Жаркое лето - Печерский Николай Павлович (читаем книги онлайн TXT) 📗
— Ты бери. Я за так даю. Ты ж меня знаешь!
Гриша в самом деле не жалел крючка. Даже бровью не повел, когда Ванята стал прикалывать его к подкладке замасленной, как у тракториста, кепки.
— На щуку крючок пускай, — посоветовал он. — Такой крючок для нее — первое дело. Таких крючков вообще не найдешь. Я, если хочешь…
Гриша не закончил мысли и умолк. На лоб одна за другой выбежали и застыли три крутые, похожие на птиц при взлете, полоски. Молчал и Ванята. Друзья поняли все, до самой последней капли. Они были смущены и подавлены открывшейся вдруг им тяжестью и значительностью предстоящих событий.
По улице прошумел грузовик с нестругаными досками в кузове. На этом грузовике колхозники ездили на базар и на станцию, которая лежала где-то за темной полоской леса. Гриша проводил взглядом машину и опросил:
— Куда едете-то?
— Не знаю, — сознался Ванята. — Мать пока не сказала. Далеко, в общем…
Гриша пожевал губами, подумал и совсем тихо, как будто бы только для себя, сказал:
— Жаль!
В этом коротеньком слове было столько тоски, что у Ваняты все перевернулось в душе.
— А мне, думаешь, не жаль! — сказал он. — Мне, может, еще жальчей!
Приятели постояли еще немного и, не сговариваясь, пошли по улице. Все тут было как раньше: тополя у дороги, которые они сажали всей школой, клуб с чистой цинковой крышей, магазин с высоким дощатым крыльцом. За селом мерцала на быстрине юркая, заросшая по берегам тусклыми вербами река Углянка.
Ванята поглядел на эту реку и вспомнил, как в прошлом году поймал там огромную щуку. Он нес рыбину на плече, и хвост ее доставал почти до самой земли.
Ванята хотел напомнить Грише про щуку, но посмотрел на озабоченное лицо друга и отвел глаза в сторону.
Возможно, в эту минуту Гриша тоже думал о речке, где они пропадали с Ванятой до самых звезд, о зеленой зубастой щуке, которая попалась в прошлом году на крючок друга, о драках, которые неизвестно отчего возникали между ними почти каждый день.
Гриша тронул Ваняту за плечо и тихо сказал ему:
— Ты попроси свою матерь. Скажи «не надо уезжать» — и все! Взрослые — они тоже понимают… Ладно?
Глаза мальчишек встретились.
Ванята решительно надвинул на лоб кепку и отправился домой.
Хорошо, когда на свете есть друг и этот друг может дать тебе ценный совет. И, в конце концов, совсем не важно, если он сгоряча обзовет тебя мочалкой и треснет по затылку.
Чтоб вы сгорели!
Ванята пришел в избу и там увидел пасечника Егорышева. Это был совсем старый старик. Сухое загорелое лицо его состояло из одних морщин — глубоких, будто шрамы. Егорышев никогда не являлся к Пузыревым с пустыми руками. Приносил Ваняте ломтики сотового меда, хрустящее яблоко или конфету в обертке.
Станет у порога, посмотрит на Ваняту узеньким глазом, в котором прячется карий огонек, и скажет своему любимцу:
— А ну распахивай рот!
Таким Ванята помнил Егорышева всю жизнь. Он не менялся, как засохшее да корню дерево.
Сейчас Егорышев явился без подношений. Похоже, он даже не обрадовался Ваняте. Посмотрел мельком и снова спрятал свои узенькие глаза под кустиками белых колючих бровей.
Мать стояла возле окошка, смущенно теребила кончик толстой, как у девушки, косы. Наверно, у них тут был разговор, и теперь они не хотели, а может, и не могли продолжать его в присутствии Ваняты. Ванята понял это, но все равно из горницы не пошел.
Он сел за стол по другую сторону от Егорышева, положил руку на клеенку с розовыми линялыми цветами. На лице его были спокойствие и решимость. Мать и Егорышев переглянулись.
Ванята не тронулся с места. Он мал, но тут отчасти и его дом. Если смотреть глубже, Ванята тут вообще хозяин. Мужчина всему голова. Так говорил сам Егорышев, когда Ванята заглядывал на пасеку и сидел с ним на пеньке среди золотого немолчного шума пчел.
Мать и пасечник продолжали разговор. Он был похож на хитроумную задачу с двумя неизвестными. Есть и условие, и ответ в конце учебника, а как решать и за какой уцепиться хвостик, — не придумаешь, хоть ты тресни.
