Фритьоф Нансен (Его жизнь и необыкновенные приключения) - Кублицкий Георгий Иванович (первая книга .TXT) 📗
И не здесь ли, в Гренландии, рождаются холодные бури, вторгающиеся на материк Европы? Не здесь ли нужно искать причины многих особенностей климата на огромном пространстве далеко от Гренландии?
Впрочем, мысли об огромной ценности метеорологических наблюдений в центре острова мало согревали Нансена и Дитриксона, когда они возились на морозе со своими инструментами — небольшим теодолитом, карманным секстантом, гипсотермометром. Попробуй-ка тщательно вести наблюдения, если отросшая борода смерзлась с капюшоном в одну ледяную маску и мешает поворачивать голову, если мороз склеивает заиндевевшие ресницы, а на металлических винтах теодолита остаются примерзшие к ним белые лоскутки кожи с пальцев.
В эти мучительные дни лопари открыто роптали, и даже двужильный Кристиансен Трана в разговоре с Дитриксоном пожаловался, что не может понять, как это люди добровольно обрекают себя на такие муки. Один Свердруп молча сносил невзгоды.
Фритьофу было тяжелее других. Он брал на себя вину за все. Это он не заметил при сборах, что в сушеное мясо положили мало жира. Это он не настоял, чтобы капитан Якобсен попытался пробиться на «Язоне» ближе к берегу, — тогда они, возможно, не потеряли бы месяц. Это он плохо позаботился о запасах табака и должен теперь мучиться, глядя, как курильщики набивают трубки волокнами просмоленной веревки.
Был ли Фритьоф начальником экспедиции? Да, когда дело шло об ответственности. Нет, если считать, что начальник должен пользоваться какими-либо благами и преимуществами по сравнению с остальными.
Неизменно, с первого дня похода, Фритьоф вставал раньше спутников. Высунув голову, белую от инея, он выползал из мешка к кипятильнику и, стуча зубами, наливал спирт в «кусающуюся» металлическую лампу. Замерзшие фитили долго не разгорались, снег таял в кастрюле невыносимо медленно.
Дав завтрак «в постель» своим товарищам и наскоро поев, он шел вместе с ними соскабливать снег, примерзший к полозьям. Потом впрягался в самые тяжелые сани и тянул до привала. У других сани становились легче, у него — тяжелее: он переложил к себе часть груза Равны.
Когда другие валились на привалах в снег, Фритьоф развешивал на точных весах порции сушеного мяса. Вечером ему же, как самому сильному, приходилось больше всех возиться с палаткой. Он утешал себя любимой поговоркой капитана Крефтинга о лисице, с которой сдирали шкуру: должен же быть когда-нибудь конец этой муке.
Однажды Нансен и Свердруп, со свистом дыша, вытягивали вдвоем на ледяной бугор тяжелые сани. Ноги подгибались от усталости, противная вялость расслабляла мускулы.
— А к полюсу? — прохрипел Нансен, останавливаясь. — Ты думаешь, к полюсу идти легче?
Свердруп покосился на него:
— Ты к чему это?
Но Фритьоф уже снова навалился на лямку.
Берег Доброй Надежды
Фритьоф считал, что 4 или 5 сентября экспедиция была на самой высокой точке своего пути: 2720 метров над уровнем моря. Значит, скоро должен начаться заметный уклон к западному берегу — к берегу, где тепло и крыши Годтхоба, люди, обильная еда. Уже само название поселка — в переводе с датского оно означало «Добрая надежда» — звало вперед.
И настал час, когда сани как будто полегчали, хотя на глаз ледник все еще казался ровным. 17 сентября — это был шестидесятый день с того хмурого вечера, как «Язон» скрылся на горизонте — первый привет с желанного западного берега принесла пуночка. Она покружилась над палаткой, где по случаю конца второго месяца похода каждый наслаждался праздничной порцией масла и куском сахара. Вместе с приветом птичка принесла и попутный ветер.
Подгоняемые им санные паромы понеслись под уклон. Свердруп управлял первым снежным кораблем. Он бежал на лыжах впереди парома, а Фритьоф поспешал сзади.
— Идет дело! — восклицал Свердруп, прибавляя ход.
