Ночь после выпуска (сборник) - Тендряков Владимир Федорович (читать книги без регистрации полные TXT) 📗
– Куда это?
– Не знаю.
Мать постояла, глядя в окно на большой кран, произнесла:
– Опять у него какую-то запань прорвало.
– Не говорил, мам. Не прорвало.
Мать загляделась на большой кран.
– Тебе нравится, когда тебя хвалят? – спросила она.
– Да, мам.
– Мне тоже, Дюшка… Почему-то мне хотелось, чтоб он сегодня похвалил меня… и погладил по голове.
– Ты же не маленькая, мам.
– Иногда хочется быть маленькой, Дюшка, хоть на минутку.
Пришла Климовна, гладко причесанная, конфетно пахнущая земляничным мылом, принялась охать и ахать насчет Саньки:
– Не хочет собачья нога на блюде лежать, так под лавкой наваляется.
О Миньке на этот раз она ничего плохого не сказала, ушла на кухню, деловито загремела посудой.
По улице зарычали первые лесовозы. День начинался, а отца все не было. Мать ходила из комнаты в комнату, не снимая с себя рабочей кофты. Дюшка думал о ее словах: хочется быть маленькой и чтоб отец погладил ее по голове. Думал и смотрел в окно, ждал отца, который так нужен сейчас матери. Климовна собирала на стол завтрак, и Дюшке пришлось оторваться от окна.
Отец вырос на пороге с каким-то газетным пакетом, который бережно держал перед собой обеими руками. Он улыбался так широко, радостно, что заулыбался и Дюшка.
– Вот! Держи! – Отец шагнул к матери и опустил на ее руки невесомый пакет.
Мать заглянула под бумагу – и порозовела.
– Откуда?
А отец светился, притоптывал на месте, глядел победно.
– Откуда?..
– Ладно уж, похвастаюсь: ночью в город сгонял на катере…
– Так ведь и в городе не достанешь ночью-то.
– А я… – Отец подмигнул Дюшке. – Я с клумбы… Милиции нет, я раз, раз – и дай бог ноги!
До города по реке было никак не меньше ста километров, не удивительно, что отец опоздал.
– Мам, что там?
Она осторожно освободила от мятой газеты букет – нервно вздрагивающие цветы, белые, с узорной сердцевинкой. И Дюшка сразу понял – нарциссы! Хотя ни разу в жизни их не видел. Нарциссы не росли в поселке Куделино, а когда отец дарил их матери, Дюшки не было еще на свете.
Самым знаменитым человеком в поселке вдруг стал… Колька Лысков. Его теперь останавливали на улице, вокруг него тесно собирались взрослые, слушали раскрыв рты. Колька Саньке не помогал, Колька вообще Саньке никакой не друг, не приятель, он даже на дух Саньку всегда не выносил, только боялся его: «Такому – что, такой и до смерти может!» И Колька видел все своими глазами, как Санька Миньку… Колька любил смотреть драки, сам в них никогда не влезал, это знали все ребята. И Колька взахлеб рассказывал, поносил Саньку, хвастался, что его, Кольку, вызывали на допрос в милицию, что он там честно, ничего не скрывая, слово в слово…
Колька стал знаменит, но силы у него от этого не прибавилось, а потому он начал соваться к Дюшке то на перемене, то по дороге из школы:
– Дюшка, а у меня леска есть заграничная, право слово… А хочешь, Дюшка, я для тебя у Петьки старинный пятак выменяю?.. Дюшка, а Санька-то тебя боялся, право слово, я зна-а-аю!
Саньку теперь, должно, уберут из поселка. Дюшка будет первым по силе среди ребят улицы Жана Поля Марата. Не считая, конечно, Левки Гайзера.
Дюшка гнал от себя Кольку:
– Уходи, макака, по шее получишь!
Колька послушно исчезал, но зла не таил, все равно славил Дюшку: «Честный, храбрей нет никого… Один против Саньки!»
Дюшке разрешили навещать Миньку в больнице. На больничной койке укрытый до подбородка Минька казался почему-то большим, почти взрослым, вовсе не таким шкетом, каким он выглядел на улице. Быть может, потому, что из-под одеяла выглядывала лишь одна Минькина голова, а она крупна еще и потому, что Минькино узкое, с проступающими косточками лицо сильно изменилось.
– Минька, – сказал ему Дюшка при первом же посещении, – мы с тобой теперь братья, в нас одна кровь течет.
