Фридолин, нахальный барсучок - Фаллада Ганс (книги хорошего качества .TXT) 📗
Небольшие эти прогулки матушка Фридезинхен стала совершать с детьми почти каждый день, лишь бы солнце светило да не было поблизости злых недругов. А барсучата тем временем учились пользоваться своими лапами. Уже без помощи мамы они быстро взбирались на откос и спускались с него; быстро, конечно, только для барсуков: ведь даже самый шустрый барсук бегает не быстрей, чем человек идёт размеренным шагом. И ещё они очень любили играть перед норой в корыте, а матушка Фридезинхен ласково поглядывала на них, но сама всегда была настороже — не ровен час, забредёт сюда собака, человек или злая лиса!
Малыши же то один другого толкнёт и опрокинет, то мёртвыми притворятся — припадут к земле, положат рыльце между передними лапами, крепко зажмурят глаза и думают, что никто их не видит. Но самая любимая игра у барсуков — это закапываться. Тут и мама охотно принимала участие. И такая она была в этом мастерица, что не проходило и трёх, ну четырёх минут и нет её! Копала она сильными передними лапами, а задними откидывала землю. Зароется поглубже, и ничего не видно сверху — так, холмик маленький, а на самом деле там барсучиха Фридезинхен спряталась.
Дети с радостью учились у матери. Хорошо было после яркого, слепящего солнца зарываться, покуда не исчезнет и последний отблеск дневного света, не затихнет и последний звук… Перестанет Фридолин копать и слышит уже только стук своего маленького сердца. Больше всего ему нравилось оставаться наедине с собой глубоко-глубоко, где кругом одна таинственная темень. В этом Фридолин был настоящим барсуком: среди животных барсуки больше всех любят одиночество, больше всех сторонятся и людей и себе подобных. Только в детстве барсук живёт с родными, а как только подрастёт, всегда хочет быть один.
Вот зароется маленький Фридолин в землю, наткнётся там в глубине на каменную глыбу, подкопает её и роет свой ход по другую сторону, где уже ничего не слышит и не чует из того другого мира, и вокруг только тихая, чуть шуршащая бархатная темнота! Лежит Фридолин на брюшке, дышит спокойно и совсем забыл, что есть у него где-то мама Фридезинхен, и сестра Фридерика, и брат Фридрих. Потом перевернётся на спину, подтянет задние лапы к животу, спрячет рыльце между передними и несколько мгновений спустя уже крепко спит.
И это ещё одно особое свойство барсуков — засыпать в любую минуту и спать бесконечно долго. Помимо еды, сон — их любимейшее занятие, если сон вообще можно назвать занятием. Барсуки ужасно ленивы и, как только выйдут из детского возраста, лапой не пошевелят, если это не вызвано крайней необходимостью; бывает, что и за кормом не пойдут, а сочтут за лучшее поспать подольше. С Фридолином часто случалось, что он засыпал в своей игрушечной норе, а мама и сестра с братом напрасно его дожидались. Потом выползал наверх, а на землю давно уже спустилась ночь, и все его родные крепко спят в мягком, выстланном мхом гнёздышке. Мать ворчит, когда он устраивается у неё под бочком: «Ишь бродяжка» или: «Шатается по ночам!» Впрочем, на более строгий выговор Фридезинхен и не способна: уж очень ей самой хочется спать да и Фридолин слишком устал, чтобы выслушивать её. Не проходит и минуты, как вся барсучья семья уже опять крепко спит.
Так, играя и гуляя, дети росли и крепли, учились пользоваться лапами, узнавали, для чего нужны глаза, уши и, конечно же, зубы, а они у барсуков особенно острые и ими можно нанести серьёзные раны.
И вот как-то ночью Фридезинхен решила, что пришла пора взять детей с собой в лес — надо же им привыкать самим заботиться о себе. О, до чего всё было таинственно в притихшем лесу! Даже ветер, должно быть, уснул — ни один листик не шелохнётся. А как осторожно, как тихо надо ходить по ночным тропинкам, а то ведь вся дичь разбежится.
Какая же радость охватывала Фридолина, когда, перевернув своей длинной мордочкой какой-нибудь плоский камень, он обнаруживал под ним целые полчища мокриц и червей! Тут уж он, не стесняясь, громко чавкал. Или отдерёт коготками кору от сгнившего комля и слизывает переполошившихся жучков. Но верх ловкости он проявил, когда однажды ему удалось под самым носом у мамаши Фридезинхен сцапать излишне любопытную мышку. Та давай пищать, а мама сердито фыркнула — ей самой хотелось полакомиться мышью. Но сынок и не думал уступать, он уплетал добычу за обе щеки, с наслаждением похрюкивая.
