Письмо с вулканического острова (Рассказы) - Яковлев Юрий Яковлевич (книга жизни txt) 📗
— Болит. Я знаю… У меня в детстве все руки были обожжены. Но-но-но! Это тебя не касается. Ясно?
Теперь уже не он утешал Лешку, а пострадавший говорил ему о том, что ожог ерундовый. Но дядя Евгений качал головой и сутулился. Где-то подспудно он начинал считать себя виноватым. И эта мысль сломила его, сложила, будто железный метр, на части, как тогда, в противотанковом окопчике…
На другой день дядю Евгения вызвали в милицию. К товарищу Шмелеву.
Старый пиротехник долго рассматривал маленькую повестку с лиловым расплывчатым штампом. Он несколько раз перечитал ее, словно хотел проникнуть в тайный смысл этой казенной бумажки. Но никакого иного смысла не было: бумажка просто уведомляла, что гражданину Бурому Е. С. надлежит явиться такого-то числа в такое-то время к товарищу Шмелеву.
Он пришел в назначенный час. В своих полотняных штанах, которые от стирки так сели, что казалось, владелец вырос из них. В кабинете было двое: сам товарищ Шмелев и инспектор районо.
Во время разговора товарищ Шмелев молчал. В разговоре не участвовал. Но своим присутствием как бы скреплял каждое слово лиловым расплывчатым штампом, таким же, как на повестке.
Товарищ Шмелев молчал, а говорил инспектор:
— Государство обеспечило вас хорошей пенсией, а вы тут приработок нашли…
— Приработок? — Дядя Евгений поднялся со стула. — Приработок?!
Его глаза расширились от удивления. Слово «приработок» звучало для него, как иностранное, чужое слово, и он не знал точного его перевода.
Но инспектор не отступал.
— А как же, — говорил он с нажимом. — Что, вы задаром целые дни корпите в своем бастионе?
— Задаром.
Инспектор недоверчиво посмотрел на пиротехника. А товарищ Шмелев отвернулся. Ему, видимо, был неприятен весь этот разговор.
— Задаром. Для души. Вы понимаете, что такое для души?
Инспектор выкатил свои черные блестящие глазки. Они, как два ртутных шарика, скользнули по серым полотняным штанам, по белой рубахе с аккуратно заштопанным воротничком и остановились на галстуке-«бабочке». Он не мог решить, кто этот старик: ловкий лжец или чудак, свалившийся с другой планеты. И он сказал:
— Для души стихи пишут.
И тут же, на всякий случай, поправился:
— Раньше писали.
Дядя Евгений пропустил его слова мимо ушей. Он вдруг сказал:
— Вот товарищ Шмелев лет десять назад тоже проводил у меня целые дни. Спросите его. Он все знает.
Инспектор посмотрел на товарища Шмелева такими глазами, как будто сейчас на месте участкового уполномоченного уже сидел совершенно другой человек. Шмелев ерзал на стуле и был красный. Шея, уши, лицо — все залилось яркой краской стыда.
— Да, да, — скороговоркой сказал участковый, — я дядю Евгения… гм… товарища Бурого… знаю. Он бескорыстно действует. Так сказать, в интересах общества… Но, конечно, осторожность в таком деле…
Дядя Евгений не дал ему договорить.
— Мне все понятно, — сказал он и провел рукой по пепельным волосам. — Будем осторожны.
Больше он ничего не сказал. Он поднялся со стула и направился к двери.
Что случилось с мальчиками? Почему они не появляются на пороге старого бастиона? Разве они не понимают, что без них «мастерская праздника» теряет весь свой смысл? Может быть, они после случая с Лешкой перетрусили и так сразу изменили своему другу?
Теперь в ожидании своих маленьких друзей он терялся в догадках. Он не мог допустить, что они изменили ему. Он терпеливо ждал их, а они все не шли.
Спустя неделю на старый бастион забрел Лешка. Его только что отпустили из больницы, и он, пользуясь временной свободой, свернул к дяде Евгению.
Он застал пиротехника одиноко сидящим на пороге бастиона. Мальчик не узнал своего старого друга. Дядя Евгений зарос серебристо-рыжей щетиной. Он весь осунулся, сгорбился, а глаза глубоко ввалились в глазницы. Гордый рыцарский знак сиротливо валялся на банке из-под бертолетовой соли.
