Марийкино детство - Бродская Дина Леонтьевна (читать книги txt) 📗
– Мамочка, не надо ли тебе чего-нибудь поискать? – спрашивала Лора.
Девочки знали, что Елена Матвеевна всегда рассовывает свои вещи куда попало и потом, ни за что не может припомнить, где они.
Марийка с Лорой любили разыскивать её платки и гребёнки, которые всегда оказывались в самых неожиданных местах.
Однажды весь дом искал полдня перчатку, и, когда все уже перестали искать, Марийка случайно нашла её в китайской вазе.
В УГЛУ У МАЛАСИХИ
Марийкин отец, часовой мастер Соломон Ми-хельсон, умер восемь лет назад, за шесть месяцев до рождения дочери.
Это был тихий молодой человек с тёмными глазами. Он принимал в починку не только часы, но и старые бинокли, микроскопы, компасы. За починку брал он недорого, а работал очень аккуратно. Поэтому в его крохотном магазинчике, где один угол был занят картузником, всегда можно было застать двух-трёх заказчиков.
Каждую пятницу Михельсон запирал свой магазин на час раньше и шёл заводить часы к адвокату Радзевскому.
Радзевский жил в собственном особняке с облупившимися колоннами. У него была квартира из. восьми комнат, и он держал кухарку, горничную и кучера.
Тут, у Радзевского, часовой мастер и познакомился с Полей.
Поля была круглой сиротой. Десяти лет она уже служила по чужим людям на Полтавщине, в деревне Глубокая Криница. Платили ей за службу два рубля в год и каждый раз на пасху давали: чоботы, сорочку, платок и фартук. Она таскала на руках крестьянских ребят, набивала им рты жёваным хлебом и, если они орали, забавляла их тарахтелками из свиного пузыря, в котором гремели камешки.
Шестнадцати лет тётка увезла её в город и определила в услужение к булочнику «одной прислугой за всё». Днём Поля стряпала и управлялась по хозяйству, а вечером помогала булочнику месить тесто и сбивать белки для крема. Прослужив у булочника четыре года, она перешла на другое место, в горничные, где платили лучше и работа была чище. Поступила она к адвокату Радзевскому. Тут её научили складывать салфетки веером, говорить по телефону и подавать стакан воды на блюдечке. Она теперь носила батистовые переднички и знала, какие рюмки полагаются для вина, а какие для водки.
– Добрый день, Соломон Абрамович, – приветливо встречала Поля часового мастера. – У нас на той неделе все часы ходили аккуратно, только в кабинете торопились на десять минут.
Она водила его по большим, пустынным комнатам адвокатской квартиры и, задрав голову, смотрела, как он, стоя на лесенке, проверял и заводил часы.
Отправляясь в булочную, Поля делала небольшой крюк, чтобы пройти мимо часового магазина. В витрине стояли бронзовые часы, где вместо маятника качались на цепочках фарфоровые качели с фарфоровой девочкой на перекладине. За окном сидел Соломон и разглядывал сквозь лупу колёсики и винтики, лежавшие перед ним на столе, и когда замечал Полю у окна, то поднимал голову и улыбался.
Как-то раз, в воскресенье, Соломон пришёл к Поле в гости. Они посидели немного на кухонном крыльце, а потом пошли погулять в городской сад. С тех пор они стали часто встречаться и скоро решили пожениться. Поле нравился часовой мастер. О» одевался чисто, носил пиджак и шляпу, говорил тихим голосом и обращался с Полей не так, как все, а ласково, вежливо, – жалел её.
– Хорошая душа у Соломона Абрамыча, – рассказывала Поля подругам. – Говорит он с тобой, как брат родной. Человек он ужасно добрый, и я с ним не пропаду.
– Это верно, – говорили соседские кухарки. – Главное, что евреи почти совершенно непьющие. К тому же и ремесло у него очень чистое.
В день именин Михельсон подарил Поле флакон одеколона «Нильская лилия» и полдюжины батистовых носовых платков, обшитых тоненьким кружевцем. Такие дорогие платки Поля видела только у своей хозяйки. Она не решалась в них сморкаться и спрятала все шесть в сундучок.
Поля объявила хозяевам, что служит последний месяц. Она стала ходить по посудным лавкам, купила синий стеклянный, весь в шипах кувшин, четыре тарелки, разрисованные вишнями, и всё мечтала, как она уберёт свою новую комнату и какие повесит занавески, когда они с Соломоном Абрамычем поженятся.
