Кандаурские мальчишки - Михасенко Геннадий Павлович (читать книги полные TXT) 📗
Мы впятером шли по улице, шагов на десять друг от друга. Чертило оглядывался — такую цепь ему не удастся пробить.
С литовками за плечами, с узелками, из которых торчали зелёные горлышки бутылок с молоком да кончики брусков, шли к месту сбора бабы, не сторонясь стада, прямо против течения. Овцы обтекали их, как поток камни, смыкались снова и тесной волнистой гурьбой трусили по дороге.
— Как житьё, ребятьё?
— Хорошо, — отвечали мы.
— То-то… Ну, передавайте привет.
— Кому?
— А кто встретится.
Шли дальше.
— Тётка Василиса, вам привет!
— От кого?
— Бабы тут проходили.
— А ну их к лешему, баб. Вы мне от мужика весточку достаньте…
Дома кончались, и мир тотчас раздвинулся. Всё стало ясным и досягаемым: и тайга справа, и пшеничное поле с грядами колков слева, и Клубничный березняк прямо. Почему у человека только два глаза и оба с одной стороны? Надо штук пять, со всех сторон, чтобы видеть сразу всё вокруг, а не вертеть головой; это, конечно, не трудно, но, пока разглядываешь одно, другое, только что увиденное забывается, и приходится опять оборачиваться.
Овцы свернули в лог. Впереди на дороге, отыскивая зёрна, скакали и каркали вороны. Я не люблю больших птиц. В них теряется вся птичья аккуратность, игривость и лёгкость. И голос: не тонкий и волнующий, а гнусавый и ругательский. И смотреть-то на них безрадостно: не птицы, а крылатые идолы. Я швырнул в ворон огрызком огурца.
Спускались вниз недалеко от кладбища. Колька приблизился к Витьке.
— Вон, смотри, ваш крестик, беленький. Вон, — показал он.
Я шлёпнул его по руке и крутнул пальцем у виска: мол, пень ты, Коляй, берёзовый, а Витька спокойно ответил:
— Я знаю, где наш крестик.
Он, может, на время забыл о матери, так нет, напомнить надо, чёрт пельменноухий!.. Чтобы сбить, наверно, неприятную паузу, Витька спросил у меня:
— А что надо делать, чтобы пасти?
— Что делать? — повторил я и сразу вспомнил пресс-конференцию Анатолия, которая нам ничегошеньки не дала, поэтому ответил просто: — Надо следить, чтобы овцы не лезли куда не следует и чтобы не терялись — вот и всё!.. Ну и защищать их в случае чего!
Петька услышал наш разговор.
— Ты вот что, — приблизившись к Витьке, с тайным лукавством проговорил он, — забегай сбоку и лай — гав-гав! Главный овечий страх — перед собакой! А у нас её нету! Столько пастухов — и ни одной собаки!
Кожин, сперва любопытно слушавший его, нахмурился и ответил:
— Зато у вас верблюд есть.
— Кто?
— Верблюд!
— Какой верблюд?
— Двуногий.
Петька удивлённо пожал плечами:
— Никакого верблюда у нас нет. Э, ребя, он говорит, что у нас есть верблюд!
Мы тоже оказались в недоумении, но Шурка вдруг рассмеялся.
— А ведь есть!
— Где?
— Это ты, Петька.
— Я?
Витька улыбнулся и простодушно подтвердил:
— Конечно, ты. Кто считает других глупыми, тот — верблюд.
Мы с Колькой захохотали, а Петька, сдёрнув вдруг с головы пилотку с железнодорожным крестиком и крепко зажав её в руке, свирепо перекосил огуречную физиономию и надвинулся на Витьку.
— А ты, неженка, чуешь это? — И он подпёр кулаком Витькин нос.
Шурка отвёл Петькину руку:
— Не прикладывайся, коль заработал.
Но Петька продолжал угрожать.
Витька стоял немой и бледный, не отступая, не защищаясь и не отговариваясь.
— Ты же его первым к собакам причислил, — упрекал я, размахивая руками.
— Я его к собакам не причислял, — начал уступать Петька. — А знаете, что за это на фронте делают?
— Знаем. Расстрел. Бац — и всё! — готовно ответил Колька, не принимавший ни Петькину, ни Витькину сторону. Втайне ему, наверное, хотелось драки.
Но Петька промолчал. Он только поддёрнул свои ушастые галифе да прижал их к телу локтями.
Мы брели по мокрой, росистой траве, как по мелководью. Сапоги мои размякли и перестали жать, хотя носки остались загнутыми, как у лыж.
День снова обещался быть солнечным, тихим, душным. Шурка уверенно заметил:
— Ох и трахнет грозища после этаких деньков, ох и трахнет! Только берегись!
Колька жаловался, что не удалось отомстить Граммофонихе. Он до полуночи разыскивал свинью, но не нашёл. Правда, у соседа в ограде пыхтел здоровенный хряк. Но едва Колька подобрался к нему, чтобы сперва уговорить, задобрить, а потом потихотьку выгнать, как этот хряк пронзительно завизжал, будто его режут. Выскочила хозяйка. Кольке пришлось отсиживаться в тени, а затем огородами прокрадываться на другую улицу, чтоб не потревожить проклятого кабана, а то он опять всполошится. Но пусть! И это он учтёт, и то, что три раза свалился в крапиву — щёки даже подушками вздулись. За всё сразу отплатит.
Петька его поддержал, сказав, что дело стоящее, что это по-военному — мстить, и что он, Петька, поможет, потому что у него самого есть зло на Граммофониху.
Где-то загудел мотор самолёта. Шум нарастал. Самолёт появился со стороны полей, небольшой, с двумя ярусами крыльев. Он шёл низко, точно собирался приземлиться и выбирал место. Но над болотом набрал высоту и уплыл куда-то за тайгу.
— Что это он здесь болтается? Летел бы на фронт, там небось нужнее, всё лишнюю бомбу швырнул бы, — проговорил Петька, взглядом проводив самолёт.
— На фронте и без него хватает. И не таких, а быстрых. А этот как супоросная свинья. Фрицы их только и поджидают, чтоб сбить, — рассудил Шурка.
— Так ведь и быстрых тоже сбивают, — вставил я.
— Быстрого не собьёшь, — вмешался Колька. — Ага ведь, Шурка?.. Это вроде ласточки, ага ведь, Шурк?
— Ещё бы! — убеждённо сказал Петька, будто его спрашивали.
— Нет! — перебил вдруг Витька. — Нет, неправда… И быстрых сбивают. Мой папа летал на истребителе… Сбили!
Мы разом оглянулись на него и несколько мгновений рассматривали его, словно он упал к нам с неба.
— А как? — спросил я.
— Об этом не писали. — Витька вздохнул. — Погиб геройски — и всё.
— Геройски? — уважительно переспросил Колька. — Может, он таранил?
Витька пожал плечами.
Налетел порыв ветра, волной прокатился по Клубничному березняку, раздувая зелёное пламя листьев, и, обессилев борьбой с ними, застыл где-то в вершинах.
— Конечно, и быстрых тоже… — замялся Петька. — Но всё же…
Мы спустились ниже, к болоту, к самым зарослям. Где-то рядом стучал дятел. Я прислушивался, искал глазами, но напрасно. А дятел всё тук-тук, тук-тук. Колька швырнул наугад сучком, дятел смолк: или притаился, или улетел.
— Может, читать будем? — спросил я.
— Сыро, — ответил Шурка. — Уж читать, так сидя, с толком.
— А мы на ногах, — предложил я и потянул из-за пазухи книгу.
Петька смахнул с одной из кочек росу, уселся и сказал:
— Ну, кто там жил да был?
Мы не стали рядиться, кому читать книгу. Я сразу протянул её Шурке. Он передал мне бич и открыл первую страницу, открыл и принялся рассматривать.
— Ты что, про себя вздумал читать?
— Нет, тут картинка.
— А коли картинка, так всех обноси.
Шурка повернул книжку к нам. Посредине листа была нарисована огромная птица с горбатым, будто переломленным носом. Эта птица летела по ущелью, дно ущелья пропадало в темноте, а вершина — в облаках.
— Я уж знаю, — заявил Петька. — Мужик — как его? — а, Синдбад. Синдбад начнёт целиться в эту ворону, а она взмолится: «Ой, не стреляй в меня, я тебе пригожусь».
— Ага? — вопросительно глянул на Витьку Колька.
— А вы не гадайте, как цыгане, лучше по порядку.
— Поди, сам не знаешь…
Шурка перелистнул и принялся читать:
— «Давно-давно жил в городе Багдаде купец, которого звали Синдбад. У него было много товаров и денег, и его корабли плавали по всем морям. Капитаны кораблей, возвращаясь из путешествий, рассказывали Синдбаду удивительные истории о своих приключениях и далёких странах, где они побывали. Синдбад слушал их рассказы, и ему всё больше и больше хотелось своими глазами увидеть чудеса и диковинки чужих стран. И вот он решил поехать в далёкое путешествие…»
