Белые птицы детства - Сукачев Вячеслав Викторович (книги онлайн полные версии бесплатно txt) 📗
— Ладно, — вздыхает Карысь, — я пошёл. Мне быстро надо.
— Иди, — равнодушно кивает Васька, — если кого увидишь, привет передавай.
— Кого? — Мурашки ползут по спине у Карыся.
— Ну, медведя там или ещё кого...
Карысь бежит по тропинке и часто оглядывается. Пока Ваську и Петьку Паньшина видно на мостке, он ещё крепится, прыгает на одной ноге и вообще всем видом показывает, что ничего на свете не боится. Но вот мосток скрылся за поворотом, и Карысь притих. Он идёт всё тише и тише, до боли в глазах всматриваясь в колок. Берёзки стоят ещё голые, и видно далеко, и там, далеко, неожиданно что-то темнеет. Карысь замер и перестал дышать. Ещё мгновение, и он бы бросился бежать назад, но в это время из-за колка вышел Баян Киле. Карысь облегчённо вздохнул и, уже не глядя на колок, припустил во весь дух по тропинке.
— Эй, куда так бежишь? — удивлённо остановился Баян Киле, но Карысь лишь рукой махнул и пулей пролетел мимо. Ему важно было добежать до Ваньки ной протоки прежде, чем Баян Киле скроется за поворотом к мостку.
А солнце, летнее уже солнце, высоко в небо поднялось и припекало нешуточно, и Карысь взопрел изрядно, пока перевалил большак, и облегчённо перевёл дух, завидев Ванькину протоку. Он перевёл дух и счастливо засмеялся, потому что увидел деда. По удивительно гладкой, без единого пятнышка и морщинки протоке медленно плыла узкая и длинная лодка. Дед сидел в лодке и потихоньку грёб веслом: с одной стороны лодки, с другой стороны, с одной стороны, с... Каждый раз, когда весло поднималось в воздух, с него опадали маленькие брызги, которых нельзя было бы видеть, если бы не вспыхивали они на солнце радужно и светло. И поражённо смотрел Карысь, не в силах понять, как это в таких маленьких капельках отражается такое большое солнце? И почему в небе солнце одно, а капелек много, и в каждой капельке солнце? И почему ещё вслед за лодкой разбегаются ровные, тоненькие волны, и куда они деваются, когда прибегают к берегу? И почему, наконец, в протоке так хорошо и красиво отражается лодка, дед, весло, прошлогодняя береговая осока и три кудрявых берёзки на крохотном островке? Карысь совершенно забыл о недавнем своём страхе, о материном поручении, о Ваське и Петьке и даже о себе Карысь забыл. С удивлённым восторгом смотрел он вокруг и только теперь замечал, что в природе творится какое-то чудо, о котором он совсем не знал. Среди соломенно-жёлтой осоки виднелись первые крохотные стрелки молодых побегов, толстые, жирные серёжки на берёзах медленно разворачивались за солнцем, и в этом таинственном движении уже угадывались будущие листья. Чуть пахнул ветерок из-за сопок, и над ветками лещины набухло легчайшее облачко золотой пыльцы, качнулись на ольхе цветущие серёжки, и с одной из них грузно взлетела пчела. Как-то боком отвалив от ольхи, она медленно пролетела мимо Карыся, а на смену ей тут же появилась новая пчёлка и деловито засновала по пахучим серёжкам, собирая с них едва приметную глазу пыльцу. Дальше, ближе к бабушкиному дому, склонились над водою ивы, украшенные мелкими атласными серёжками. И иод этими ивами, всё так же оставляя за собою тонкие волны, плыл теперь дед. А выше деда и выше ив, в далёких холодных распадках и ущельях, серебристо белел снег. Синее небо, отражённое в воде, и вода, отражённая в небе, белый снег в распадках, тяжёлая коричнева берёзовых серёжек, розово-сиреневое половодье рододендрона на склонах сопок и но хребтам, зелёная ярость тайги за Амуром — всё это так перемешалось, даёт столько света, теней, тонов и полутонов, всё это так первозданно ликует и радуется солнцу, пчёлам, стрижам под высоким берегом, всему живому на земле и са мой земле, что у Карыся начинает тихо кружиться голова и рябит в глазах от невозможности видеть всё это чудо за раз. Его сердце полнится изумлением и восторгом: глубокий простор, затопленный солнцем, прозрачные струи воздуха над землёй, в каждой ямке и мочажинке, заполненных водой, опрокинутый мир небес, песня без начала и конца, что льётся с лазурной вышины, радостное и торопливое чьё-то щебетание плотно окружают Карыся, зовут к себе, в неведомое, в нераспознанное человеком до конца. Карысь жмурится и даже прикрывает глаза ладонями, но мир ликующих красок, мир теней и щебета остаётся с ним, потому что и сам он частица этого мира.