Как-то на улице подошел Левка Гайзер, в легкой тенниске, мускулистые руки уже прихвачены загаром, под гнутыми ресницами смущение.
– Давай, старик, что называется, выясним от ношения. Лично меня гложет совесть, что я у директорши рассказал о твоем кирпиче. Вроде бы донес, съябедничал.
– А мне, Левка, совесть и совсем покою не дает – ни за что ни про что тогда тебе заехал.
– Все ясно, старик… Я тут над твоими кошкиными секундами думал. Что-то в биологии со временем путаница. Медведь и лошадь примерно поровну живут на свете. Но медведь целые зимы спит. А когда спишь, время сжимается, исчезает даже. Выходит, что у лошади больше времени в жизни, чем у медведя. А если на людей перенестись… Я случайно узнал, что бабка Знобишина в один год с Эйнштейном родилась. Эйнштейн умер, бабка живет, наверно, еще не один год протянет. Сравни их время. Тут уж такая относительность – с ума сойдешь. Вот бы разобраться, найти общий закон.
– Левка, ты что? Ты же бесконечность хотел искать, чтоб люди по второму разу жили.
– Что-то я стал остывать к этой проблеме, Дюшка.
– Да как можно, Левка? Важней этого ничего нет!
– Что-то меня отталкивает, старик. Механистично уж очень.
– Механистично!.. Да плевать! Зато важней ничего нет на свете! А я тут, Левка, такое открыл… – И Дюшка запнулся, но только на секунду: была не была, сказал же Миньке, скажет и Левке. – Открыл, что одна девчонка на жену Пушкина похожа!
– Ну и что?
– Как это что, Левка? Может, она второй раз… Может, она в первую-то жизнь женой Пушкина…
– Ерунда, – серьезно возразил Левка.
– Ты и про кошкины секунды говорил – ерунда. А теперь из-за них важную для людей проблему бросаешь.
– Я же тебе тогда объяснял – бесконечность нужна. А жена Пушкина и всего-то сто лет назад жила – мгновение!
– Сто лет – мгновение? Ну уж!
– Рядом с бесконечностью и тысяча лет мгновение, и миллион!
– Все равно вдруг да… атомы, долго ли им. Разве не может такого?
Левка замялся, кисленько замямлил:
– Теоретически, конечно, не исключено. Но уж слишком мала вероятность. Ничтожна.
– Ага! Все-таки может! – восторжествовал Дюшка.
– Теоретически можешь ты вдруг ни с того ни с сего в воздух подняться.
– Ну, это совсем не то.
– То. Вероятность примерно такая же… Кто эта девчонка, если не секрет?
Дюшка ждал этого вопроса и боялся его. И все-таки он застал его врасплох, кровь ударила в лицо, пришлось поспешно отвернуться. «Если не секрет?» Не назови – не знай что подумает. Левка не Минька, не отмахнешься. И Дюшка сказал в сторону, хотел как можно равнодушней, но не получилось – сорвался предательски голос:
– Римка… Братенева.
– А-а. – Голос у Левки не дрогнул. – Нет, Дюшка. Римка – женой Пушкина… Нет. Девчонка как девчонка.
Стало вдруг просто скучно. «Девчонка как девчонка» – обидел Римку. Лучше бы самого Дюшку. Мускулистые руки, загнутые ресницы, дымчатый пушок над верхней губой – красивый парень Левка Гайзер. Красивый и очень умный.
А между тем весна шла. Полностью распустились листья на деревьях. Кончились в школе занятия. Миньке в больнице разрешили подниматься с койки, выходить во двор.
Белые нарциссы давным-давно завяли и засохли.
Дюшка вырвал из сочинений Пушкина портрет Натальи Гончаровой, повесил над койкой. Скорей всего, Левка прав: Римка не жила сто лет назад, не умирала, и родилась, как все, и, наверное, как все, проживет всего одну жизнь. Как все, но какое это имеет значение?
Он по нескольку раз в день встречал Римку, и всегда у него обрывалось сердце… По нескольку раз каждый день.
Случилось невероятное. А может, это и должно было случиться рано или поздно.
Дюшка первый раз в году выкупался. Река еще не прогрелась, и Дюшка в прилипшей к телу рубашке, с мокрой головой бежал с берега бодрой рысцой, старался согреться. И наткнулся на нее. Она стояла на тропе, ковыряла носком туфли землю. Нельзя же было проскочить мимо, словно не заметил, да и ноги вдруг перестали слушаться.
