О чём шепчут колосья - Борин Константин Александрович (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Максим: он на той же машине набрал восемьсот десять гектаров!
— Набрал и убрал — это не одно и то же, — продолжал стоять на своём Щербатых. — Можно набрать и больше гектаров, если косить до «белых мух», пока снег пойдёт. Сколько дней убирал зерновые Безверхий? Один месяц и один день. Борин тоже долго косил: двадцать пять рабочих дней. Но всё же кончил на шесть дней раньше Безверхого,
— Шесть дней решающего значения не имеют, — перебил агронома директор: — днём раньше, днём позже невелика беда, Назовите мне, Владимир Петрович, комбайнёра, который убрал бы в районе или в крае площадь, равную той, что убрал Максим!
Действительно, в тот год ни один комбайнёр в крае не добился такой высокой выработки, как Безверхий.
Однако Щербатых интересовали не только гектары скошенной площади, но и вес собранного зерна. Обычно при оценке работы экипажа этот показатель не всегда учитывался.
Сравнивая работу наших экипажей, Щербатых назвал несколько цифр. И хотя я убрал меньше, чем Безверхий, но зерна собрал на несколько тысяч пудов больше, нежели он.
— Кого же считать победителем в соревновании? — спросил старший агроном и предложил присудить первенство тому экипажу, который больше других собрал зерна.
Не поверив агроному, Иван Борисович велел принести из бухгалтерии сводки. Оказалось, что наш экипаж с каждого гектара собрал на 2,5 центнера больше пшеницы, чем экипаж Безверхого.
В кабинете наступила тишина. Директор поднялся из-за стола и начал ходить из угла в угол. Видимо, до его сознания дошла истина, высказанная агрономом: в оценке труда комбайнёра главной меркой должны быть не гектары скошенного хлеба, а, прежде всего, вес зерна, прошедшего через бункер, и сроки уборки урожая.
К концу недели в том же помещении, где заседало жюри, собрались комбайнёры и их помощники. Объявили итоги соревнования: первое место присудили нашему экипажу, второе — безверховскому.
Из президиума пригласили:
— Комбайнёры, на сцену!
Максим пошёл, а я поднялся и жду. Неудобно идти на сцену без штурвальной Клавы Вороной, без трактористов Николая Ушакова, Егора Копыта, без весёлого водовоза Васи Борисенки. Ведь это они помогали мне одержать победу.
У нас был дружный, слаженный экипаж, похожий на хорошо сыгранный оркестр: убери из него один инструмент — и настоящей музыки не будет.
Так и в нашем деле: не доставь возчик вовремя горючего, опоздай водовоз с водой — и все машины, весь агрегат замрёт на месте.
Меня всегда коробило, почему в местных газетах хвалят или ругают только одних комбайнёров, а остальные члены экипажа — трактористы, штурвальные, зерновозы, водовозы, возчики горючего где? Однажды я набрался смелости и написал заметку в «Правду». Послал и жду.
Проходит неделя, другая, из редакции нет и нет ответа. В воскресенье включаю радиоприёмник и вдруг слышу знакомый голос диктора;
«Почему со страниц местной печати говорят лишь одни комбайнёры? А ведь в агрегате работают и штурвальные, и трактористы, и колхозники… Почему же о них умалчивает местная печать?»
Всё было передано точь-в-точь, как я писал.
«Молот» быстро откликнулся: газета поместила большой фотоснимок членов экипажа, рассказала, как ребята трудятся, в чём сила коллектива…
— Борина на сцену! — ещё громче повторил председатель собрания.
Тогда я кивнул Клаве. Вороная подала знак сидевшим рядом Ушакову и Копыту, Копыт — Борисенку, и весь экипаж направился в президиум за наградой.
Подымаюсь на трибуну, вижу многозначительную улыбку Афанасия Максимовича: «Награда — это только аванс, Костя. Ты должен его оправдать». Помахал нам своей кепчонкой и Юрка Туманов. Он сидел с матерью в третьем ряду и внимательно слушал.
— Дядя Костя, покажи грамоту! — попросил он, когда я сошёл со сцены. — О-о! Так она золотистая, почётная! — восторгался мальчуган. — Мне бы такую…
— Вырастешь — получишь, — обнадёжил я этого шустрого паренька.
