Ася находит семью - Лойко Наталия Всеволодовна (читать книги без сокращений txt) 📗
— И ты. Вам дадут комнатку на двоих, с мебелью. Да еще рояль сунут, некуда девать эти бандуры…
Ася подумала, что и ее мама могла бы преподавать здесь ручной труд. Подумала и ощутила неожиданное желание надрать уши мальчишке, прыгающему рядом с ней.
— Вот и знаменитый зал! — сказала Ксения.
Наступила очередь повеселеть Асе.
— Правда? Для балов?
— Тебе что, танцклассы понадобились? Зал для собраний и конференций. Лучший в районе. Только зимой холодище…
Пусть холодище! Ася торопится войти. Зал выглядел внушительным, даже торжественным, несмотря на полное запустение. Настоящий праздничный зал с двумя рядами белых мраморных колонн. Только порядку нет. Сюда, наверное, чуть ли не со всего здания сволокли рояли, на которых когда-то благородные девицы разыгрывали гаммы и этюды. Один из этих инструментов, названных Ксенией бандурами, стоял накренившись набок, словно огромное животное с подбитой лапой. Да, да! Настоящий мамонт! Стойбище предков…
Фантазия Аси разыгралась. Пыльный, затоптанный паркет засиял, отражая огни люстр; по паркету заскользили девицы с осиными талиями, наряженные в белоснежные, развевающиеся пелеринки… Но все улетучилось, когда Татьяна Филипповна каким-то не своим голосом спросила Шурку:
— Помнишь Колонный зал в Доме союзов?..
Сын помнил. Он ответил:
— Папа тогда обещал, что больше не будем расставаться…
Здание Дворянского собрания, переданное вскоре после революции в распоряжение профессиональных союзов, было для семьи Дедусенко «нашим». Оно было первым домом, гостеприимно принявшим Татьяну Филипповну с сыном, когда весной восемнадцатого года они приехали в Москву. Возвратившийся из эмиграции, Григорий Дедусенко так и телеграфировал к ним в Сураж: «Жду Москве Доме союзов».
Там и состоялась их встреча после долгой разлуки. Там на роскошном, широченном диване Шурик отоспался с дороги, пока Союз пищевиков выхлопотал семье Дедусенко номер в гостинице. В тот день Григорий Дедусенко обещал сыну никогда с ним не расставаться…
Шурик нахохлился то ли от нахлынувших на него воспоминаний, то ли от ледяной стужи, которую, казалось, источали белые мраморные колонны. Ксении не понравился вид мальчика, она потянула его за рукав.
— Столярное дело любишь? Тут рядом наша мастерская, пошли…
По пути Ксения оживленно рассказывала про то, как из ничего создавалась столярная мастерская, как наконец-то ею был отыскан очень подходящий человек, бывший рабочий мебельной фабрики.
Фамилия у него смешная — Каравашкин. И усы смешные, топорщатся. Каравашкин — истинная находка для детского дома, поскольку он никуда не сбежит: у него четверо детей. И жена его, Прасковья Васильевна, тоже находка — она охотно взялась работать в детдоме техничкой, попросту уборщицей.
В мастерской было почти так же холодно и почти так же пусто, как в зале. Ободранный канцелярский стол, на нем неказистые, похоже, уже отслужившие свой век инструменты. В одном углу комнаты горка опилок и стружек, в другом — куча поломанной мебели.
Ася со скукой отметила: ничего здесь не раскопаешь — никаких любопытных останков, никаких памятников былого.
Усатый Каравашкин, подняв на лоб очки в железной оправе, вместе с двумя красноносыми и краснорукими мальчишками выпрямлял скрюченные, заржавленные гвозди, которые, как видно, были необходимы для ремонта сваленной здесь мебели. Руководитель мастерской был невысок — оба мальчика доставали ему до плеча — и очень худ. Зато очки, а главное, грозно торчащие усы придавали его лицу немалую внушительность. Шурка выпросил у мальчишек гвоздь и занялся им.
Ксения познакомила швею со столяром, одного преподавателя по труду с другим; завязался разговор, показавшийся Асе неинтересным. Подумаешь — трудовые принципы новой школы… Татьяна Филипповна рассказала, как жалко было при переезде в Москву бросать в Сураже ножную машинку; как пригодилась бы она, эта чудная машинка, детскому дому! Каравашкин пожаловался, что, прежде чем всерьез приложить руки к классной мебели, надо найти, из чего сколотить верстак. И вздохнул… Ему бы сюда тот верстачок, что был у него на фабрике, ему бы исправный инструмент! Ребятишки бы небось толпились в мастерской с утра до вечера. Вздохнул и спохватился:
— Как же, Ксения Петровна? Я с места не схожу по уговору. — Он выразительно кивнул на своих красноруких помощников, и стало понятным, почему ему опасно трогаться с места: не сбежали бы, мол… — Кто обещал обеспечить явку?