— Деда-а-а!..— восторженно закричал Карысь и долго слушал, как эхо, дробясь и повторяя себя, раскатывается над протокой и тихо умирает там, где начинаются широкие плёсы.
Часть вторая РАННИЕ ЖУРАВЛИ
ОТЪЕЗД
В доме пусто и неуютно, лишь несколько чемоданов стоят посреди горницы да валяются на полу какие-то тряпки и бумаги, никому не нужные и забытые. Три кровати, на которых спят отец с матерью, Вера и Серёжа, сдвинуты в один угол и завалены одеялами и подушками. Рядом стоит табуретка с дыркой на том месте, где был сучок. Сучок вначале долго плакал, как говорил отец, а потом высох и вывалился. Между табуреткой и кроватями, прямо на полу, сидит Вера. Лицо и глаза у неё красные от слёз, а она всё ещё плачет и вытирает слёзы белым школьным фартуком, отчего он постепенно становится не белым.
Со стопкой чистого белья в горницу входит мать. Увидев Веру, она хмурится и просит вздрагивающим голосом:
— Вера, прекрати, пожалуйста. На тебя смотрит Серёжа, и вообще...
— Я не смотрю,— поспешно сообщает Серёжа.
— Да-а, чего ему на меня смотреть? — пуще прежнего завсхлипывала Вера.— Он-то с вами поедет, а я здесь остаюсь.
Мать устало опускается на табуретку и кладёт бельё на колени. Под глазами у неё тёмные круги, кожа «нехорошая», как говорит бабушка, и вообще вид у матери нездоровый, и Серёжа жалеет её.
— Но Вера, мы же с тобой уже говорили. Ты большая, должна понимать...
— А что я одна здесь делать буду? — подтянув колени к груди, Вера опускает на них голову и так сидит, и вид у неё такой, что Серёжа начинает жалеть и сестру.
— Почему же одна? А дедушка, бабушка, ты их не считаешь? Доучишься здесь, а потом приедешь к нам. Вот и всё. А на Серёжу не надо кивать, он всё-таки на два года младше тебя. Понимаешь?
— Лучше бы я была младше, — тяжело вздыхает Вера,— а то ведь всё время чуть что: «Вера, ты у нас старшая!» Ну и что, если я старшая, то мне не хочется ехать с вами?
— Ну, — разводит мать руками, — с возрастом тебе придётся мириться, тут уже ничего не поделаешь.
— Почему, почему бы не всем вместе? — Вера насухо вытирает глаза.
— Да потому, доченька, что едем мы не к себе, а к дяде Феде. А у него одна комнатка и кухня. Их трое да мы четверо приедем... И в школе у них только четыре класса, и тебе бы пришлось каждый день как-то добираться в Белогорск. А это, Вера, семь километров. Хватит и того, что я туда приеду больная...
Мать неожиданно быстро встаёт с табуретки и уходит на кухню. Вера с Серёжей некоторое время молчат, потом Серёжа недовольно говорит:
— Дохныкалась, да? Теперь мамка опять плачет. Вера вздыхает и уходит к матери.
Серёжа ещё раз перекладывает в посылочном ящике все свои игрушки, и ему становится грустно. Ну ладно, пистолет, саблю, мотки проволоки и всякие нужные железяки ему не разрешили взять — это понятно, а вот как было не взять разноцветные камешки, которые он сам собирал на берегу, или такой удивительный корень, который походит на бабу-ягу верхом на метле? Этого Серёжа не понимает и хочет ещё раз спросить разрешения у отца. Солнце, медленно поднимаясь над лесом, заглянуло в комнату, переплёт рамы чётко отпечатался на полу.
«Ладно, — вдруг решает Серёжа, — я там морских камешков наберу. Ещё больше и лучше. А эти пусть у бабушки останутся. Надо только сказать, чтобы их никто не выбросил».
С этой мыслью Серёжа откладывает посылочный ящик и выходит на улицу. День выдался тёплый, солнечный, и, хотя кругом ещё лежат сугробы, с крыши начинает капать, а деревянный брус под воротами дымится от растаявшего снега. Даже воробьи стали другими: пережив суровую зиму, они весело сообщают друг другу: «Жив-жив-жив! Жив-жив-жив!» Серёжа подставляет руку, и капли, холодные и тяжёлые, глухо ударяются о ладонь. Потом он нюхает ладошку, но капли ничем не пахнут.
