Вадимка - Алпатов Михаил Антонович (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
Но жизнь врывалась к людям такой, какой она была. По ночам пережитые страхи возвращались к нему во сне, а причуды сна делали их ещё страшнее. Днём сонная одурь выветривалась из головы не сразу, пережитое упрямо шло рядом, оно не хотело уходить. Люди тоже не давали забывать о нем. Хуторцы то и дело расспрашивали Вадимку, как проходила его дорога туда и обратно. Его рассказы были похожи на жалобу. Сочувствие взрослых ему было особенно нужно, когда он рассказывал о полковнике Мальцеве. Становилось так же страшно, как и тогда, зимой, в Хомутовской. Слушатели это видели. Не раз он слышал от казаков:
— Ну, ладно… Хватит… Полковника Мальцева мы знаем. Он себя-то не жалел… а уж людей и подавно, злыдень!
Казаки рассказали, что Мальцев командовал Лугано-Митякинским полком, а потом стал начальником оперативной части штаба восьмой бригады, куда входил полк. Суходольцы, служившие в этом полку, его запомнили.
Но пережитое было не только прошлым. Оно грозило вернуться. Говорили, что гражданская война вовсе не кончилась — на Россию идут польские паны, а генерал Врангель окопался в Крыму и думает все начинать сначала. А ведь у Врангеля есть и казачьи части, они рвутся на Дон, так что жди новой заварухи. По Суходолу шли разговоры.
— Подумаешь, сила — Врангель. Забился в Крым, как чурюкан под загнетку, и думает оттуда Россию завоевать. Фон, в чёрной бурке барон. Наступи только на чурюкана сапогом, и делу конец! Был фон да барон, и нет ни фона, ни барона!
Но кое-кто, особенно из стариков, опять начали шуметь.
— Не рано ли, ребята, вы домой прибегли? Сидите, за бабьи юбки держитесь. Ждёте, что красные вам простят грехи вольные и невольные! Черта с два! Не пришло ли опять время гаркнуть «Всколыхнулся, взволновался». Аль забыли казачий гимн? Так найдутся люди, они вам его напомнят!
Найдутся люди, они вам напомнят! Все знали, о ком идёт речь. По хуторам Митякинской станицы рыскал бандитский отряд, которым командовал Роман Попов.
Вадимка вспомнил своего знакомца, с которым провёл последнюю ночь на кургане. Куда как не к рябому Роману убежал и Яков Чугреев.
Ко всем тревогам скоро прибавилась ещё одна. Хлеба в этом году хоть и выросли высокие, но когда пришла пора зерну наливаться, наступила сильная жара, и теперь зрела одна солома, зерна в колосе почти нет. Будет недород, надвигался голод, а это очень страшно. Вадимка от старших слышал, что голод когда-то случался где-то там, на севере, а вот теперь голод пришёл и на донскую землю. Что же нас ждёт?
…На другой день после возвращения Вадимки к ним в курень пришёл Василий Алёшин. Сосед страшно осунулся: лицо было совсем землистое, окаменевшее; глаза его словно застыли, двигался он медленно, говорил совсем тихо.
— Да на тебе лица нету! — ужаснулась мать.
— Моли бога, Андревна, чтобы хоть нос-то остался, — усмехнулся вошедший. — Ну, здорово, путешественник, — обнял он Вадимку.
Алёшин пробовал отшучиваться, стал журить парнишку за «недисциплинированность» в Новороссийске, потом спросил — ну, как живёте-можете? Но было заметно, что не об этом ему хочется говорить.
На его вопрос Марья Андреевна не ответила. Она посмотрела на соседа пристальным, долгим взглядом, в котором Вадимка ясно прочитал: «Чего ты у нас спрашиваешь? Да ты сам-то расскажи, как живёшь-можешь? Облегчи душу-то!» Понял это и Василий. Он вздохнул и умолк. Заговорил не сразу.
— Вот уж не думал, не гадал… Полчанин, с каким сломал три службы!.. Всегда он был такой. Когда все спокойно, то и он человек как человек. Как только начался бой — он сразу сатанеет. Как гончая собака, какая увидала добычу. Скажешь ему, бывало, — и в кого ты такой зверюгой уродился? У него ответ всегда один — не люблю ничего делать наполовину! А теперь вот и мой старик на грех подвернулся ему под руку. Да он и родного отца не пожалел бы, стань он у него на дороге… Места себе теперь не найду… А ведь я ж этому выродку всю жизть делал только добро… Бедный ты мой батюшка! — Алёшин вздохнул.
