Хрустальный лес - Черноголовина Галина Васильевна (читать книги онлайн без .TXT) 📗
— Махал я, махал своей саблей, — жалуется средний, — а у других тоже сабли да пики были… Никто мне покориться не захотел, теперь вот хожу калекой, сабля заместо костыля мне стала.
— Ну что ж, — говорит младший брат. — Оставайтесь у меня. Живите. Уж если зёрнышко семь сёл да семь городов прокормило, на вас и подавно хлеба хватит.
И стали они жить-поживать…»
Магнитофон щёлкнул и умолк.
— Бабуся! — звонко сказал Илюшка. — А я тебе колос обратно привёз.
— Какой колос?
— Ну… тот, что в посылке посылала.
— Да не посылала я… — удивилась бабушка Ксеня.
— А вот посмотри. — Илюшка открыл свою заветную коробочку.
Бабушка повертела колос в руках:
— Верно, пшеница наша, «целинница». Но как она в посылке оказалась? А-а, вот как. Возле часов, над столом, у меня пшеничный сноп висел. А посылку я на столе укладывала. Тогда, наверно, и выпал из снопа этот колос…
Илюшка округлил глаза и сказал таинственно:
— А вдруг этот колос тоже волшебный? Вдруг он нарочно из снопа выпрыгнул и забрался в ящик? Вдруг это он наколдовал, чтобы мы к тебе приехали?
— Вот выдумщик! — засмеялась Тоня. — Всё бы ему как в сказке, всё бы ему волшебное.
— А ты знаешь, Тоня… — тихо сказала Ксения Сергеевна. — Я вот седьмой десяток на свете живу, а всё ещё иногда не могу различить, что волшебное, а что нет.
А сама подумала: разве не чудо это, что через столько лет после войны услышала она сегодня живой голос Михея?
Папино детство
Мама разбудила Витю среди ночи:
— Вставай, Витюша, фашисты близко. Скот угоняем.
Ещё не проснувшись, он совал руки в рукава куртки, подставляя то одну, то другую ногу — зашнуровывать ботинки.
— Фашисты? Где фашисты?
— Подходят. Из пушек стреляют.
Как раз в это время дом вздрогнул от гулкого удара, задребезжала посуда, прыгнула вверх, а потом чуть не погас слабый огонёк каганца.
— Ого, вот это здорово! — сказал Витя, окончательно проснувшись.
Бом! — ударили один раз старые прадедовские часы, словно тоже проснулись от залпа.
В дверь постучали — вошёл старик бригадир.
— Что из вещей возьмёте, Ксень Сергевна? Арба у крыльца.
— Да что брать! — растерянно сказала она. — Вот только узел с одеждой.
— А часы? — спросил Витя. — Немцам оставим?
— Может, и вправду взять? Память… — остановилась в нерешительности мама.
— Чего долго разговаривать? — Старик встал на табуретку, снял часы и завернул их в ватное одеяло, как ребёнка.
Мама дунула на каганец, и они вышли из дома. Тотчас их окружили люди: «Ксень Сергевна…»
Отец Вити был председателем колхоза, но он ушёл на фронт. Мама, агроном, осталась вместо него и теперь отвечала за всё.
Небо на западе полыхало. Лаяли и выли собаки, ревел потревоженный скот. Мама громко отдавала приказания, и люди спешили их выполнять.
— Полезай в арбу, — сказал Вите бригадир. — Матери теперь не до тебя.
Холодное пасмурное утро, незнакомая степь. Скачет конь по взгоркам и буеракам, разбивая копытом весенний ледок в лощинках… Одной рукой мама обнимает Витю, другой правит. Они объезжают колхозный гурт, идущий на восток. Ревут коровы — как выгнали их из родной Петуховки, так и ревут третий день, всё время поворачивая головы назад. Истошно верещат свиньи, норовя разбежаться, свинарки только и бегают за ними с хворостинками. Лишь овцы покорно бредут вслед за старым мудрым козлом, на шее у которого позвякивает бубенчик. А сзади тянутся арбы, фургоны; в них дети, старики, домашний скарб.
