Возвращение капитана - Ширяева Галина Даниловна (читать книги онлайн бесплатно регистрация TXT) 📗
Глава VI. Тайна Корнелия Вандердекена
Моя любовь, мой Вандердекен с поцарапанным носом, третий день лежит под лестницей. Папа позавчера уехал в степь к своим мальчишкам. Санька лежит в постели, потому что так и не уморил своих микробов, мама на работе. А я сижу дома, и у меня сегодня день рождения.
Мой день рождения всегда проходит скучно. Потому что летом обычно почти все знакомые девчонки уезжают в лагерь или еще куда, и в гости приглашать некого. Мой день рождения обычно переносят на сентябрь, но все-таки подарки мама, папа и Санька дарят мне в настоящий день рождения. В прошлом году в этот день утром на стуле у своей постели я нашла платье с якорями и синий берет. Теперь же на стуле лежали краски в большой длинной коробке. Серебряные тюбики с надписями: «охра светлая», «кадмий лимонный», «хром-кобальт зелено-голубой». Я долго-долго вертела эти тюбики в руках. И чего это взбрело мне в голову выпрашивать их у мамы? Я сама не знаю, зачем это они мне понадобились.
— Ну, Люсек, — сказала мне мама позавчера вечером, напоив Саньку молоком с содой. — Ну, Люсек, что же все-таки подарить тебе на день рождения?
И я сказала неожиданно для себя:
— Краски!
Мама не удивилась. Я и не такие подарки в своей жизни заказывала! Когда мне исполнялось пять лет, я попросила живого тюленя, и мама тогда ничуть не удивилась, сказала «поищу». И теперь мама не удивилась, она только спросила, какие краски.
— Ну, настоящие, — пояснила я. — Не такие, как у Саньки, а которыми пишут настоящие картины.
— Понятно, — кивнула мама головой и вдруг задумалась.
Я смотрела на маму, и мне делалось все тревожнее и тревожнее. У мамы лицо стало, как у старушки, и глаза стали печальными. Я такой ее не видела никогда, и я не стала перезаказывать подарок. Краски так краски, раз уже нечего больше заказывать, раз уж папа проездил две свои зарплаты, раз уж он так расстроил маму — уехал к своим мальчишкам, не простившись…
Позавчера, в то самое время, когда мы с ним все еще сидели на ступеньках и я изо всех сил старалась придумать что-нибудь блестящее, в коридор вошла мама, она вернулась с работы. Я сразу поняла, что они еще не помирились после той ссоры ночью, потому что мама, не взглянув на моего Виктора Александровича, вдруг сердито спросила меня, почему это я, как маленькая, сижу на ступеньках. И хотя папа был старше меня и тоже сидел на ступеньках, она ему почему-то ничего не сказала. Потом мама вдруг ни с того ни с сего добавила, что я бездельница.
Когда меня за что-нибудь ругали, то обычно они оба ругали меня вместе, очень дружно. А тут вдруг папа начал меня защищать. Я хотела их помирить, но у меня почему-то на этот раз ничего не вышло. Папа не стал обедать, снял с вешалки свой тощенький рюкзак, надел командировочный плащ и ушел, не простившись. Только сказал, что уезжает к своим мальчишкам, потому что они там одни, безнадзорные. Будто бы я не безнадзорная!
— Люся, — спросила вдруг мама после того, как он ушел со своим рюкзаком. — Ты плачешь?
— Вот ерунда, — ответила я, тараща глаза, чтобы слезы не начали капать с ресниц. — Вот ерунда! И зачем она только к нам приехала.
— Кто? — спросила мама спокойно и даже равнодушно.
— Татьяна Петровна.
— Работать в театре, — снова очень спокойно ответила мама.
— Фаинка сказала, что если ее премьера провалится то она уедет.
— Вот уж этого не знаю.
— И вообще Фаинка про нее такое знает, чего мы не знаем. Только говорить не хочет. А в театре все давно уже знают…
— Не мели ерунды! — вдруг рассердилась мама.
Тогда я всхлипнула.
А мама меня утешать не стала. Мама тоже потихоньку принялась всхлипывать. Из-за папы, конечно!
Ну, вот не верю, не верю, не верю! Не верю, хоть убейте, — что это Татьяна Петровна рисовала моего Вандердекена! Пусть уж лучше он лежит под лестницей всю жизнь! Теперь я его единственная опора и защита! Я его не предам никогда! Никогда! Клянусь самой страшной клятвой!