— Да ты ж, дядя Василь, и домой-то шёл, чтобы людям добро делать! — кинулся успокаивать его Вадимка. — Я же знаю!
— А ведь запомнил! — посмотрел Василий на Марью Андреевну. — Да-а-а. Было дело!.. Сидел это я на пристани, глядел на море, и так мне горько стало. Воевал, воевал и вот довоевался. Гонит меня мой же народ с моей же земли… И потянуло меня, грешника, домой, к моему плугу. Паши, Василий, землю, делай людям добро. Им некуда будет податься, и они будут платить тебе добром… Теперь сама видишь… Заплатили!
— А ты, дядя, правду говорил. Я вот пока от моря добрался до хутора, видал много людей. Добрых было вот сколько, — Вадимка широко развёл руками, — а зловредных было всего двое — моя хозяйка, у которой я пас скотину, да Роман Попов. Ей-богу!
— Не будь, парнишша, добрых людей, ты бы и до дому не дошёл. Не будь их, твоя мать ничего бы не посеяла. Но дело, понимаешь, в другом. Хорошим людям дорогу загораживают эти самые зловредные. Их с дороги убирать надо, они жить мешают.
— Не надо уж так ожесточаться, Василь. Мёртвых не воскресишь, зачем же начинать новую войну?
— Да разве я шёл домой, чтобы воевать?.. А теперь вижу — пока эта сволочь стреляет, никакой мирной жизни у меня не получится, мне её не дадут. Тут уж, хочешь не хочешь, а приходится к этой мирной жизни силком пробиваться… Яков всегда говорил, что из меня плохой вояка. Нынче, видно, надо стать хорошим. Что делать?
Неожиданно в курень вошёл Алексей Кудинов — председатель сельсовета. Давно не видал Вадимка Алексея Кудинова. Тот был приземистый, коренастый, с большими кошачьими глазами, ходил вразвалку, по-утиному, говорил не спеша, никогда не повышая голоса. В германскую войну казаки, приходившие с фронта, много рассказывали о геройстве полного георгиевского кавалера Алёши Кудинова, удивлялись, что даже в бою он не терял спокойствия. Потом вместе со всеми Алёша вернулся с фронта. Суходольские мальчишки знали о всех подвигах Алёши, но хотелось услышать о них от него самого. Вадимка хорошо помнил, как уселись они на майдане вокруг прославленного вояки, стали к нему приставать, чтобы он рассказал, за что он получил столько крестов да медалей.
— А я, ребятки, умею только воевать, а совсем не умею докладывать, — стал отбиваться он. — Да и воевать, сказать по правде, не люблю!
Так ребята ничего от Алёши и не услыхали. Дружно решили — какой же это герой! Зря ему крестов столько нацепили! Зря так уж расхвалили его казаки!
Теперь, когда Вадимка вернулся из отступа, суходольцы наперебой хвалили своего председателя сельсовета. Они его величали уже Алексеем Спиридоновичем. «Что ни говори, а Кудин у нас на хуторе один! Другого нету!» — то и дело слышал Вадимка. Много хорошего они рассказывали об этом человеке, но больше всего Вадимке понравился рассказ об одной поездке суходольского председателя в станицу.
Поехал он в ревком с секретарём сельсовета — их суходольским учителем. Сын учителя служил у красных, а самого учителя все считали коммунистом. Когда проезжали они через один хутор, попали в руки бандитов. Привели их в курень. Видит Алексей Спиридонович, что среди бандитов есть его полчане — вместе воевали с германцем. Бандиты им ничего не говорят, а между собою что-то шушукаются. Смекнул тут Кудинов, — не иначе как его хотят отпустить, а учителя расстрелять. И говорит бандитам:
— Вот что, ребята! Я вижу, чего вы задумали. Но по-вашему не будет. Вы сначала стреляйте меня, а потом уж делайте что хотите. Вернуться на хутор без учителя я не могу. Граждане у меня спросят: «Куда дел учителя?» Я им отвечу: «Бандиты убили». А мне скажут: «Его убили, а тебя помиловали? Значит, ты в ихней компании?» Ну, а ревком меня сразу же за шкирку. Так что теперь мне всё равно конец. Уж стреляйте меня нынче, чтоб потом не пришлось мне моргать глазами перед людьми!
Так и отстоял он учителя. Бандиты уговаривали, уговаривали его да и плюнули: «Уметывайтесь живо!»
