Волшебная сказка - Чарская Лидия Алексеевна (читать книги онлайн бесплатно полностью без .TXT) 📗
Анна Ивановна протянула было руку к звонку, но не успела позвонить, так как четыре руки предупредили ее желание.
— Вели шоферу подать машину, — приказала хозяйка дома появившемуся в дверях лакею.
— Слушаю-с, барыня.
— Лизанька, ты проводишь нашу гостью до дома, — приказала вслед затем Поярцева бесцветной, сухопарой Лизаньке.
— Провожу, благодетельница, провожу, — поспешила изъявить свое согласие та. — Не извольте беспокоиться, в целости и сохранности доставлю барышню.
— А теперь, моя душечка, пойдем с вами по душе побеседуем. Хотите, Надин? — обратилась хозяйка снова к своей юной гостье, сопровождая свои слова самой милой, самой любезной улыбкой.
В массивном, крытом кожею кабинете Анны Ивановны, где находились высокие шкапы, набитые доверху книгами, хозяйка дома опустилась на диван и указала подле себя место Наде.
— Есть люди, которые с первой встречи чувствуют такое влечение, такую привязанность друг к другу, как будто они знакомы и дружны между собою целые долгие десятки лет, — беря в свои пухлые, выхоленные руки худенькую лапку Нади, заговорила Поярцева. — Особенно же тогда, когда одна из сторон напоминает другой кого-нибудь из давно утерянных, но дорогих сердцу, близких. Когда я была маленькою девочкою, у меня была младшая сестренка. Ее звали Верочкой. Она очень походила на вас, Надин; те же серые глаза, те же вьющиеся белокурые волосы, та же изящная милая фигурка и та же внешность переодетой принцессы, такая же, как и у вас, прелесть моя. Увы! Верочка скончалась приблизительно в вашем возрасте. Если бы вы знали, Наденька, как я страдала, потеряв обожаемую сестру! Я точно чувствовала, что всю мою жизнь буду одинокой. Так оно и вышло. Родители мои умерли; замуж идти я не пожелала, родственников у меня нет. Ну, вот и окружила себя поневоле льстивыми угодливыми приживалками или безгласными покорными зверушками, которые в моем одиночестве хоть отчасти развлекают меня. В тот день, помните, Надин, когда я встретила вас у Ртищевых, такую милую, изящную, мечтательную, совсем как моя покойная Верочка, меня сразу потянуло к вам и я полюбила вас, как родную. Мне бы хотелось сделать вам что-нибудь очень большое и приятное. Приезжайте ко мне почаще, доставляйте это удовольствие одинокой старухе, у которой так мало радостей на земле. Я знаю, что вы очень небогаты… Не краснейте же, дитя мое: бедность не порок и стыдиться ее нечего. Стыдятся бедности только самые ограниченные люди, вы же такая умница, такая развитая головка, я думаю, что у вас есть какие-нибудь сокровенные мечты, какие-нибудь желания, которые я могла бы помочь вам осуществить?
Голос Поярцевой звучит такой бесконечной ласковостью, таким безграничным участьем и добротою, что сердце девочки невольно раскрывается ей навстречу и целая исповедь непроизвольно выливается из уст Нади.
О, она так несчастна. Так несчастна она, Надя. Ее никто не понимает дома! Старшие смеются над нею, бранят ее… Одна тетя Таша сочувствует ей еще и балует ее по-своему. Но зато отец ворчит и сердится на нее все время: «Она-де, Надя, и белоручка, и лентяйка, и фантазерка пустая и легкомысленная». А чем она виновата, что судьба, предназначая ее, очевидно, для другой, более яркой, более возвышенной доли, создала простою, бедною девочкой. Недаром же днями и ночами она грезит о волшебной жизни, полной роскоши, богатства, комфорта. Она не может работать, искалывая себе иглою руки, как Клавдия, или бегать по урокам, как Сергей, или целыми днями возиться на кухне, как тетя Таша. Ей противно все это, омерзительно!
Надя говорит так горячо, с таким захватывающим душу волнением, что это волнение не может не передаться ее собеседнице.
«Да, она вправе рассуждать так, эта девочка, вправе требовать от своей судьбы и счастья, и исключительных радостей, — мысленно решает Поярцева, не проронившая ни одного слова из пылкой, горячей речи Нади. — Она, с этими глазами ангела, с белокурыми локонами феи, со всею ее внешностью и манерами прирожденной аристократки».
