Принцесса и мальчишки - Домагалик Януш (первая книга .TXT) 📗

Шли дни, близился конец года. В классе не нашлось никого, кто отважился бы крикнуть: «Хватит! Покончим с этим! Спасем класс!» В лучшем случае задавали себе вопрос: зачем он это делает? Именно он, Бальцерек? Что с ним случилось? Для чего? Но вопросами не поможешь. Лучше их вовсе не задавать.

На один из таких вопросов Бальцерек ответил самым обычным образом:

— Она не видит, вот я и смотрю за нее. Нет, я не люблю пани Лясковскую, так же, впрочем, как она меня. Но какое это имеет значение?

Все отдалились от Бальцерека, но отдалились и друг от друга. И к концу учебного года от девятого ничего уже не осталось. Даже таблички на дверях класса — ведь занимались они в кабинете биологии и таблички у них не было. Даже названия не осталось — ведь они перешли в десятый. Но в десятый — кто лучше, кто хуже — сдали сорок отдельных учениц и учеников, а не класс. Девятый перестал существовать.

Я учился в этом классе и мог бы много о нем рассказать. Но вы сейчас ждете ответа только на один вопрос: зачем?

Мы с Бальцереком сидели за одной партой, вернее, за одним столиком. Мы всегда делились с ним завтраками, радостями и огорчениями, за исключением того самого большого огорчения, того несчастья, которым он ни с кем не пожелал поделиться. Я один из всего класса случайно открыл причину этого. И тогда нашел ответ на вопрос: зачем?

Было это во время тех самых летних каникул. Пани Лясковская дождалась их, как хотела, работая в школе. А потом ушла на пенсию. Бальцерек, получив свидетельство, попрощался со мной, только со мной, и сказал, что в десятый он будет ходить в другую школу, сюда больше не хочет, не может.

Были каникулы. Однажды июльским днем я случайно встретил Бальцерека на рынке. Он вел под руку какую-то женщину, которая улыбалась ему и что-то рассказывала. Увидев меня, он на мгновение вроде бы заколебался, но все же остановился. Оба они остановились.

— Минуточку, мама! Я товарища встретил.

— Здравствуйте! — обратился я к ней и подошел поближе.

Она протянула руку. Я стоял сбоку, на краю тротуара, а она протянула руку прямо перед собой и ждала моей руки. И тогда я понял. Его мать была слепа. И тогда я понял все.

Я стоял не двигаясь, молча. А она все так же держала руку. Вдруг Бальцерек схватил ее за запястье.

— Пошли, мама, мой товарищ уже ушел, — сказал он.

Они медленно удалялись, а я все стоял на краю тротуара.

ПЕЧКИ-ЛАВОЧКИ

— Моя очередь? Ну, ладно, расскажу вам что-нибудь, только, чур, потом без жалоб, что, мол, не на тему… В конце концов, не я завел в лагере традицию каждый вечер рассказывать у костра истории… Подбросьте-ка, ребята, в него веток…

Так вот, это был не класс, а какой-то зверинец. Только не подумайте, что в нем учились одни ослы да бараны, ничего подобного. Класс был на уровне, но фамилии! Заставь меня кто придумать такие — хоть убей, не смог бы.

В день моего прихода классная руководительница раскрыла журнал и спросила у меня фамилию. В классе сразу наступила такая тишина, что я несколько смущенно представился: фамилия у меня не слишком благозвучная. Но и совсем неприличной ее не назовешь. Поэтому я всерьез обиделся, когда класс в ответ разразился дружным хохотом.

— Ты что, издеваешься надо мной? — вкрадчиво спросила классная руководительница. Казалось, ответь я, что просто пошутил, — и ей полегчает…

Я почувствовал, что интерес класса ко мне возрос еще больше, потому что все, затаив дыхание, уставились на меня и чего-то ждали. Черт его знает, чего именно!

— Да нет, я серьезно! — разозлился я. — А что, собственно, странного в моей фамилии?

Класс с явным облегчением перевел дух, учительница со вздохом покачала головой, а я так и не мог понять, в чем тут дело.

На переменке ко мне подошел незнакомый парнишка и с любопытством уставился на меня. Вскоре к нему присоединился еще один, который сказал первому:

— Итак, у нас появился второй день недели. Что ты на это скажешь? Пани Вонторская теперь окончательно поседеет.

