Степная радуга (Повесть-быль) - Разумневич Владимир Лукьянович (книги без регистрации .TXT) 📗
— Прочь от комиссара! Стрелять буду!
Рядом с Архипом, звякнув затворами винтовок, встали в боевой готовности еще несколько человек — рабочие маминского завода. Толпа опешила, трусливо попятилась, хмурясь от страха. Слезли с возвышения, растворились в публике и главари мятежа. А на левом краю площади послышались голоса:
— Да что ж это такое… Наших комиссаров бьют!
— Не дадим в обиду.
— Напролом пойдем!
И в мужицкие ряды клином врезалась группа горожан, упрямо устремилась в середину площади. Путь им преградили офицеры с солдатами. Замелькали штыки и сабли над головами. Пронзительный, душераздирающий женский вопль вырвался из людской гущи и сразу же замер, оборванный выстрелом.
— Вот гады! Болтовней не взяли, так решили пулями. — Григорий Чапаев побежал туда, где только что кричала женщина.
Архип было бросился за ним, но впереди вновь возникло горбоносое лицо Емельянова. Прищурив глаз, он целился из маузера в Григория. Архип размахнулся и ударил рукояткой нагана по вытянутой руке. Маузер отлетел в сторону, штабс-капитан взвизгнул от боли. Но в эту минуту ухнул выстрел, за ним — второй…
Чапаев на полном бегу споткнулся, прижал ладонь к шее, откуда хлынула, обагрив пальцы, густая кровь, и, как подкошенный, пластом рухнул на снег.
«О-о-х!» — встревоженным эхом отозвалась площадь, и все вокруг ходуном заходило, забуйствовало, огласилось ревом, звяканьем железа, щелканьем затворов, напористым храпом толпы. На балаковских церквах вдруг сразу, точно по команде, забухали колокола. В их отчаянный перезвон вскоре врезался протяжный заводской гудок. Воздух, казалось, раскололся на части от этого звона и гула.
Архипа и еще нескольких рабочих, вместе с которыми он прикрывал Григория Чапаева, мятежная ватага отперла назад, ближе к домам, и не подпускала к центру площади, где лежал, разметав руки, убитый комиссар. Возле него бесчинствовали штабс-капитан Емельянов и еще два дюжих, удивительно похожих друг на друга мужика с винтовками. Они топтали мертвое тело сапогами, кололи штыками. Архип задыхался в ярости, но был бессилен что-либо поделать: солдаты, отобрав у него наган, крутили ему руки за спиной, мертвой хваткой сдавливали горло.
Лишь одному удалось прорваться сквозь мятежный заслон. Это был коренастый, могучий старик с седыми всклокоченными волосами, с огромной, во всю грудь бородой. Разметав солдат, накинувшихся на него, он выхватил у кого-то из мужиков топор и, размахивая им, направился прямо на Емельянова.
— Кровопийцы! Бесово семя! — яростно кричал он. — Да я вам… За сына моего…
Глаза старика под насупленными бровями светились бешенством, и он шагал, как слепой, натыкаясь на людей. Мужики в страхе отшатывались от него. Плечистый солдат, забежав сзади, вырвал топор. Но повалить старика Чапаева не смог. Тот отбивался кулаками, кусался, выкрикивал какие-то проклятья и был страшен в своем гневе. И тогда на помощь солдату кинулись по команде Емельянова еще два мятежника. Они-то и одолели старика.
— В мучной лабаз заприте, — приказал штабс-капитан. — После митинга хочу поговорить с ним… Наплодил собак большевистских и сам по-ихнему рычит. Совсем рассудка лишился…
Схватив старика за руки, солдаты волоком потащили его за Троицкий собор. Все пуговицы на драном стариковском полушубке были оборваны, и между распахнутыми полами белела деревенская рубаха с алым пятном на груди, а на коленях синих штанов выделялись черные квадраты заплат.
И тут в толпу ворвались шкарбановские дружинники. Заметив их, солдаты пихнули Архипа в снег, а сами побежали за офицером. И другие мятежники ринулись в схватку с рабочей дружиной. Бой завязался где-то на подступах к площади. Архип, еще не оправившись как следует от ударов, нанесенных солдатней, поднялся и заспешил в ту сторону, где бились его товарищи.