И Анну Ивановну теперь уже неудержимо тянет порадовать чем-нибудь эту «очаровательную девчурку», как она мысленно окрестила Надю, заставить засиять радостным блеском эти серые мечтательные глазки и весело улыбаться прелестные, капризные губки.
— Идем, детка моя, я имею кое-что для вас, — говорит она неожиданно и поднимается с места.
Как автомат, с предчувствием чего-то неизъяснимо приятного, Надя встает с дивана и следует за нею.
В просторной, залитой электричеством спальне Поярцевой она видит красивую, из карельской березы, под стать всему убранству комнаты, шифоньерку. Анна Ивановна открывает ее ключом, вынутым ею из кармана. Еще минута ожидания, нестерпимого ожидания для Нади, и ей на руки падает великолепный кружевной шарф тонкой работы.
— Вот это для вас. Я заметила, что вы пришли к Ртищевым с покрытой головою, а потом я уже не видела шарфа на вас, очевидно, вы его забыли второпях там. Так возьмите же этот вместо утерянного; он из испанского кружева, и я вывезла его из Гранады. Смотрите, какая прелесть! — И быстрые, ловкие, несмотря на излишнюю припухлость, руки Поярцевой набрасывают легкое воздушное кружево на белокурую Надину головку.
В большом трюмо зеркального шкафа из такой же карельской березы Надя видит свое лицо, выглядывающее из рамки желтоватых кружев. Как оно красиво и поэтично сейчас! Как меняет его этот удивительный шарф — любуясь собою, как посторонней, восторгается мысленно девочка.
— А вот это, чтобы закалывать шарф, на память от меня, — говорит Поярцева, в свою очередь любуясь оживившимся, сияющим личиком Нади.
Положительно Наде кажется сейчас, что добрая волшебница пришла к ней на помощь, узнав про ее печальную долю. Никто другой, как только добрая фея разве, может подарить такой царский, по щедрости, подарок в виде очаровательной золотой пчелки с бриллиантовыми глазками и крылышками, усыпанными бирюзою. Ах, какой восторг!
— А вот вам и зонтик, в случае дождь пойдет и застанет вас в дороге. Хотя автомобиль у меня и крытый, а все-таки не мешает иметь такую вещицу всегда во время прогулок при себе.
Надя совсем теряется. Прелестный, с перламутровою ручкою двусторонний зонтик, черный с желтым, очутился у нее вместе с испанским шарфом и золотой брошью в руках. Она хочет поблагодарить Поярцеву за подарки и не может. Волнение ее слишком велико. От радости слова застревают в горле, и только глаза сияют восторгом, да губы счастливо улыбаются навстречу взгляду Анны Ивановны.
— Автомобиль у крыльца. Извольте отпустить барышню, благодетельница? — со своей сладкой на поджатых губах улыбочкою певуче говорит появившаяся на пороге Лизанька. А глазки ее так и нащупывают, так и выискивают взглядом по комнате, желая все изведать, все разузнать.
Растерянное, смущенно-радостное лицо Нади, довольная улыбка «благодетельницы», нарядные вещи в руках первой, — все это не минует зорких глаз Лизаньки.
«Ишь ты, готово уж! Вся подарками завалена, — проносится в голове Лизаньки завистливая мысль. — Небось ни я, ни маменька за все время нашей службы подарков таких и не видывали, а это невесть откуда явилась и околдовала „нашу“ так сразу, вдруг».
Но хитрая девушка знает отлично, что здесь отнюдь нельзя проявлять свое неудовольствие, еще менее зависти, и еще с большею любезностью и предупредительностью относится к Наде, когда роскошный автомобиль Поярцевой мчит их к Надиному летнему жилью.
— Батюшки светы! Никак Надежду нашу на моторе сюда доставили! Вот-то важная птица! Так и есть! Из автомобиля выходит, словно настоящая барышня. — И Клавденька, оттолкнув от себя тарелку с кашей, разогретую к ужину, во все глаза глядит на появившуюся сестру.
Впрочем, глядит не одна Клавденька. Сегодня, против своего обыкновения, и сам глава семьи присутствует за поздним ужином. Иван Яковлевич тоже сидит тут же за столом вместе со свояченицею и детьми.
— Ты откуда? — бросает он сурово дочери в первый же миг ее появления в крошечной горнице их «дачи».
