Оглянись! Сборник повестей - Алмазов Борис Александрович (мир книг txt) 📗
— И жвачку отобрали?
— Конечно. Ему назад жвачку, мне назад деньги. Пожевал называется. Ему ещё в школу напишут. Он выходит из штаба, говорит: «Лучше бы я тебе эту жвачку даром отдал…» — Штифт горько засмеялся. — Там один тип чудной сидел, у него на руке наколка: «Нет в жизни счастья». Это точно. Я себе тоже такую сделаю! А на другой руке у него написано: «Ах, судьба ты моя, полосатая!»
— В тюрьме, что ли, сидел?
— Вот именно, что нет. Это — он мне объяснил — жизнь, как зебра, то хорошая полоса, то плохая. Как придёт плохая полоса, хоть ложись и помирай!
— Точняк! — согласился Лёшка.
Сегодняшний разговор с матерью и его уход из дому был последней каплей в огромной чаше бед. Начались они ещё в марте, когда его выгнали из секции дзюдоистов. Не посмотрели, что Лёшка чемпион среди юниоров, выгнали за неуспеваемость в школе.
Об этом он не говорил никому, даже Штифту.
«Как только во дворе узнают, что я больше не чемпион и вообще не в секции, — думал Лёшка, — весь мой авторитет как песочный домик рассыплется». «Уважение и авторитет только у сильных и у везучих» — так говорил отец, и Лёшка с ним был совершенно согласен.
Он вспомнил, как вызвал его тренер. Лёшка занял второе место на городских соревнованиях, и ему только что вручили Почётную грамоту. Вот уж действительно: готовишься к радости, а получается несчастье.
«Как у тебя дела в школе?» — спросил тренер вместо поздравления. «Обыкновенно», — холодея от предчувствия беды, сказал Лёшка. «Звонил завуч, — глядя в окно, сказал тренер. — У тебя три двойки в четверти…» — «Но я же всё время на тренировках…» — прошептал Лёшка. «Я тебя предупреждал? — всё так же не оборачиваясь, спросил тренер. — Ты мне что обещал?»
Он поднялся и стал ходить по тренерской.
«Ты кем собираешься быть?» — «Дзюдоистом!» — выпалил Лёшка. «Нет такой профессии! — отрезал тренер. — В общем, так, — сказал он, опять поворачиваясь к окну, словно там за окошком было что-то такое интересное, от чего этот плотный широкогрудый человек с крепкой шеей и с седыми висками никак не мог оторваться. — В общем, так! Исправишь двойки — приходи». — «Но я же в секции самый способный!» — закричал Лёшка. «Ну?» — спросил тренер, обернувшись к мальчишке, словно впервые его увидел. «Я же всех победил. Я — чемпион!» — опять закричал Лёшка. «Что? — поднял брови тренер. — Иди исправляй двойки!»
Наверное, у Лёшки в это время было такое лицо, что тренер смягчился и добавил: «Кимоно можешь оставить у себя, до возвращения».
Он положил руку Лёшке на плечо. Но мальчишка стряхнул её…
«Выгнали! Выгнали!» — эта мысль постоянно стучала у Лёшки в голове.
«Ну, ничего! Ничего! — приговаривал он, обливаясь потом, тридцатый, сороковой раз отжимаясь от пола. — Я ещё вам всем покажу! Перейду в другое спортивное общество, я всем из этой дурацкой секции пятки на затылок заверну. Не исподтишка! Честно! На соревнованиях. И вы ещё пожалеете, что выгнали меня». Он не собирался исправлять двойки, а целыми днями возился с эспандером и гантелями, с пособиями и рисунками по дзюдо. У него болели мышцы, но, стиснув зубы, Лёшка продолжал тренироваться в одиночку днём, а по вечерам отрабатывал приёмы со Штифтом.
— Вот ты уйдёшь — я без тебя здесь совсем пропаду! — вздохнул Штифт.
— Я тебя год учу драться! — сказал Лёшка. — Ты кучу приёмов знаешь и не слабак, а защитить себя не можешь! Ты же не трус!
— Не трус! — согласился Штифт.
— Так в чём же дело?
— Так ведь жалко! — сказал Штифт. — Одно дело — грушу колотить, а другое — живого человека.
— Жалко? — закричал Лёшка. — А они тебя жалеют? Ты что, забыл, как тебя Монгол с дружками отделал, «жалко»? На таких добреньких, как ты, воду возят.
Штифт только вздыхал в ответ.
— Мой отец знаешь как говорит? Жизнь — это война: либо ты бьёшь, либо тебя! Она, подлая, так устроена, что всегда один едет — другой везёт! Тот, кто везёт, — ишак! Ты что, ишак?