Мы вышли из клуба. Где-то возле вокзала играла гармонь, и звонкий девичий голос, нарушая вечернюю тишину, пел:
— Вот как вашего брата славят! — заметила Туманова. — Ну, а когда же, представитель модной профессии, в Жестелево за семьёй поедешь? Чай, соскучились друг по другу?
Не знала Юлия Ивановна, что я не только дни — часы, оставшиеся до отъезда в Жестелево, считаю. Ведь почти год, как я не видел своих. Рассчитывал, что кончу пахать зябь и отправлюсь в путь-дорогу (после уборки хлеба я пересел на трактор)… Однако выехать пришлось гораздо раньше.
Ровной лентой стелились широкие пласты перевёрнутого жирного чернозёма, деловито гудел мотор, и под это мерное гудение слышу, кто-то кричит:
— Танцуй, Костя, танцуй!
Оборачиваюсь — Дуся, наша «Почта-связь».
— Москва тебя, комбайнёр, кличет. — И Дуся протягивает мне телеграмму.
Наверху крупными буквами отбито:
ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ. АЗОВО-ЧЕРНОМОРСКИЙ КРАЙ, СТАНИЦА ШКУРИНСКАЯ, БОРИНУ.
Срочно выезжайте в Москву на Всесоюзное Совещание комбайнёров и комбайнёрок.
Не ошибка ли это? Может быть, вызывают какого-нибудь другого комбайнёра Борина? Но, кроме меня, Бориных в Шкуринской нет.
Бережно складываю телеграмму, завёртываю в газету и прячу в карман комбинезона. До конца смены оставалось два с лишним часа. За это время можно вспахать больше гектара.
Прошёл один гон, второй. Вижу, мчится на велосипеде Николай Ушаков. На ходу сдаю ему трактор и бегу в станицу к Афанасию Максимовичу.
В МОСКВУ!
— Слыхал, уже слыхал, — говорит, улыбаясь, Афанасий Максимович. — В Москву, в ЦК партии тебя вызывают. Но сначала в крайком заедешь, там все комбайнёры собираются, а уж из Ростова — в столицу.
Прежде мне приходилось бывать в Ростове, участвовать в краевых слётах бригадиров полеводческих бригад. Это были первые 250 передовых бригад, они соревновались между собой за высокий урожай и вошли в историю Азово-Черноморья под цифрой «250». Но с тех пор как я стал комбайнёром, меня в Ростов больше не вызывали. Теперь я ехал туда как посланец колхозной Кубани.
— Как считаешь, Афанасий Максимович, может быть, мне сегодня выехать?
— Не торопись, Костя. Давай сначала об экипировке подумаем. Как бывший старшина, считаю, что в твоём промасленном костюме в Москву являться неудобно. Знаю, что ты заказал новый, но когда его наши портные сошьют? У них заказов на целый год. Вот померь мой френч, он тебе подойдёт. Надевав я его только раз, на первомайский праздник.
И Афанасий Максимович протянул мне новый френч.
Я замахал руками.
— Нет, сначала померь, а потом отказываться будешь, — настаивал Сапожников.
Френч был по мне, будто на меня шили. В нём не стыдно показаться и в столице.
— Я-то, Костя, — сказал Сапожников, — в Москве ни разу не был. Только проездом останавливался. По площади трёх вокзалов походил, видел на здании Казанского вокзала старинные часы с фигурными стрелками, а в центр не пришлось попасть.
Это признание удивило бы многих станичников. Афанасий Максимович рассказывал нам о столице, о Мавзолее Ленина, о чудесной подземной дороге, о красивых висячих мостах, переброшенных через Москву-реку так, что казалось, Сапожников видел всё это. собственными глазами.
— Поработаю ещё с годок в Шкуринской, — заметил он, — встанет колхоз покрепче на ноги, и мы в Москву съездим.
«Мы» — это колхозный актив. С ним мечтал Сапожников побывать в столице.
Заметив на моём лице улыбку, Афанасий Максимович смутился. Вспомнил наш разговор о ночной уборке.