— Виновата! — всполошилась Ксения. — Как это я?..
Асе понравилось, что, вместо того чтобы оправдываться — дескать, явилась новая сотрудница и вот она закружилась с нею, — Ксения откровенно расстроилась, поспешила заверить:
— Сейчас, Николай Гаврилович, сбегаю на этаж к мальчишкам! Честное слово, вчера я географичке полкласса пригнала. Неженки! Лежебоки! Готовы валяться от завтрака до обеда — в самое рабочее время. Ну, сейчас я с ними поговорю. Учебных часов хоть бы и не было! Только кухонные!
Ксения энергично распахнула двери, приглашая желающих следовать за собой, или, как она выразилась, «устраивать облаву на дезертиров».
«Кухонные часы! — думала на ходу Ася. — Большие, круглые, пристроенные прямо над раскаленной плитой. Футляр медный, как ободок таза, в котором варят варенье, стрелки торчат, словно усы Каравашкина. Часам безразлично, что вокруг сплошь анархисты, что все дерутся, валяются, разбрасывают по коридорам ломаные кровати… Часам все равно. Они себе тикают, а старуха в темном фартуке колдует возле плиты. Стрелки четыре раза в день указывают: время кормить!»
Этим летом, когда считалось, что большевики все равно не удержатся, мама прочла Асе вслух из газеты, что по всей республике взяты на учет манная, какао и даже шоколад — в фонд детского питания. «В таком хаосе, — удивилась мама, — и берут на учет! — Она потянула Асю за нос и сказала: — Все-таки к вам они относятся по-рыцарски». «К вам» означало — к детям.
Вот и Дедусенко… Пусть она совсем недавно стала большевичкой, совсем на днях, она всю жизнь была все равно что партийная, спасала от полиции мужа, товарищей мужа. Разве она не по-рыцарски отнеслась к Асе? Потащилась, топая своими сапожищами, в Наркомпрос, не пожалела дня на чужую девчонку; из-за этого и сама попалась. Варька так и сказала: «Попалась». То строчила бы красноармейские гимнастерки, а теперь, поди, отвечай за каждого неслуха и озорника.
Детям легче, они ни за кого не отвечают. За них отвечают. Дети могут полеживать в своих берлогах и выбираться из-под одеял лишь по сигналу добрых кухонных часов. Марш из спальни в столовую! Как это? «Стол накрыт. Суп кипит. Кто войдет, будет сыт!»
А взрослые — вот скука! — опять заговорили о швейных делах.
— Теперь вам прибавится беспокойства, — невесело шутит Татьяна Филипповна. — Сгонять народ в мою мастерскую.
— Ничего не прибавится! Вместе мы живо наладим. Честное слово, наладим! — Когда Ксения радовалась, ее лицо — Асе это сразу бросилось в глаза — как бы светлело, становилось еще краше. — Вы понимаете, товарищ Дедусенко, что значит, когда твоего полку прибыло? Не только новый работник, даже кто из ребят, если свой…
Ася спотыкается о попавшееся под ноги, забытое кем-то на лестнице ведро. А может быть, виновато вовсе не ведро, просто остановила мысль, что ее, Асю, Ксения не считает своей?
Вчера они с Варей долго не спали. Ася не могла успокоиться, ведь она впервые надолго оставляла родной дом. Поездки в Приозерск, пока была жива бабушка, не в счет. Настоящее расставание было теперь — с домом, с книжками, с глобусом, купленным еще папой, с большой именинной чашкой, из которой вкусно пить даже пустой кипяток, с фотографиями всех Овчинниковых и Кондаковых, собранными в один альбом…
— Ты привыкнешь, — уверяла Варя. — Главное, подружись, найди новых друзей. Если кого-нибудь любишь, ничего не страшно.
При последних словах голос Вари дрогнул. Ася догадалась, о ком она думала, она сама о нем особенно много вспоминала в последний день. Андрей ведь первый настаивал, чтобы Ася росла в детском доме. Кто знает, может, и ему, так же как Асе, представлялись эти добрые волшебные часы, пекущиеся о детях. «Кто войдет, будет сыт!» Будет сыт! Будет сыт!