Заметив мальчика, дядя Евгений привстал, улыбнулся и сделал несколько неуверенных шагов навстречу.
— Здравствуй, друг!
Он сразу оживился и стал похожим на прежнего дядю Евгения.
— Как твоя рука? Зажила? На вашем брате все заживает. Все!
Лешка молчал. Он все старался понять, что же произошло со старым другом. А тот взял его, Лешку, за плечи, стал трясти, поворачивать в стороны, словно хотел получше рассмотреть. И вдруг он отпустил Лешку и спросил:
— Слушай, а где остальные мальчики?
Лешка запнулся, но потом ответил:
— Их сюда не пускают. Инспектор запретил. Сказал, чтобы на пушечный выстрел не подходили.
Мальчик произнес эти слова скороговоркой: хотел поскорее избавиться от них, как от чего-то очень неприятного.
А дядя Евгений отвернулся и стал смотреть на море.
— Говоришь, на пушечный выстрел? — спросил он, не поворачиваясь.
Да, так распорядился инспектор. Этому казенному человеку и в голову не приходило, что своим распоряжением он нанес удар прямо в сердце старого пиротехника. Он отнял у него главное: его мальчиков, его собеседников, его семью, его душу. Чтобы старое дерево засохло, его не обязательно спилить — достаточно подрубить главный корень…
Лешка сказал:
— Я побегу. А то нагорит… А ракету я все равно запущу. Как только рука заживет. Пусть знают наших!
И он нехотя побрел в сторону детского дома. А дядя Евгений остался у старого бастиона.
…Неожиданно темное южное небо ожило. Его разбудили стремительные огни фейерверка. Зеленые огни рассыпались электрическими искрами, красные разгорались костром, синие трепетали, как фосфорящиеся капли моря. Это начался фантастический звездопад. Разноцветные звезды летели с земли в небо.
Люди выбегали на улицу и, задрав головы, неотрывно следили за игрой ярких живых огней. Никто не понимал, что случилось. Все в городе привыкли, что фейерверк устраивается по праздникам и в честь выдающихся событий. И тут же на улице стали поговаривать, что в космос ушел новый корабль и это в честь него дается внеочередной фейерверк.
Все новые и новые снопы света возникали в небе. Испуганные голуби стаями носились над городом. При свете ракет они были красными, синими, желтыми, как райские птицы.
Небо переливалось огнями, а в это время у старого бастиона кипела работа. Это отсюда стартовали ракеты и римские свечи. Всю площадку заволокло едким дымом. Похоже было, что здесь трудится целая бригада огнепоклонников. Но в дыму виднелась только одна худая проворная фигура. Она металась из конца в конец. И там, где она появлялась, возникала вспышка и звучал оглушительный хлопок. Это был дядя Евгений. Он собрал все запасы «мастерской праздника» и превратил площадку перед бастионом в огневую позицию. От черного дыма его белая рубаха покрылась копотью, а прядь пепельных волос крепко прихватило огнем. Но старик — откуда только взялись силы! — бегал от одной римской свечи к другой. Сейчас он пустил в ход не только все запасы своей «адской кухни», но и неприкосновенный запас молодости, который сумел сохранить до седин.
Нет, это не праздничный салют будил сонное вечернее небо — это кипел прощальный фейерверк!
Этими огнями дядя Евгений звал своих мальчиков, тех, кому настрого было запрещено появляться на пороге старого бастиона, и тех, кто давно вырос и сам забыл сюда дорогу. Он слал в небо красные, желтые, зеленые ракеты, и они сигналили, как таинственные позывные, которые были понятны только тем, кто многие часы провел рядом с дядей Евгением.
«Эй, мальчики, — сигналили ракеты, — я ухожу от вас! Прощайте, мальчики! Вы, мальчики, — соль земли, на вас свет сошелся клином. Мальчики всегда есть на земле: потому что на смену одним приходят другие. Я люблю вас, мальчики, мальчики, мальчики!..»
Небо кипело огнями. Но ему все казалось мало. И он стрелял и стрелял… А в глазах стояли слезы. Но это не были слезы обиды. Это были слезы прощания.
Есть жизни, похожие на коптилки: они долго теплятся, дают мало света и наполняют округу дымом и копотью. Но есть жизни-звезды, которые вспыхивают ненадолго, но своим горением делают мир удивительным.
