Мои первые «полосатые» (др. перевод) - Вильде Эдуард (читаем книги онлайн бесплатно TXT) 📗

Первый день наших игр миновал довольно счастливо. Чтобы господские дети были паиньки, чтобы они никого не били и не толкали — этого я, общаясь с барчуком, правда, не заметил. Уже в первые полчаса он принялся швырять мне лопаткой песок в глаза, заехал своей тачкой прямо под ноги, и я растянулся на животе; иногда же он развлекался тем, что таскал меня за волосы. Памятуя о наказе матери и держа в голове «что-нибудь красивое» — ожидаемый подарок баронессы, я молча глотал слезы и смиренно сносил все. Вечером в награду за свои мытарства я получил от барыни тоненький ломтик сдобной булки.

Сами понимаете, я почувствовал себя несколько разочарованным, и дела барчука на следующий день пошли хуже, чем накануне. Когда он кидал мне песок в глаза, я проделывал с ним то же; когда он опять наехал на меня своей тачкой, я лопаткой свалил его с ног, а когда он пытался таскать меня за волосы, я хватал его за уши, — его стриженые волосы были для этого слишком коротки, уши же — в самый раз. Бедняжка каждый раз поднимал адский крик, но, к счастью, господ в этот день не было дома, и он не мог на меня нажаловаться.

На третий день случилось нечто такое, что положило внезапный трагический конец моей блестящей карьере товарища по играм молодого барина. Барчука мучило непреодолимое желание пойти к пруду и, как оказалось потом, влезть в самый пруд — вопреки строжайшему запрету. Но молодой барин этого желал, а я, по приказанию матери, обязан был исполнять его желания, к тому же я и сам был непрочь — так что оснований противиться барчуку у меня не было.

Кроме того, наша прогулка была совершенно безопасна: вода в пруду едва доходила до колен, все же остальное состояло из густой грязи, в которой извивались черные пиявки. Там никто не мог утонуть! Я сам частенько плавал на «корабле» по этой луже вдоль и поперек. Кораблями мы, дети слуг, называли старую, отсыревшую дверь и крышку от чана, которые мы когда-то совместными усилиями затащили в пруд из винокурни. Отталкиваясь шестами, мы совершали на них морские путешествия.

Барчук и я вскоре оказались на «кораблях» — он на двери, я на крышке от бочки. Отталкиваясь шестами, мы плавали в полное свое удовольствие, и если бы Америка не была уже открыта, мы, наверно, открыли бы ее. Но «океан» для таких героев, как мы, оказался слишком мал — мы избороздили его во всех направлениях и принялись открывать новые увлекательные стороны матросской жизни. Открывателем стал барчук. Он принялся плескать в меня водой, орудуя шестом. Он действовал так ловко, что моя ситцевая рубаха насквозь промокла и покрылась грязными пятнами.

«Ну ладно, коли хочешь морского боя, пусть будет бой!» — подумал я и привел свой корабль в боевую готовность. Затем заговорили пушки.

Моя смелость сначала привела маленького барина в замешательство, потом он принялся взывать о помощи и в конце концов запросил мира. Я согласился. Но барчук тут же вероломно нарушил мир. Он подтолкнул корабль к моему, они стали у самого берега бортом к борту, и, раньше чем я успел разгадать его коварный замысел, он сбил шестом мой картуз в воду и так крепко стукнул меня по голове, что у меня посыпались искры из глаз.

Коварство противника взывало к отмщению! Разъярившись, словно раненый лев, я вырвал оружие из рук вероломного врага, перескочил на его корабль и вступил в рукопашную, ужасы которой не поддаются описанию.

