Юность знаменитых людей - Мюллер Эжен (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗
Во всяком случае несомненно то, что Клод Желе был в Риме и там прямо с улицы взят одним пейзажистом, по имени Тасси, который сжалился над беспомощным положением ребенка и взял его к себе в услужение.
Клод Желе.
Клод должен был растирать краски, готовить обед (Тасси вероятно не был особенно взыскателен в гастрономическом отношении), ухаживать за лошадью и вообще исполнять все обязанности домашнего слуги.
По условию, заключенному между ними, художник, сверх скромной платы, будет давать Клоду уроки рисования; но мысль об этом пришла в голову художнику без всякой просьбы со стороны Клода.
Вы думаете, может быть, что тут-то способности Клода так внезапно развернулись, что с первых же попыток уже можно было провидеть в нем замечательного будущего пейзажиста? Ничуть не бывало. Тасси в этих уроках видел лишь способ утилизировать с возможною выгодою труд маленького бродяги, потому что, как он рассчитывал, из Клода может выработаться помощник, не требующий особых расходов. Но увы! Весь расчет Тасси очень долго не оправдывался, так как толстую кору лености и тупости Клода было очень трудно пробить.
Наконец луч света проник в умственную жизнь Клода. Он начал понимать уроки своего хозяина и с пользою применять их к делу; увидев однажды несколько картин, присланных из Неаполя знаменитым пейзажистом, Клод был поражен; тут только он понял свое призвание. Он ушел из Рима прямо к этому живописцу, картины которого его так поразили, чтобы просить как милости позволения поступить в число его учеников.
В просьбе этой не было отказано Клоду и он с таким рвением принялся за учение, что в двадцать пять лет уже успел прославиться, как великий художник.
Пейзажи Клода Желе (известного больше просто под именем Клода) замечательны жизненным пониманием природы: это понимание освещает и оживляет их; оно, может быть, усвоено Клодом именно в те часы продолжительного и безмолвного созерцания, которому он безотчетно предавался в детстве.
Полдень при палящих лучах солнца; прозрачность воздуха и облаков; росу, покрывающую траву; духоту и жар, наполняющие атмосферу; беспредельный горизонт — все это Клод умел мастерски воспроизводить на полотне с помощью дивной кисти своей.
Все явления природы, которые он созерцал в детстве, в часы самозабвения, казалось, запечатлелись в его памяти, подобно тому как глубокие, тихие воды отражают в себе очертания берегов. Клод перед мольбертом давал волю своим воспоминаниям; они-то и водили его кистью и порождали чудные произведения, обнаруживающие и поэтическое чутье художника, и глубоко прочувствованный жизненный реализм. Так как на свете нередко слава признается только тогда, когда она выражается в золотой монете, то не излишне будет заметить, что картины Клода продавались по самым высоким ценам. Я знавал одного торговца старыми картинами; этот человек получил возможность прекратить дело, так как разбогател благодаря случайному приобретению картины Клода. Торговец этот приобрел ее за бесценок на аукционной продаже вещей в каком-то старом замке, а перепродал ее за 50 или 60 тысяч франков. Вероятно, он мог бы получить еще высшую цену, потому что четыре пейзажа Клода, находящиеся в настоящее время в С.-Петербурге, в Императорском эрмитаже, ценятся более чем в полмиллиона франков, картины же, хранящиеся в Лувре, совершенно неоцененны.
Еще один маленький лентяй, но уже совершенно другого рода, родился в Париже 16 января 1632 года.
— Его отца — говорит биограф, — звали Поклен; он был королевским обойщиком и жил в Париже в улице Сент-Оноре, в доме, на котором изображены были обезьяны, бросающие друг в друга яблоки. Над воротами дома висела, вроде вывески, надпись: «Павильон обезьян».
Хотя Поклен был человек со средствами, но, имея восемь человек детей, не ставил другой цели своему честолюбию, как передать своему старшему сыну звание королевского обойщика при дворе Людовика XIV. Для этого он выучил его читать, писать и считать, затем поставил за прилавок, а также заставил набивать волосом подушки кресел и обивать их материею. Но ремесло обойщика нисколько не привлекало маленького Поклена, который зевал до судорог над конторскими книгами и обнаруживал как неспособность к делу, так и полнейшее равнодушие к занятиям в отцовской мастерской. Прибавьте к этому, что маленький Жан-Батист на десятом году от рождения лишился матери и что немного спустя его отец вторично женился — на женщине, которая своим неспокойным характером вызывала весьма часто грустные воспоминания о безвозвратной потере родной матери. У мачехи кроме того были собственные дети, которых она конечно предпочитала детям своего мужа; в виду всего этого становится очень понятным, что Жан крайне безотрадно проводил свое детство в «Павильоне обезьян». Без сомнения, мальчик был бы в затруднении, если бы ему самому предоставили свободный выбор карьеры; но во всяком случае он начинал чувствовать все больше и больше отвращения к конторским книгам и вообще к ремеслу.
Так как Жан-Батист страшно скучал в отцовской лавке, а невдалеке от дома, у Нового моста, всегда собирался праздный народ позевать на уличных фигляров, которые увеселяли зрителей своими грубыми фарсами, то он часто скрывался из дому, чтобы посмотреть на уличные преставления на вольном воздухе.
Когда отец замечал, что сына нет ни в лавке, ни в мастерской, то отлично знал, где его можно найти. Часто случалось, что в самом разгаре представления, когда маленький Жан с сияющей от восторга физиономией стоял в толпе ротозеев и смотрел на шутовские выходки какого-нибудь знаменитого комика странствующей труппы, — вдруг чья-то рука хватала его за ухо и не выпускала вплоть до самого порога «Павильона обезьян».
Мольер.
Тогда Жан-Батист плакал и, сознаваясь в своей лености, решал во что бы то ни стало исправиться, превозмочь самого себя и сделаться наконец обойщиком. Маленький Поклен любил своего отца; хотя он был еще очень молод, но, обладая природным здравым смыслом, он понимал, что отец его прав; он понимал также, что тратя время на посещение шутовских представлений у Нового моста, далеко не уйдешь.
Он снова принимался с превеликим усердием за счетную книгу и обойный молоток, но врожденная мечтательность и любознательность скоро брали верх над благоразумием. Перо и молоток выпадали из его рук, и он снова погружался в полное бездействие; он страшно тосковал. Отец начал наказывать его еще строже, а от мачехи ему совсем житья не было. «Павильон обезьян» стал для маленького Поклена могилою, в которой его заживо похоронили.
Темная лавка была для него тюрьмой; ремесло обойщика — каторжной работой. Жан-Батист всеми фибрами души порывался на свободу. Куда уйти, — он этого и сам не знал; он чувствовал только, что за стенами постылого отцовского дома есть какая-то сродная ему среда, в которой ему следовало бы жить; в ожидании, что все это еще как-нибудь изменится, мальчик продолжал тосковать, мучиться и конечно лениться.
В то время, как отец маленького Поклена огорчился леностью сына, не понимая его страданий и даже не замечая их, другой человек — старик, который тоже имел право на привязанность Жана-Батиста, — не только не обращал никакого внимания на его леность, но искренно сочувствовал ему.
Это был дедушка Крессе, отец покойной матери Жана-Батиста.
Хотя он нажил изрядное состояние также обойным делом, но нежное сердце старика понимало, что это дело могло быть вовсе не по вкусу маленького Жана-Батиста. Старик сам не сумел бы указать другую профессию, которую можно было бы предпочесть занятиям обойщика, но его очень трогали страдания маленького внука.
Подобно маленькому Поклену, который так любил даровые представления комедиантов у Нового моста, дедушка Крессе тоже весьма аккуратно посещал, но за деньги, представления актеров Бургонского отеля. Там блистали тогда на первом плане Бельроз, Готье, Ларгиль, Гро, Гильом, Тюрлюпен и др., которые играли между прочим первые пьесы великого Корнеля.