Прискорбно, но и в эту первую ночную прогулку случилась беда. Покуда небольшое барсучье семейство мирно брело по лесу в поисках пищи, от старого бука отделилась огромная тень: зашуршали крылья, два огромных глаза сверкнули жуткой зеленью, и большая сова опустилась прямо на барсуков. Закрыв глаза, дети прижались к земле и притворились мёртвыми, а Фридезинхен с фырканьем и шипеньем бросилась на крылатую злодейку, стараясь схватить её зубами.
Но тщетно — сова уже взмыла вверх, хотя Фридрих и пищал у неё в когтях. На этот раз мама Фридезинхен очень огорчилась: она заметила, что у неё вместо «много», то есть трёх детей, осталось только двое — Фридолин и Фридерика.
Но зато тем больше внимания могла она уделять оставшимся барсучатам, тем больше им доставалось корма, тем быстрей они развивались и росли. Ночи напролёт они всей семьёй рыскали по лесу, но не удалялись от надёжной норы более чем ша один километр — тут уж ни одного клочка земли не оставалось неисследованным. И чем ближе к лету, тем больше лакомств они узнавали: тетеревиные яйца или выпавшая из гнезда птичка; удивительная лягушка, которая даже в зубах ещё квакала; нежная ящерица или улитка. Богатый стол бывал в ту пору у барсуков!
Но самым большим событием оказалась находка заячьей лёжки. Барсуки с превеликим удовольствием уплели пять ещё слепых зайчат, несмотря на то что заячья мама защищала их со смелостью отчаяния и наделила Фридезинхен целым градом пощёчин. Но ведь барсуков хорошо защищают их шубка и толстый слой сала. Зато нос свой они очень берегут — сильный удар по носу может на месте уложить барсука.
Когда ночь выпадала тёмная и луна не светила или, ещё лучше, когда чуть накрапывал дождь, Фридезинхен отваживалась с детьми покинуть лес, выйти в поле и навестить огороды по соседству с домами, где жили люди. Вообще-то барсуки терпеть не могут очень неприятного для них человеческого запаха; они избегают близости человека, боятся людей даже больше, чем их постоянных спутников — собак, хотя у собак очень большие зубы и вечно они всюду суют свой нос, быстро бегают и ужасно громко лают. Но на полях, возделанных людьми, в огородах растут такие прекрасные вещи! И морковка, и свёкла, а на грядках можно найти и клубнику; иногда удаётся дотянуться до виноградной лозы, да и молодыми всходами в поле не следует пренебрегать: по сравнению с ними самая сладкая травка в лесу — кислятина.
Столь богатый выбор порой усыплял постоянную насторожённость Фридезинхен. К тому же она хорошо знала, что собака во дворе усадьбы Гуллербуш хоть и лаяла громко и страшно гремела своей тяжёлой цепью, но не более того! Ведь эта самая цепь не отпускала её от конуры, и барсучиха преспокойно паслась с барсучатами на грядках огорода под самым носом оскалившей свои страшные клыки собаки. Заборы, разумеется, не были препятствием для барсуков — они легко прорывали ходы под досками или сеткой.
Но во время одного такого ночного похода барсукам пришлось пережить немало волнений. Всё семейство как раз проверяло, сладкой ли уродилась первая морковь, а Фридолину даже посчастливилось застигнуть жирного крота на месте преступления: тот занимался подрывной деятельностью и в наказание был отправлен в темницу барсучьего брюха на пожизненное заключение. И вдруг бешеный лай дворовой собаки сменился жалобным повизгиванием: это хозяин усадьбы, допоздна засидевшийся у соседей, только что ступил на родной двор.
— Аста! — крикнул он. — Проклятая псина, замолчишь ты наконец!
Услыхав человеческий голос, оба барсучонка, не производя ни малейшего шума, быстро подобрались к мамаше, а та увела их в густые заросли горошка. Дворовая же собака Аста, насколько позволяла ей цепь, подскочила к хозяину, положила передние лапы ему на плечи и заскулила, умоляя отпустить: уж очень ей не терпелось наказать нахальных воришек, забравшихся в огород. Однако хозяин, решительно не понимавший собачьего языка, погладив Асту, сказал:
