Зуб мамонта - Добряков Владимир Андреевич (бесплатные полные книги TXT) 📗
Алька подпрыгнул. Да как высоко! Древко флага достал. А еще пять дней назад, когда по случаю первомайского праздника вывесили с тетей красный флаг, сколько ни прыгал — не получалось. А тут — с первой попытки. Вот что значит хорошая новость! Его рассказ напечатают в журнале! Алька снова подпрыгнул. И вновь пальцы коснулись древка! Ура! Напечатают! Он подбежал к кадушке, крикнул циклопам:
— Слышите, глупые! Напечатают!
Он и рыбкам сообщил об этой радостной вести. Они особенного интереса не проявили, лишь красная пузатенькая самочка всплыла кверху, показав круглый ротик. И то вряд ли она поспешила навстречу Альке, чтобы услышать его потрясающее известие. Ее больше бы устроила порция вкусных дафний.
— Дурачки и обжоры! Это же о вас напишут в журнале. Это о вас узнают все ребята страны! На юге, севере, западе. Даже за границей узнают!
Кому бы еще рассказать? Тетя — в театре. К Игорьку бежать? Далеко. К Толику?.. Не надо, немного выдержки. До школы не так уж долго осталось. Вот там уж всем покажет.
О Валерке Алька подумал в последнюю очередь. Вряд ли Валерка удивится. А тем более обрадуется. Все же Алька взял конверт с письмом и отправился к соседям.
На его звонок к калитке никто долго не выходил. Наконец открылась половинка рамы окна и послышался скрипучий голос бабушки:
— Тебе, Алексей, чего? Нету дома Валеры. В магазин уехал, за удобрениями…
Алька знал наверняка: ребята в классе удивятся. Игорек, конечно, бросится поздравлять, пару раз хлопнет по спине и закричит, что Алька станет писателем, и, наверное, прибавит: «Старик, будешь знаменитым — не забудь написать в мемуарах, что первое твое литературное произведение опубликовал я!»
Так почти все и было. Вдобавок ко всему Игорек (ко Дню печати он как раз отстукал на машинке новые заметки и наклеил их на фанерном щите классной стенгазеты) захотел тут же, в газете, вывесить и ответ редакции журнала, присланный Альке Костикову.
Альке неудобно было, даже покраснел, но Игорек только высмеял его за такую слабость:
— Старик, не раскисай. Наберись мужества. Слава, говорят, штука не легкая, не всякому по плечу.
— Нет, правда, — слабо возражал Алька, — ни к чему это.
— Ну хоть день повисит. На последнем уроке снимем. Гвоздевой же материал, тем более накануне Дня печати.
И, решив, что против таких железных аргументов Костикову возразить нечего, редактор наколол «гвоздевой материал» на гвоздик.
В общем, это не очень красиво смотрелось: с ровного прямоугольника газеты странно свисает отдельный лист, да еще совсем другого формата по сравнению с узенькими полосками заметок. Но Алька этого уродства не замечал. Всякий раз, когда косился на фанерный щит, висевший на стене справа, в груди у него сладко замирало.
Один его такой взгляд перехватила Галка. Вывела на промокашке: «Не зазнавайся». Подумала и поставила два восклицательных знака. Хорошо, хоть не три. Впрочем, и двух много. Разве он зазнается? Ничуть. Ну, может, самую-самую малость. И зачем Игорек вывесил? Узнали, и достаточно. А то красуется, будто лозунг на первомайской демонстрации.
Только кончился урок, Алька снял с гвоздика листок и спрятал в карман.
— Скромность лишь украшает великих, — многозначительно улыбнулась Динка и предложила: — Сбегаем в буфет?
В просторной комнате с десятком шатких столиков на алюминиевых ножках Алька притиснулся к небольшой, но упруго слитой очереди.
— Что будешь брать? — напирая на краснощекого парнишку из 5-го «Б», спросил он.
Котова (она стояла рядом с Алькой, но чуть в стороне, словно давая этим понять, что разрешает ему проявить заботу о ней и рыцарское великодушие) привстала на цыпочках и повела медленным взглядом по стеклянной витрине, где был выставлен весь скромный ассортимент школьного буфета.
— Коржик и стакан кофе. — Она достала из кармана черный лакированных кошелек, однако Алька решительно сказал:
— У меня есть.
— Но…
— Имею я право в такой день угостить? — Алька сам не ожидал от себя подобной лихости. Шикарно у него получилось.