Сани подскочили на снежном гребне, и с них свалился ледоруб. Нансен наклонился на ходу, задел лыжами за сугроб и растянулся в снегу. Снежный корабль тем временем летел дальше с возрастающей быстротой, теряя на ходу всякую всячину: меховую куртку, жестяные ящики, запасные лыжи. Свердруп, не оглядываясь, покрикивал:
— Совсем хорошо!
Но Нансен, который, как думал Свердруп, сидел на санях за парусом, почему-то отмалчивался. Капитан снова гаркнул что есть мочи:
— Право же, дело идет отменно!
Никто не откликнулся. Заподозрив неладное, Свердруп остановил сани и оглянулся: далеко сзади еле различались черные точки. Капитан поспешно спустил парус…
Увязав сани покрепче, они в свисте метели понеслись дальше. Склоны становились все круче, движение — все бешенее.
— Земля! Земля! — по-корабельному закричал вдруг Балто.
Сквозь снежную мглу темнели две горные вершины. Хребты западного побережья! Цель, теперь уже близкая, видимая!
Конечно, никто не думал об отдыхе. Хотя начался лед, весь исполосованный трещинами, сани при свете луны продолжали нестись мимо черных провалов. Темная полоска хребтов заметно приподнялась над ледяным морем.
Великий ледник кончался!
Одна из первых карт похода Нансена.
Ночью в палатке Фритьоф долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к храпу товарищей. Нестерпимо болели обмороженные пальцы, а в голове стучало: «Победа, победа, победа!»
Утром были ясно видны горы, похожие на хребты Норвегии. Равна уверял, что он своим носом старого горного лопаря чует запах обнаженной земли и мха.
И, хотя на их пути попались скользкие гребни голого льда, хотя бурю с градом сменил мокрый снег, прикрывший трещины ледника, — все было теперь нипочем.
Боже мой, вот и предмет долгих, страстных желаний: лужа! Большая лужа талой воды. Припав к ней, они пили, пили, пили. Им казалось, что они способны выпить все до дна. Балто еле встал, прошел несколько шагов и снова вернулся к луже.
Утром 24 сентября Нансен, шедший впереди, очутился у края кручи. Серый лед с разбросанными по нему камнями обрывался у небольшого озера, а дальше была земля — настоящая, черная, со слабой зеленью на холмах. Ветер доносил из долины запах мокрой травы, раскачивал чахлый ивовый куст, вцепившийся в расщелину.
Страшный материковый лед был пересечен.
Подбежали остальные. Никто не поздравлял друг друга и не обнимался. Всякие торжественные слова были бы тут лишними.
Через два дня экспедиция спустилась к синему фиорду Амералик. Из палаточной парусины, лыжных палок и ивовых ветвей смастерили легкую лодчонку. Нансен и Свердруп поплыли на ней к Годтхобу, чтобы потом вызволить остальных.
Лодка протекала. Каждые десять минут воду из нее вычерпывали кружками. Гребцы сидели на узких бамбуковых палках. После нескольких часов плавания известная часть тела ныла нестерпимо…
Последнюю ночь перед встречей с цивилизованным миром Нансен и Свердруп коротали у костра на одном из островков.
— Чудесный вечер! Посмотри, какие звезды. — Нансен лежал на спине, вдыхая запах увядающих трав. — Да, приходилось тяжело, но дело наше сделано. И знаешь, Свердруп, очень странно, но мне не хочется спешить в этот Годтхоб. Пожалуй, наибольшую ценность жизни придает борьба за достижение цели, а не само ее достижение. Как ты думаешь?
Свердруп молча кивнул.
— Слушай, пошел бы ты со мной к Северному полюсу? — неожиданно спросил Нансен.
— Отчего бы нет? — Свердруп сказал это совершенно спокойно, как будто речь шла о прогулке в воскресный день — Я понял: ты неспроста заговаривал о полюсе там, на леднике.
— Знаешь, у меня даже есть план…
То, что услышал Свердруп, показалось ему крайне странным, несуразным и, уж во всяком случае, совершенно необычным. Он не мог сразу собраться с мыслями и лишь пробурчал в замешательстве:
— Ну, это ты, пожалуй, того…
— Ладно, не торопись с ответом. И пока — никому ни слова. Спокойной ночи.