Но с Михельсоном случилось несчастье. Осенью его вызвал к себе в имение один богатый помещик, у которого испортились большие башенные часы в парке. Михельсон исправил старинные часы, получил, кроме платы, два десятка оранжерейных персиков и отправился домой. Тут-то и приключилась беда. Лодка, в которой он переправлялся через Днепр, опрокинулась неподалёку от берега. Михельсон добрался до берега благополучно, но после купанья в холодной осенней воде заболел воспалением лёгких и умер на шестой день.
Поля ничего не знала ни о возвращении, ни о болезни Михельсона. Как-то вечером, когда она чистила серебряные ложки, к ней пришла незнакомая пожилая женщина и сказала, что старики Михельсоны просят её сейчас же прийти, – с их сыном случилось несчастье.
Поля набросила на плечи платок и побежала к старикам. Сердце у неё колотилось от страха. Она ещё ни разу не бывала у Михельсонов и не знала, как они её примут. Ведь сын их был часовой мастер, а она – простая прислуга. Да и что это случилось с Соломоном?
Старики Михельсоны занимали небольшую квартирку позади часового магазина. В первой комнате было пусто. «Живут небогато», – подумала Поля, окинув взглядом кушетку, обитую ситцем, некрашеный сосновый стол и дешёвые зеленоватые стаканы.
Из соседней комнаты слышался женский плач. Поля нерешительно остановилась на пороге. На полу, у стенки, лежали большие подушки в белых наволочках с прошивками. Старик и старуха сидели на подушках и оплакивали сына, как полагалось по старому обычаю. У старика плечи были покрыты полосатым талесом, а на коленях лежал толстый молитвенник. Старуха, очень старая и морщинистая, в парике, чёрном как воронье крыло, сидела на подушке, покачиваясь от рыданий. Слезы не переставая текли из её глаз.
– Вот какое у нас горе, – сказала она Поле, – нет у нас больше сына… В субботу он вернулся совсем больной и не съел даже кусочка рыбы. Мы уложили его в постель, а сегодня он уже в земле.
Старуха долго плакала. Она, видно, хотела что-то ещё сказать Поле, но слёзы мешали ей говорить. Она начинала, всхлипывая, выкрикивать по-еврейски какие-то слова и один раз даже ударилась головой о стенку.
Поля стояла у порога и тоже плакала. Михельсоны как будто забыли про неё: старик склонился над молитвенником, старуха стонала и охала. Поля постояла, постояла и ушла, тихонько плача.
Через неделю старуха сама пришла к Поле, вызвала её на крыльцо и сказала, что сын, умирая, беспокоился о ней и о своём будущем ребёнке и просил позаботиться о них. Старуха дала Поле двадцать восемь рублей денег и серебряные часы фирмы «Павел Буре» с надписью на крышке: «2-я премия за отличную стрельбу».
Через полгода родилась Марийка.
Она появилась на свет в «Екатерининском родильном заведении для бедных».
У неё не было отца, она была прислугина дочка, значит она была «бедная».
После рождения дочки Поля сняла угол у знакомой старухи, чулочницы Маласихи, и стала ходить на подёнщину.
Жила Маласиха на фабричной окраине города, в Культяповке.
На склоне глинистой Скупой горы и в оврагах густо лепились землянки и покосившиеся лачуги.
Лачуги эти были сколочены из листов ржавой жести, из обломков дорожных ящиков с чёрными надписями «осторожно», из кусков старых заборов, утыканных гвоздями. Жили в них фабричные – с текстильной фабрики, с лесопилки, с металлургического завода.
Весной потоки рыжей глинистой грязи затопляли овраги и кривые улочки Культяповки. Женщины, увязая в липкой глине, с трудом перебираясь с камня на камень и с доски на доску, тащили вёдра с водой из единственного колодца.
На рассвете, когда раздавался первый протяжный гудок с лесопилки, в лачугах один за другим зажигались огни и за окнами начинали шевелиться тени. После второго гудка всюду хлопали двери, рабочие выходили на улицу и длинной вереницей тянулись к Мандрыковскому спуску. Тут дорога раздваивалась: женщины шли налево – к табачной фабрике, мужчины направо – к лесопилке и к металлургическому. Днём улица Культяповки была пустынна. Только ребятишки копошились в пыли и ловили лягушек в канавах.