— Ну чё ты, чё ты, — сказал Штифт, — чё ты обижаешься? Тебе хорошо: у тебя мужской характер. Раз — и ушёл. А я так не могу.
— Чего ты не можешь? — глядя на конопатый нос Штифта, спросил Лёшка.
— Ничего не могу! И уйти не могу. Без меня мать совсем сопьётся!
— Что ты её, теперь до конца жизни тащить обязан?
Штифт в ответ пожал плечами.
— Вот если бы она замуж вышла да пить бросила, я бы сразу от неё ушёл, — сказал он, — так не могу. Пропадёт она без меня. Вчера позвонила с работы. «Приходи, — говорит, — сынок, получи мой аванс, и пусть теперь все деньги у тебя будут, а то я их размотаю. Меня деньги не любят…» Вот! — вздохнул Штифт, подкладывая щепки в огонь. — Теперь прощай жвачечка!
— Как это? — удивился Лёшка. — Теперь же все деньги у тебя — бери сколько хочешь!
— В том-то и дело, — засовывая руки в старенькую курточку, сказал Штифт. — Это раньше — от завтрака накопишь или там у матери из кармана мелочь возьмёшь, а теперь нельзя. Что ж я, сам у себя деньги воровать буду?
— Ну а завтрак? От завтрака же можешь оставлять? — удивился Лёшка, совершенно не понимая философию Штифта.
— Нет, — ответил Штифт, — не могу! Я так подумал, что мне теперь нужно быстрее сил набираться, нельзя на жратве экономить…
— Ну ты даёшь… — только и смог сказать Лёшка.
— Я знаешь что хочу? — повернул к дружку раскрасневшееся от огня лицо Штифт. — Я хочу мать вылечить! Я ее в больницу положу, где от пьянства лечат! Она же не плохая, она даже очень добрая, только несчастная и безвольная! Её все обманывают и никто понять не может… А так она хорошая.
— Ты счастливый! — сказал Лёшка. — Ты своей матери нужен. А я своей не нужен!
— А мне? Я бы без тебя пропал!
— Ты не в счёт! Ты мой единственный кореш. Только уж больно ты добренький. Нельзя таким быть. Надо быть резким человеком. Волевым и целеустремлённым… Нужно в себе развивать жизнестойкость и бойцовские качества — так отец говорит, — иначе ничего не добьёшься в жизни.
— Может быть, и я когда-нибудь таким стану, — сказал Штифт, — ты, что ли, всегда таким был, как сейчас?
— Всегда! — отрезал Лёшка, но это была неправда, и он это прекрасно знал.
Глава вторая
Каким был Лёха
Лёшка Кусков до десяти лет жил в деревне на Владимирщине с матерью и бабушкой. Отца он почти не помнил. Отец уехал в город, когда Лёшка ещё не умел ходить. Мать всё собиралась к нему в город, но он не очень приглашал, как понял Лёшка из разговоров.
Сейчас, сидя у маленького костерка на пустыре за новостройками, Лёшка Кусков, по нынешнему своему прозванию Лёха, вспомнил бревенчатый дом, куст сирени, который ломился весною в окно его комнаты. Тёплую, словно живую, печь, лохматого Напугая, что кидался каждое утро мальчишке на грудь и норовил лизнуть в щёки.
Он вспомнил бабушку.
Наверное, огонь был виноват: языки пламени в костре плясали на углях, как там — в печке, около которой она всегда гремела ухватами.
Маленькая, сгорбленная, с улыбчивым морщинистым лицом, она всегда норовила сунуть Лёшке то кочерыжку, то репку, то блинок…
Мать с утра до ночи была на работе, и Лёшка всё время с бабушкой. Весною, в такой же тёплый день, как сегодня, они вдвоём копали огород и сажали картошку. Свежая земля пахла травой и влагой. Длинные кольчатые розовые червяки ввинчивались в свежевскопанные грядки. Цыплята, которых вывела в огород курица Настя, хватали их и растягивали, как резиновые подтяжки.
«Сади, внученька, горох, да расти, как он: быстро и весело… Матери на помощь, людям на радость…»
Лёшка аккуратно раскладывал горошинки в лунки и закапывал их совочком.
Бабушка повела Лёшку в школу, когда пришло время, бабушка слушала по десять раз, удивлялась и ахала рассказам из букваря и «Родной речи», и Лёшке хотелось читать ей и читать ещё. Он любил пересказывать, что узнавал в школе. Бабушка расспрашивала подробности, а Лёшка казался себе очень умным и знающим…