Помню только — твердая почва вдруг ускользнула из-под наших ног, угольно-черные волны сомкнулись над нашими головами и на какое-то время воцарилась глубокая тишина…

Когда у меня в глазах немного прояснилось (потребовалось немало отчаянных усилий, чтобы счистить грязь с лица), я увидел, что у моих ног, в грязи, кто-то барахтается. И как барахтается! Так барахтается существо, попавшее в смертельную беду. И этим существом был наш злополучный барчук…

У меня забилось сердце: случилось что-то неладное. Я молниеносно схватил барахтавшегося за голову, наверно — за голову, и, собрав все свои богатырские силы, стал вытаскивать его на берег. Мой несчастный противник был нем как рыба. И не удивительно: рот его был забит липкой тиной.

Мои спасательные работы увенчались успехом. Скоро барчук стоял на берегу на своих собственных ногах. Но — боже мой! — такого «рыцаря печального образа» [1] я видел впервые в жизни. Этот человечек, который стоял передо мной, согнувшись в три погибели, напоминал не молодого барина, а скорее жалкого вороненка, потрепанного собаками и вытащенного из грязи. Его туфли с серебряными пряжками, его нарядный матросский костюмчик с золотыми якорями и белоснежным воротником — все это словно окунули в котел со смолой, а на черной поверхности пруда его бескозырка с золотыми буквами и мой двадцатикопеечный картуз плыли наперегонки в Америку!.. Что и сам я выглядел не лучше, что моя розовая рубаха и кубовые штанишки отяжелели от воды и грязи — этого я в порыве сострадания к барчуку не приметил.

Теперь началась вторая часть моего самаритянского подвига. Я принялся очищать нос, глаза и уши маленького воина от набившейся туда грязи. О, зачем я очистил от грязи его рот! Это-то и стало причиной моей гибели, — едва через его рот мало-мальски стал проходить воздух, барчук издал вопль, напоминавший тревожную пароходную сирену, возвещающую о бедствии, или трубу, разрушившую стены Иерихона. Вопли разнеслись по всей мызе и ее окрестностям на три версты вокруг. В имении и в деревне завыли собаки, а люди останавливались и бледнели в испуге.

Вскоре на тихих берегах пруда закипела жизнь. Казалось, будто все имение и полволости сбежались сюда: в отчаянии заломив руки, впереди всех бежали барон и баронесса, за ними — экономка, камердинер, горничная, повар с длинным ножом и поваренок — оба в белых фартуках и колпаках; за ними, беспорядочно сбившись в стаю, управляющий, смотритель маслобойни, садовник, кучер и конюший со своими почтенными супругами и дочерьми, наконец, все конюхи, помощник садовника, птичницы и свинопасы, множество батраков и жителей деревни… Целое войско спешило на помощь несчастному барчуку, и на лицах у всех отражался такой испуг, словно барчуку по меньшей мере отрезают голову тупым ножом.

Мне, вероятно, нет надобности добавлять, что среди людей, бежавших на выручку барчуку, находились и мой отец с матерью, и если я в минуту первого испуга этого не заметил, то они быстро и весьма внушительно напомнили о себе. Барин, барыня и мои родители первыми окружили нас; приглядевшись, обе матери сначала с криком отскочили назад, а затем госпожа баронесса, рыдая, схватила и прижала к груди свое чадо, обратившееся в негритенка. Моя мать хотела последовать ее примеру, но остановилась на полпути, так как барон злобно заревел:

— Ну, конечно, во всем повинен твой сорванец, кладовщик! Надеюсь, ты как следует выпорешь его!

Это повеленье отец обещал исполнить в точности.

И вот мы, окруженные толпой, покидаем место катастрофы: я в роли жалкого пленника едва поспеваю за отцом и матерью, а барчука, закутанного в наскоро собранные отовсюду платки и шали, несет на руках камердинер. Позднее я услышал, что молодого барина тотчас же отнесли в горячую ванну, оттуда в постель под теплые одеяла, а кучер тем временем мчался в город за доктором. Меня же ожидало военное судилище, и за суровым судом, который был глух к каким бы то ни было оправданиям, последовало тяжкое, позорное наказание.