— Не второй, а пятый, — с особенным нажимом поправил я его. — Пятый, сынок. Ведь моя фамилия не Втурек (Вторник), а Пёнтек (Пятница).

— Не играет роли, — успокоил меня первый паренек. — Втурек или Пёнтек. Какая разница? Моя фамилия, например, Недзеля (Воскресенье). И все-таки в нашем классе я считался первым днем недели, а не седьмым. А ты, значит, будешь теперь вторым, понятно?

«Что он мне голову морочит?» — подумал я, мысленно прикидывая, стоит ли с ним связываться. Хотя сразу же пойдут разговоры, что, дескать, новенький и в класс не успел войти, как сразу же затеял драку. С другой стороны, если рассчитаться с ним позднее, то он, может, и вовсе не поймет, за что именно. Как тут быть? Я все же решил проявить выдержку, что, впрочем, оказалось не так уж и трудно, потому что в этот момент со мной заговорила девчонка, и, надо сказать, очень хорошенькая.

— Послушай, Пёнтек. Я как раз хотела у тебя спросить…

— Вопрошающий не заблудится, — отозвался вместо меня Недзеля, будто его об этом просили. — «Спроси, девица. Она не спросит… Вокруг лес темный, местечко близко… Спроси, девица». Это из Мицкевича, — любезно пояснил он и, обращаясь ко мне, добавил: — Ты, Пёнтек, должен знать, что я иногда говорю стихами.

— Ничего я не должен. — Я пренебрежительно пожал плечами. — И вообще я никогда никому не бываю должен. В лучшем случае могу запомнить, но это уж как мне заблагорассудится.

— А мне-то что, братец? Должен, не должен — не моя это забота. «Напрасны обиды, ничтожны угрозы…» — это, кажется, из Асмыка. Не люблю я его. Ну, мне пора. Привет.

И Недзеля пошел себе вразвалочку, как бы разочаровавшись во мне. Второй парнишка остался.

— Я хотела спросить, состоишь ли ты в харцерах, — спросила девчонка и неожиданно принялась поправлять прическу с таким выражением лица, будто ее ничуть не интересовал мой ответ.

Вы ведь знаете, некоторые девчонки так умеют поправлять волосы, что человек сразу забывает обо всем на свете и может только пялиться на эти волосы.

— Она, понимаешь… — попытался объяснить мне что-то стоявший рядом парень, но он тоже уставился на ее волосы, и поэтому из его объяснений ничего путного не получилось. Наконец он выпалил: — Она помощница…

— Чья помощница? — спросил я довольно глупо, но мне никак не удавалось отвести глаз от ее волос, и я не очень соображал, о чем идет речь.

— Болван! — поставила диагноз девушка и быстро отошла, слегка покраснев при этом.

Парнишка поглядел на меня с искренним уважением, а потом протянул руку и ни с того ни с сего представился:

— Эдек Малина! Живу возле кладбища. А ты, Пёнтек, молодец, быстро соображаешь. Прямо в десятку попал. И откуда ты только узнал, что Ирка бегает, как дура, за этим дылдой из десятого?

— Где бегает?

— А где придется. Повсюду.

— И возле кладбища тоже? — удивился я.

— У какого еще кладбища? — Малина был окончательно сбит с толку. — Что это ты городишь?

— А разве не ты говорил о кладбище? И отстаньте вы, наконец, от меня со своими кладбищами, дылдами…

— Дылда этот не наш, а ее. Тощий такой, длинный! — уточнил Малина. — И потом, что это ты, Пёнтек, на меня взъелся, ведь у нас сегодня понедельник, а не пятница!

Я пропустил мимо ушей его шуточку, потому что в голове у меня было кое-что поважней.

— Слушай, Малина, как ты думаешь, она не обиделась?

— Кто?

— Ну, помощница эта.

— Вот еще, обиделась! А если и обиделась, тебе-то что?

— Ничего, но все-таки…

Мне хотелось сказать: «Но все-таки она девчонка, и при этом красивая», но я прикусил язык: подобных вещей не говорят во всеуслышание, да еще какому-то кладбищенскому Малине.