Зеленое окно - Тихомиров Олег Николаевич (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗

— Подъезжаете к перекрестку, — вновь зазвучал монотонный голос Дим Димыча. — Что нужно сделать?… Повысить внимание, снизить скорость. Запомните, Аганесов, тише едешь — целее будешь.

Неужели можно ехать еще тише? Или эта «Волга» умеет ползти как черепаха?

— Аганесов, — сказал через некоторое время Дим Димыч, — видите на углу продовольственный магазин?

— Вижу.

— А вам нужно взять двести граммов «Чайной» колбасы. Где вы остановите машину?… Сбавьте газ.

— Я не ем «Чайную», — быстро сказал Аганесов.

— Ну хорошо. Двести граммов «Любительской».

— «Любительская» лучше, — оживился Аганесов. — А еще лучше…

— Лучше — хуже! Не в этом дело. Где вы остановите машину?

— Возле тротуара.

— Ответьте подробнее.

— С правой стороны, — выдавил Аганесов.

Дим Димыч устало вздохнул.

— Напротив входа в магазин можно поставить машину?

— Нет.

— Объясните почему.

— Потому что магазин.

— Что — магазин?

— Продовольственный.

— Двойка, Аганесов. Пока поезжайте прямо. Правил движения вы не знаете.

— Знаю, — упрямо сказал Аганесов.

— Не знаете. Вход в магазин был на самом углу, а машину вы можете останавливать не ближе чем за пять метров от перекрестка. Вам все ясно, Аганесов?

— Все.

Как же этот Дим Димыч напоминал нашего математика! Дать бы Дим Димычу в руки кусок мела, а математику сунуть под мышку огромную банку с селедкой, и были бы они как родные братья. А уж про двоечников и говорить нечего. Что взрослые двоечники, что двоечники-дети — никакой разницы. Взрослым, правда, получше: родителей не вызывают.

— Аганесов, скажите, почему автомобиль ставится не ближе пяти метров от перекрестка? Не знаете? А вы, Пеночкин? Тоже не знаете?… Это делается, чтобы машина не загораживала обзор пешеходам и другим транспортным средствам. Водитель хорошо должен видеть, где его тюрьма, а пешеход — где его смерть.

Пеночкин вздрогнул, а Аганссов застучал зубами в такт двигателю.

Нет, пожалуй, взрослым двоечникам хуже: вон их как запугивают.

Кое-как мы приехали к дому Дим Димыча. Когда под номером дома я прочитал название улицы — «Кривоколенный пер.», мне все стало ясно. Значит Дим Димыч и есть тот самый дядя и тот самый муж. Только какой он мне дядя? Это еще бабушка надвое сказала! («Аганесов надвое сказал», — усмехнулся я. А вот тетю Гекту жаль. Наверное, и за столом он выпытывает, что можно есть и пить «водителю транспортных средств» и в каком количестве. А если тетя Гекта ошибается, кричит ей: «Двойка!»

— Пошли, — сказал мне Дим Димыч. — Забирай свою сумку.

И опять я в машине. Опять в синей «Волге» с надписью «Учебная».

До чего же я несообразительный человек! Когда Дим Димыч спросил меня: «Хочешь покататься по Москве?» — мне бы вспомнить и про бесконечные наставления, и про трясущихся Аганесова и Пеночкина, плюнуть бы и сказать: «Нет уж, спасибо». А я-то обрадовался!

И вот теперь уже пошел третий час, как я все «катаюсь» по одним и тем же арбатским переулкам.

Время от времени наша «Волга» останавливалась возле дома, где находились курсы автолюбителей. Дим Димыч сажал в машину новых учеников («Обучаемых», — как говорил он сам) — и начиналось: «Не гоните», «Не торопитесь», «Подъезжаете к перекрестку, что нужно…».

Как же я ругал себя!

— Дим Димыч, — решился я наконец, — а давайте по улице Горького проедем.

— Нельзя.

— Ну но Садовому кольцу.

— Нельзя.

— Ну но… — Но других московских улиц припомнить я не смог и тогда спросил: — Почему нельзя?

— На улицах с большим движением учебная езда запрещена… Корнеев, остановитесь возле булочной. Не забудьте включить правую мигалку.

«Волга» подъехала к тротуару.

— А Красная площадь отсюда далеко? — спросил я.

— На Красную площадь нельзя, — отрезал Дим Димыч, открывая дверцу.

— Я пешком пойду.