— Если так ставишь вопрос… пожалуйста. — Динка опустила длинные ресницы.
Никогда Алька не пил более ароматного кофе и не ел более вкусного коржика. Они устроились за угловым столиком: в буфете слышались разговоры, смех, писк какого-то малыша, зажатого в очереди. Алька никого не видел, ничего не слышал. Рядом с ним, аппетитно похрустывая коржиком, сидела Динка.
День 64-й
В это воскресенье Валерке выбраться на базар не удалось. Погода стояла по-летнему жаркая, уже порхали мотыльки, если прислушаться, то где-то на низкой ноте гудел стремительный шмель, яблони и груши стояли в сплошной бело-розовой пене весеннего цвета.
Шмаковы с раннего утра всей семьей трудились в саду. И Валерке нашлась работа: железными граблями на длинной деревянной ручке он должен был сгребать в кучи прошлогодние почерневшие листья, потом эти кучи свозить на тачке к яме, вырытой у забора, возле малинника. Час-полтора Валерке интересно было работать, и Буян, спущенный с цепи, с удовольствием крутился возле него. Но вскоре Валерка приустал, грабли в его руках стали тяжелыми, хотелось пить. Вслед за ним и пес, утомленный бестолковой беготней, горячим солнцем и немолодыми своими годами, как-то сразу сник, улегся в тени яблони, положил большую голову на мохнатые лапы и, чуть прикрыв глаза, смотрел на молодого хозяина внимательно и печально, словно хотел сказать: «Иди, отдохни рядом, будет тебе махать своими тяжелыми граблями».
Валерка охотно повалялся бы под яблоней, но всего в десяти шагах от него, не разгибаясь, как машина, работала мать. Вскапывала грядки под огурцы. Как мать посмотрит на это? Скорее всего не смолчит, будто пинком, ковырнет сердитым словом:
— Рано чтой-то притомился. Вот за обедом ложкой куда как споро у тебя получается.
Конечно, Валерка не из тех, кого проймешь каким-то там словом, но все равно неприятно, такого мимо ушей не пропустишь.
А чуть дальше, у дощатого глухого забора, виднелась широкая спина Валеркиного брата. Петру было жарко — снял не только рубаху, но и майку. Его крутые плечи уже слегка подрумянились на солнце, на руках упруго играли бугры бицепсов.
Здоровый все же у него братуха! Валерка залюбовался, с какой легкостью вскидывает тот на вытянутые руки двухметровое бревно и обрушивает его на землю. Утрамбовывает вокруг столба. Накрепко утрамбовывает. Намертво. Не пошатнешь. И правильно: там должны быть самые надежные столбы. Там — не улица, где ходят люди и где видно из окошка. С той стороны, совсем рядом с забором, тянется неглубокая балочка, заросшая летом лопухами и крапивой. Оттуда ничего не стоит незаметно подобраться к саду. И если забор ненадежен, невысок, то спать спокойно не будешь. Ясное дело, тем, у кого вместо сада лишь цветочки да трава по колено, вроде как у тети Киры с Алькой, то им и без всякого забора спать можно. Кто к ним полезет!
Совсем другое — сад Шмаковых. Люди по улице идут — останавливаются: яблоки румяные, по кулаку; антоновка наливная; груши — шесть штук на кило тянут. Без крепкого забора Шмаковым никак нельзя.
Нагрузив железную тачку, Валерка отвез ее к яме и только хотел вывалить мусор, как за высоким забором услышал Алькин голос:
— Тетечка, а хлеба по дороге не купить?
Тетя Кира что-то ответила из коридора, но Валерка не расслышал. Он прильнул к дырке (был когда-то на этом месте сучок в доске, да вывалился). Как в объективе, Валерка увидел своего приятеля. В светлой рубашке и синих наглаженных брюках, Алька стоял возле своей кадушки с циклопами и водил в ней прутиком. В другой руке он держал авоську, в которой лежали книги.
«Живет! — завистливо подумал Валерка. — Гулять себе ходит!» Он вложил в рот два не совсем чистых пальца и тоненько, призывно свистнул. Алька обернулся, долго непонимающе пялил глаза на забор.
Валерка похлопал в ладоши и сунул в дырку от сучка сухой стебель малинника. Алька наконец разобрался в ситуации и тоже, в свою очередь, занял необходимую позицию у забора. Между приятелями через узкий канал связи состоялся такой диалог:
