Звездочка - Василенко Иван Дмитриевич (читать книги онлайн без .TXT) 📗
— Ты лучше это оставь, слышишь? А то…
Она сделала комически испуганное лицо, но вдруг прыснула, прищурилась и протянула:
— Теле-е-ночек!..
И тут Паша толкнул ее плечом. Она хотела что-то сказать, но только сжала кулачки и, повернувшись, пошла прочь. Паша растерянно смотрел ей в спину.
— Ты понял, что я сказал? — услышал он. — Зайди после урока в комитет.
В нескольких шагах стоял Михайлов. Таким ледяным тоном он с Пашей не говорил никогда. В скуластом лице комсорга училища — суровость, в глазах — недоумение.
Через час Паша был в комитетской комнате. Там уже сидела Родникова. При виде Паши она отвернулась. Михайлов пересел со своего деревянного кресла на стул (он всегда так делал, если хотел говорить по душам, чтоб даже стол не разъединял его с собеседником) и показал на стул рядом. Холодного выражения уже не было, он смотрел, как всегда, приветливо и внимательно. Только тень озадаченности оставалась еще на лице.
— Ну, я чуть не затеял дела! Все из-за этой проклятой контузии… Со зрением у меня неважно. Иной раз такое почудится!.. Понимаешь, увидел я тебя сегодня во дворе с Марусей, и мне показалось, будто ты… ударил ее. «Вот тебе и плюс! — думаю. — Образцовый групкомсорг, лучший ученик — и такое хулиганство». Вызвал Марусю, спрашиваю: «За что он тебя ударил?» А она мне: «Что вы! Мы силой мерились».
И Михайлов весело засмеялся.
Паша сидел, не смея поднять глаз. Вышел он из комнаты, ничего не сказав.
И вот теперь все думает, вспоминает. На том собрании, где он говорил, что все надо делать постепенно и аккуратно, он еще сказал так: «Надо, чтоб комсомолец каждый день получал какой-нибудь плюс. Например, чтоб прочитал полезную книгу или еще что-нибудь хорошее сделал. Сегодня маленький плюс, завтра маленький плюс, послезавтра маленький плюс — и как-никак получится много». Ему хлопали в ладоши. А оно вот какой получился сегодня плюс! Такой плюс, что все спят, а он ворочается…
2. ЕЩЕ ОДНА НЕПРИЯТНОСТЬ
Беда, говорят, не приходит одна. Через три дня, когда Паша все еще размышлял, сказать или не сказать Михайлову, что он, первый ученик и групкомсорг, все-таки Марусю толкнул, случилась новая неприятность: исчез Мюн. А Мюн — из одной с Пашей группы. Вот тебе и образцовый комсорг, у которого комсомольцы дезертируют из училища!
Собственно, никакого Мюна не было, а был просто Сеня Чесноков. За неисправимую страсть к выдумкам ребята прозвали его бароном Мюнхаузеном, но потом сжалились, барона совсем из прозвища выбросили, а Мюнхаузена сократили до «Мюна».
Явился Чесноков в училище спустя месяц после набора, прямо из Москвы, с путевкой от Министерства трудовых резервов. Был он худой, загорелый, с синими, как у девушки, глазами, важный. С левой стороны на выцветшей военной гимнастерке позвякивали три медали.
Прежде чем отправиться к директору, он сел в училищном сквере на садовую скамейку и внимательно, по-хозяйски, посмотрел на ремесленников.
— Ну, как вам тут? — спросил он строго. — Хорошо кормят? В баню водят? Мыло выдают?
— А как же! — сказали ребята. — Выдают.
— А табак? Исправно получаете?
— Устава не знаешь, — снисходительно ответил Степа Хмара. — Ремесленникам курить не положено.
— И правильно, — одобрил прибывший, — не курите, ребята. Пагубная привычка. У нас в эскадроне один казак приучил свою лошадь махорку смолить. Как эскадрон в атаку, так он ей сейчас в зубы цигарку. Немцы увидят, что у лошади из ноздрей дым прет, — и сейчас же на землю: аж синие делались от страха. Ну, а для мирного положения такая лошадь уже не годилась. Везет, везет телегу — и станет. Он и кнутом ее, и всякими словами… Стоит, хоть ты что, покуда он не вытащит кисет и не скрутит ей цигарку, А закурит — опять пойдет. Так он и продал ее. Разве ж на лошадь табаку напасешься!..
Потрясенные, ремесленники молчали.
Первым пришел в себя скептик Хмара.
— Врешь! — сказал он. — Где это видано, чтоб лошади курили!
Прибывший даже не взглянул на него. Молча вынул из нагрудного кармана помятую папироску, расправил ее между пальцами и чиркнул зажигалкой.
— Ну, покурим в последний раз. Не положено, значит, и спорить не об чем.
— Да ты зачем сюда пришел? — спросили сразу несколько голосов.
Прибывший удивленно поднял синие глаза:
— Как — зачем? Прибыл оформляться в рабочий класс. Вот докурю и пойду к директору. Где он тут у вас?
Вечером Сеня Чесноков лежал в комнате № 7 и рассказывал притихшим ребятам свою биографию. Жил он в Ленинграде у тетки, во время блокады голодал. Когда наши пошли в наступление, пристал к саперам, потом перебросился к кавалеристам. Часто ходил в разведку.
— Чего же ты к нам пришел? — спросил Гриша Протупеев, который всегда мечтал о Суворовском училище. — Тебе же прямая дорога в суворовцы.
— У суворовцев тоже хорошо, но, понимаешь, меня сюда потянуло.
Сеня Чесноков оказался парень хоть куда: проворный, компанейский, веселый. Быстро организовал фехтовальный кружок, душевно играл на баяне, а «барыню» танцевал с такими вывертами, что все от смеха покатывались. Никто лучше его не заправлял койку и не начищал до такого сияния ботинки, пуговицы и бляху на ремне. О международных делах судил, как о своих собственных. И не было бы лучше его комсомольца в училище, если б не одна особенность: ни с того ни с сего возьмет и расскажет какую-нибудь историю, до того невероятную, что ребята от изумления первое время лишались дара слова.
И вот этот Сеня Чесноков, когда до окончания училища оставалось всего четыре месяца, вдруг исчез.
Случилось это так.
Однажды в училище донеслось из сквера гортанное пение. Время было послеобеденное, свободное. Ребята высыпали в сквер. Перед зданием стоял подросток в пестрых лохмотьях. Огненные глаза с блестящими белками, коричневая кожа лица, на ворохе вьющихся иссиня-черных волос — маленькая розовая кепочка. В руках он держал гитару с огромным красным бантом на грифе, а у ног его сидел пес волкодав с репейниками в бурой клочковатой шерсти и с досадой смотрел куда-то в сторону маленькими, как у медведя, глазами. Живописный подросток поклонился на три стороны и на ломаном русском языке сказал:
— Начинаем интересный представлений. Гриша, ходи!
И заиграл марш.
Пес не спеша поднялся на задние лапы и с мрачным видом зашагал по скверу.
— Правый! — крикнул оборвыш.
Пес что-то проворчал и с досадой повернул направо.
— Левый!
Пес повернул налево. Но вдруг сел и ожесточенно заскреб лапой за ухом.
— Ходи! Ходи! — кричал оборвыш, пиная пса ногой.
Пес бросил чесаться и упрямо прижался к земле.
— Не хочет! — огорченно сказал оборвыш. — Ничего, он сычас другой сделает, он сычас скажет «мама».
Оборвыш нагнулся, сжал собаке пальцами челюсти и наступил ей на хвост.
— Магму!.. — вырвалось из закрытой пасти собаки.
По скверу прокатился смех.
Паша вдруг вспомнил, что однажды Сеня Чесноков, засыпая после отбоя, сонно сказал: «А я знал собаку, которая умела говорить «мама». Степа Хмара немедленно стал доказывать, что таких собак не существует, так как речь у собак нечленораздельная, но Сеня уже спал.
Едва Паша об этом вспомнил, как раздался крик:
— Петро!
От здания бежал Сеня. Оборвыш заморгал и в испуге попятился. Сеня подскочил, схватил его в объятия так, что с головы оборвыша слетела розовая кепка, повернулся, стремительно прижал к себе собачью морду и опять обнял мальчика.
Ребята, раскрыв рты, с изумлением смотрели на эту встречу. Маруся Родникова от удовольствия хлопала в ладоши.
Конечно, всем было интересно поскорее узнать, откуда у Сени такое знакомство, почему он так радуется, а бродяга, наоборот, в испуге пятится от него. Но Сеня на этот раз был немногословен.
— Однополчанин, — важно отвечал он на все расспросы.
«Артиста» и его собаку накормили. Засунув в карман остаток хлеба с сыром, он боком стал выбираться из толпы, явно обнаруживая желание поскорее улизнуть от своего «однополчанина». Не тут-то было: Сеня крепко взял его под руку и пошел провожать.