Из разговора матери и Егорышева Ванята понял лишь то, что уже знал и раньше: мать уезжает из села, бросает избу, ферму, на которой работает дояркой, садик за плетнем, где греются на солнце крохотные, еще зеленые вишни.
Егорышев не хотел, чтобы мать уезжала. Сейчас, после встречи с Гришей, Ванята переменил курс на сто восемьдесят градусов и всем своим видом давал понять Егорышеву, что он в данный момент его друг и единомышленник.
Говорят, будто мысли передаются на расстоянии. Так это или не так, но Егорышев вдруг посмотрел на Ваняту и сердито сказал матери:
— Ты это, Груша, зря затеяла! Парень не маленький. Все одно когда-нибудь узнает… Это, знаешь, — шило в мешке…
Ванята навострил ухо. Картина, покрытая мраком неизвестности, чуть-чуть прояснилась. Тут даже тюфяк, даже Гриша Самохин, который не отличался блеском ума, поймет: Егорышев говорил о нем, Ваняте.
— Хошь или не хошь, а из села тебя не выпустим, — продолжал Егорышев. — Ишь чего удумала!
Егорышев обернулся к Ваняте. В глазах его снова замерцали лукавые огоньки.
Ванята не успел ответить старику. Мать бросила косу за плечо, подошла к Егорышеву и сказала:
— Ты это мне, Егорышев, брось! Тебе говорят, а ты… Понятно тебе?
Егорышев смущенно и обиженно улыбнулся. Он посидел еще немного, поглядел, как молча и невпопад мать бросала в раскрытый чемодан всякие пожитки, и, расстроенный до крайности, ушел.
— Чего это вы про меня говорили? — выждав минуту, спросил Ванята. Спросил и сразу же пожалел. У матери еще не перекипело все, не остыло в душе. Она схватила подвернувшуюся под руку тряпку и замахнулась на Ваняту.
— Как вытяну сейчас! Иди белье с веревки сымай! Чтоб вы сгорели все, окаянные!..
Ванята поплелся во двор. Стягивал с веревки и складывал на руку сухое, пахнущее речной свежестью белье, и все думал о разговоре в избе. При чем тут он и этот неожиданный отъезд? Что скрывали от него мать и Егорышев?
Чем больше думал Ванята, тем больше запутывался.
Может, он сам виноват? Натворил что-нибудь, и теперь матери стыдно смотреть людям в глаза. Она хочет везти его в далекие края, перевоспитать там и снова сделать человеком…
Ванята перебирал по пальцам все хорошее и плохое, что удалось ему пока сделать. Получалось так на так, и то было, и это. Порой таскал из школы двойки, нырял ложкой в банку с вареньем, однажды разбил в доме Гриши Самохина стекло. Приходил Гришин отец, стыдил при матери, сулил вздуть ремнем.
Но уезжать из-за этого, конечно, не стоило. Гришин отец, если разобраться, тоже неправ. Весной Гриша высадил в их окне стекло, но мать не сказала ему ни слова. Залепила дыру бумагой — и все… Нет, как ни крути как ни верти, а Ванята тут ни при чем.
Зря мать хитрит и скрывает что-то от Ваняты. До сих пор секретов у них не было. Все по-правде, по-честному. А дед Егорышев верно говорит — шила в мешке не утаишь. Правда все равно когда-нибудь вылезет наружу. Пасечник не желал Ваняте зла. Об этом даже думать нечего. Егорышев и Ванята — давние друзья. Ванята приходил в сад к пасечнику, лакомился сотовым медом, в котором застряли крылышки пчел, терпеливо слушал его рассказы. Пасечнику не хотелось терять такого ценного собеседника. Он намекал, что теперь развелись такие люди, которые сами лезут вперед с разговорами, а слушать и вникать не умеют.
Что же, в конце концов, получилось у матери — поссорилась с доярками, отругал ни за что ни про что председатель колхоза? Председатель был человек крутой, горячий и, как давно заметил Ванята, несправедливый. Однажды от него досталось и Ваняте…
Не зная беды, Ванята шел с рыбалки. На кукане болтались липкие пескари и живучие полосатые окуни. Председатель увидел Ваняту, перешел через дорогу и без всяких предисловий спросил: «Ты лодку зачем потопил, парень? Говори!» Сказал «говори», а сам даже рта не дал раскрыть, сыпал без передышки вопросами — «зачем, почему, до каких пор?»