В сумятице сражения, в ворохе сгрудившихся людей, остервенело кидающихся друг на друга, не разберешь, кто чей. Но вот Архип увидел Шкарбанова, и они стали вместе отбиваться от наступающих мятежников. Трудно, невозможно было сдержать натиск осатанелой, ослепленной страхом толпы. Силы мятежников с каждой минутой умножались, становились яростней. Рабочий отряд был прижат к домам. Дружинники понимали, что им не вырваться, что настал последний час, и, отбиваясь, думали только об одном — не даться живыми в руки врага. И где-то в душе все еще теплилась надежда, что вот-вот должна прийти подмога из Сулака и Николаевска.
Архип в пылу схватки не сразу заметил, как на противоположном конце площади, выскочив из-за мучных лабазов, внезапно появились конники. Толпа, ахнув, расступилась перед ними, раскололась на две половины, и всадники стремительно стали приближаться к шкарбановской дружине. По тому, что одеты они были по-крестьянски пестро — в потертые полушубки, залатанные зипуны, поддевки, из дыр которых высовывалась серая вата, что лошади под ними были явно не кавалерийские, на многих конских спинах вместо седел пристегнуты пуховые деревенские подушки, Архип догадался, что это не военный отряд, ожидаемый из Николаевска, а скорее всего сулакские мужики, известные на всю округу своей революционностью, переименовавшие недавно свое родное степное село Сулак в Новый Петроград. Сулачи присоединились к балаковским рабочим и дерзко набросились на восставших, погнали их дальше, к собору. Кони звякали копытами, вдалбливали в грязный снег брошенные разноцветные знамена, иконы, листовки. И лишь портрет Александра II все еще колыхался над толпой, кланяясь то в одну, то в другую сторону. Какой-то молодой всадник вскинул клинок, изогнулся в седле, дотягиваясь до портрета, полоснул по надменному лицу самодержца, вскрикнул лихо:
— Башку царю долой! И его холуям тоже…
И он взмахнул клинком еще раз, обрушив его на голову оторопевшего офицера.
Схватки вспыхивали в разных частях площади, перекидывались на улицы и переулки и снова возвращались назад, вплотную подступали к собору, где засели, яростно отстреливаясь, белогвардейцы. Мятежники стали собирать свои разрозненные силы в один кулак, чтобы повести контрнаступление.
И в этот момент в толпу карьером врезался Николаевский красногвардейский эскадрон. Он атаковал площадь сразу с двух сторон. Тачанки прошили воздух длинными пулеметными очередями. Сулачи тоже открыли пальбу. Мятежники прижались к земле. Перекрестный огонь мешал им подняться. Заржали, захрапели кони, залютовали клинки.
Впереди эскадрона, грозно потрясая шашкой, скакал невысокий черноусый командир. Каракулевая с красным верхом папаха его была сдвинута на затылок, узорчатые ножны болтались сбоку на ремешке, беспрестанно ударяли по золотистому, взмыленному крупу поджарого жеребца. При каждом взмахе шашкой командир надрывно вскрикивал:
— Вот вам! Вот вам! За брата Григория! За кровь товарищей! Вот вам!
Это был Василий Чапаев, военком Николаевской коммуны.
Всадники, нагоняя его, тоже что-то гневно кричали, давили шпорами коней. Вооружены и экипированы они были куда лучше, чем сулакские конники, — лошади резвые, оседланы по-военному. Одеты всадники, как и их командир, в серые солдатские шинели, на головах — папахи с малиновым верхом. На конях держались уверенно, с какой-то даже молодцеватой удалью и клинками орудовали лихо, с той привычной, безошибочной сноровкой, в которой сразу угадывалась хорошая кавалерийская выучка, испытанная, должно быть, не в одном сражении.
Решительный натиск конницы ошеломил мятежников, смял их ряды. Рассыпавшись, они стали разбегаться с площади, бросая ружья, вилы, топоры. Горячка боя постепенно отхлынула дальше, за лабазные ряды — оттуда то и дело долетали беспорядочные выстрелы, ржание лошадей, людской гомон.
А здесь, вблизи собора, как-то сразу все притихло. После дикого буйства толпы, после ружейной перестрелки и звона копыт тишина эта показалась Архипу ненастоящей, временной. Рабочие уносили с площади окровавленного комиссара Сечко, который метался у них на руках и хрипло дышал. А неподалеку, обнажив голову, стоял со своими товарищами Шкарбанов. Дружинники, сумрачные и молчаливые, склонялись над трупом Григория Чапаева. Архип снял шапку и встал рядом.