— Пешком? — удивился Дим Димыч. — А кататься не хочешь?

— Нет.

— Ну, братец, я вижу, ты зажрался, извини меня. В Москву, называется, приехал. — Он смотрел на меня с сожалением.

Я не знал, как ему объяснить, что не могу я больше ездить по этим Староконюшенным и Сивцевым Вражкам, что хочется мне туда, где большое движение, где шум, где полно народу. А тишины и спокойствия и у нас в Уярске сколько угодно.

— Ладно, — сказал Дим Димыч, — дело хозяйское. Пешком так пешком. Дойдешь вначале до Гоголевского бульвара, а там спросишь. Не потеряйся смотри! Адрес наш помнишь?

— Помню.

— Ну пока. Корнеев, поставьте машину на ручной тормоз. — И он пошел в булочную.

А я зашагал по улице. По Москве!..

До чего же легко идти! Может, это оттого, что я засиделся в машине? А может, оттого, что иду один?

Захотел — остановился, захотел — прибавил шагу, захотел — пустился бегом. И никто мне не скажет: «Не беги — целее будешь».

Хорошо, когда без взрослых! Без них я сам взрослый.

ОДИН — И НЕ ОДИН

Никогда бы не подумал, что Красная площадь окажется такой знакомой. Словно я уже сто раз ходил по ее серому камню. Словно видел все-все сто раз: и Мавзолей с серебристыми елями, и зубчатую стену, и башни. И даже голубей на площади.

За голубями неуклюже бегал какой-то карапуз, но они не разлетались, а лишь уходили от него, торопливо перебирая красными лапками. Отец карапуза щелкал фотоаппаратом и давал ЦУ (на языке Глеба это означает «ценные указания»): «Боря, не упади», «Боря, не споткнись», «Боря, смотри под ноги».

Здесь было вообще много людей с фотоаппаратами. Куда ни посмотри, везде фотографировали — там, и тут, и… Вот так встреча! Я чуть не вскрикнул. Впереди, шагов за сорок, я увидел Витальку. Опустившись на одно колено, как заправский фотограф, он подносил к глазу аппарат, а потом делал движения рукой, словно просил кого-то отойти вправо.

Я повернул голову туда, куда смотрел Виталька. Так и есть! Там стояла Таня. Она была в том самом белом платье с крупными черными горошинами, которое надевала в день рождения.

Виталька, наверное, хотел, чтобы в кадр вошла лишь одна Таня, но рядом с нею все время то кто-нибудь останавливался, то проходил — одним словом, метали.

«Сейчас устрою фокус-покус-», — подумал я и стал потихоньку подбираться к Тане. Кругом было много народу, поэтому я легко мог оставаться незамеченным. Я хотел подойти к Тане поближе, но так, чтобы она не видела меня до последнего момента, и повернуться к ней спиною. Тогда вышло бы, что она сама наткнулась на меня. «Ой, — скажет она, — Эдька! А ты как сюда попал?» — «Очень просто, — скажу, — как и вы! На одиннадцатом номере». А Витальке ничего не останется, как сфотографировать нас с Таней.

И вот Таня совсем близко. Один раз мне показалось, что она взглянула в мою сторону и увидела меня. Я быстро отвернулся, но, когда вновь посмотрел на Таню, понял, что опасении мои были напрасными. Таня по-прежнему смотрела туда, где стоял Виталька.

Осторожно, бочком, бочком, я приближался к Тане. Остановившись от нее шагах в трех, я задрал голову и принялся рассматривать башенный шпиль. Я думал, что Танин голос, радостный и удивленный, раздастся сразу же, вот-вот. Я уже почти слышал его. Но прошла, наверное, минута, может, и больше, а Таня все молчала.

Чтобы легче было ждать, я решил сосчитать до десяти. «Уж за это время, — подумал я, — она обязательно окликнет». Я считал медленно, очень медленно, а сам все прислушивался и прислушивался. Весь я превратился в какой-то слуховой аппарат, и если б мне в это время вдруг кто-то заткнул уши, я все равно бы услышал Таню. Услышал бы затылком! Услышал спиной!

Таня молчала.

Я покашлял. В этом была слабая надежда привлечь ее внимание.

Но она молчала.

— Папа, папа! Возьми меня на ручки, — пискляво закричал сзади какой-то ребятенок.

Больше я ждать не мог. Я обернулся.

Тани нигде не было. Я посмотрел на то место, где торчал Виталька. Его не было тоже.