самой воды к мосту. Потом его скрыли кусты перед самым мостом, потом огонь поднялся до неба, земля вздрогнула, я опять упала, а когда поднялась, моста уже не было…

Настя замолчала. Все молчали.

Коле страшно было взглянуть на маму. Но он пересилил себя и взглянул. Мамино лицо было бледно, губы твердо сжаты, глаза суровы, почти надменны. Нет, она не плакала. И Коля тоже не заплакал.

5

Виталий Макарыч заговорил тихо, ни к кому не обращаясь, словно сам с собой.

— Я смутно догадывался обо всем, — сказал он, — и теперь вижу, что догадка вела меня по верному следу. Я рассуждал так: из тех, кто явился тогда на Серебряный остров, не были убиты, кроме меня, два человека. Один из них предал нас, другой совершил подвиг — взорвал мост, отрезав немцам путь к отступлению. Один из них был лоцман Козиков, другой — учитель Николай Николаевич. Я знал их обоих. Ни одного мгновения я не сомневался, что мост взорвал Николай Николаевич, а предал нас Козиков. Но я хотел, чтобы об этом знали все, чтобы никто не смел сомневаться. Мне нужны были доказательства.

Он замолчал, чтобы перевести дыхание, и оглядел всех. Никто не шевельнулся. Все молча ждали.

— Я всегда не любил этого Козикова, — сказал он тихо, но твердо, — и знал, что многие в отряде не любят его. Он был слишком слащав, не прямодушен, слишком назойливо хвастал своим патриотизмом. Но в отряд он вступил гораздо раньше меня и ни в чем дурном не был замечен. Мне нужны были доказательства, и, лежа в госпитале с отрубленной рукой, я дал клятву, что найду их.

Он умолк, задумался и заговорил снова.

— Выписавшись из госпиталя, — сказал он, — я вернулся сюда, в этот город, и сразу принялся за поиски. Мне не везло. Я искал людей, связанных со здешними партизанами, и нашел их немало. Я разговаривал с партизанами других отрядов, которые знали многих из восемнадцати погибших. Я разговаривал с руководителями партизанского движения, которые поручили оставшимся в городе партизанам взорвать мост. Я разговаривал с колхозниками из той деревни, за протокой. Они слышали стрельбу на острове, они первые обнаружили убитых и похоронили их с почестями. Лоцман Козиков, их сосед, был им хорошо известен, и они отзывались о нем, как о дрянном и недобром человеке. Но ни один из тех, с кем я разговаривал, не мог мне сказать с уверенностью, кто предал партизан и кто взорвал мост. У них были только догадки и предположения. Все они знали еще меньше, чем я. И вдруг я вспомнил, что у Козикова жила девочка, падчерица…