Мы с мамой выревелись досуха. Я тогда думала, что теперь уже долго реветь не буду… А вот опять реву. А тут еще эта скульптура из пластилина, вылепленная Санькой и похожая на покойника. Санька каждый раз на день рождения дарит мне такие маленькие скульптуры, и мне его делается ужасно жалко, потому что скульптуры эти мне не нравятся.
В окошко передо мной виден все тот же кусок неба, по которому плывут облака. Плывут, уплывают… И от меня что-то уплывает. Что-то такое легкое-легкое, похожее на облака.
Раньше мне всегда было все ясно и понятно. Все на свете мне было ясно и понятно. А теперь я никак не могу понять, что же это от меня уплывает. Мне почему-то теперь смешно и неловко вспоминать, как я называла Татьяну Петровну жадной. Как думала, что она отобрала у меня настоящий клад из драгоценных камней, картины хотела продать, а от родной сестры отказаться… Может, это глупость моя от меня уплывает? Может, это мои мозги разветвляются?
В тишине я услышала опять: «тук-тук-тук». Ужасно неприятно, когда над твоей головой кто-то ходит. Я взяла половую щетку, забралась на стул и три раза постучала концом палки в потолок. Я делаюсь ненормальной и невыдержанной. Это — от нервов и от тайн.
А может, тайны тут совсем и не виноваты? Может, просто у меня депрессия. У Фаинки часто бывает эта самая депрессия. Она приходит в школу с невыученными уроками и жалуется всем: «У меня была вчера такая депрессия, такая депрессия…»
Наверху снова раздался стук, и я снова вздрогнула. Похоже, — словно в наш потолок заколачивают гвозди! Я на секунду закрыла глаза и вдруг представила себе, что меня живьем заколачивают в тот самый ящик под лестницей, в котором я когда-то отсиживалась. Мне стало так страшно, что я вскочила и помчалась на кухню.
В кухне у стола сидела Марулька и порошком, выуженным из нашего шкафчика, чистила вилки. Она даже не посмотрела в мою сторону, хотя вообще-то сегодня я, может быть, простила бы ей все. Потому что у меня день рождения и депрессия. Да и вообще я на Марульку сейчас не очень сердилась. Ведь она лезла ночью в страшную башню и даже подвергала свою жизнь опасности, чтобы спасти Вандердекена от дождя. Ведь Татьяна Петровна швырнула его кое-как и даже поцарапала ему нос…
Не верю! Не верю! Не верю, что это она рисовала!
Я постояла за Марулькиной спиной, поглядела, как она чистит вилки, и вдруг мне в голову пришла блестящая мысль. Мне почему-то в голову всегда приходят такие мысли, когда я смотрю на Марульку или на что-нибудь блестящее — на банку из-под консервов или начищенные вилки. Сейчас все будет выяснено!
— Марулька, — позвала я шепотом.
Она оглянулась. Наверно, на этот раз я не была похожа на Фаинку, хоть у меня и была депрессия, потому что Марулька отложила в сторону свои вилки и посмотрела на меня совсем по-доброму, как тогда, в те времена, когда я была ее светлым воспоминанием.
— Марулька, — сказала я, — не можешь ли ты узнать у Татьяны Петровны одну вещь?
— Могу! — с готовностью сказала Марулька. — А что узнать?
— Не можешь ли ты спросить у нее, не знает ли она, какие земли открыл капитан Вандердекен. Ну, тот, что на картине. Понимаешь, ни в одном справочнике про него ничего нет.
— Хорошо! — отозвалась Марулька. — Я сейчас же спрошу!
И она убежала, хотя я не просила ее, чтобы она обязательно сделала это сию минуту.
Что-то уж очень недолго она пробыла там, наверху. Так недолго, что, пожалуй, кроме «не знаю», ей там ничего не успели сказать.
Она появилась на пороге с большой толстой книгой в темном переплете. Такой книги я у Петра Германовича никогда не видела. Значит, ее привезла с собой Татьяна Петровна. Наверно, это был очень старый и очень подробный географический справочник.
— Вот, — сказала Марулька, протягивая мне книгу. — Мама сказала — на восемнадцатой странице. Вот листочком заложила. Читай вслух, пожалуйста, мне тоже интересно.