— Вот и наша арба, Витенька, — сдерживает мама коня.
Смирные волы тащат арбу сами, никто ими не правит. Только для порядка привязаны к переднему фургону.
Вите не хочется уходить с коня.
— Ещё…
— Некогда, сынок. Скотина голодная.
Арба полна всякой живности. В большой, наспех сколоченной клетке визжат поросята, тут же, на соломенной подстилке, новорождённые ягнята, прикрытые соломой.
— Витя! Посмотри! — Мама возвращается пешком, в охапке у неё мокрый дрожащий телёнок. — Зорькин сынок, — радуется она. — Уберечь бы, порода хорошая. Укрой его соломой, пусть согреется. Зорька даже облизать толком не успела.
Целый день возится Витя с малышами, поит их молоком из соски, укрывает потеплее.
А вечером, когда гурт останавливается на ночлег, мама укрывает его самого тёплым одеялом и тихо напевает: «Улетел орёл домой, солнце скрылось за горой…»
Солнце и вправду скрылось, но огненная полоса на западе остаётся на всю ночь — фронт движется за ним следом.
Однажды гурт задерживается у железнодорожного переезда — идёт товарный поезд. Состав длинный, кажется, нет ему конца. Что там в наглухо закрытых вагонах: может, автоматы и патроны, может, взрывчатка для сапёров, а может, просто мука и консервы — поезд идёт на фронт.
Фашистские бомбардировщики сваливаются неожиданно из редкого белёсого облака. Свист падающих бомб, грохот разрывов, рёв скота. Обезумевшие волы рвут привязь и, нагнув рога к земле, мчатся без дороги.
— Мама! — кричит Витя и сам не слышит своего полоса. — Мама!
Чёрная волна срывает его с арбы, швыряет на землю. Очнулся он на кошме, под навесом. Тёплый ветер, пахнущий цветами и травами, словно укачивал его.
— Ты лежи, — удержала его мама. — Тебе ещё нельзя вставать. Вот, попей.
Питьё тоже пахло травами.
Смуглая молодая женщина что-то ласково говорила Вите на незнакомом языке:
— Бала, бала…
Потом подтолкнула к нему за плечи худенького черноглазого мальчугана:
— Нурлан.
Нурлан сначала отворачивался, дичился, потом подбежал боком и высыпал возле Вити на кошму асыки — косточки для игры, вроде русских бабок, только помельче.
…Трижды ударили часы «Софронычи», и Виктор Михеевич вернулся из своего детства. В доме все давно уже спали, только старый маятник продолжал без устали шагать по своей бесконечной дороге.
Витя с Нурланом, когда учились в школе, пытались подсчитать, сколько этот маятник сделал шагов, какой путь прошёл. Спорили, запутались в миллионах, а потом, когда подсчёт был закончен, оказалось, что он всё равно неверный: маятник ведь не стоял, пока считали.
Всё-таки сильно не хватало Виктору Михеевичу этого тиканья-разговора там, в далёком городе. Да разве только этого? Ну ничего. Как говорит мама, теперь все вместе и душа на месте.
Первое знакомство
Когда Илюшке было два с половиной года, он сильно испугался. Это случилось в парке. Мама пошла за мороженым, а детей посадила на скамейку и велела Тоне следить за братом. Тоня тогда считалась уже большой, хотя шёл ей всего седьмой год.
Илюшка не слушался её, всё время убегал, а она догоняла его и тащила к скамейке.
За скамейкой была живая изгородь — зелёная стена из густо сплетённых кустов. Илюшка углядел в изгороди лазейку и сунулся туда.
Тоня полезла было за ним, но он сам кинулся к ней с отчаянным рёвом. За изгородью, на лужайке, Илюшка увидел чудище. У чудища были большие ноздри, мохнатые глаза, оттопыренные уши и громадные кривые рога. Оно лежало на траве и громко вздыхало, а увидев Илюшку, поднялось, втянуло ноздрями воздух и взревело с присвистом. Тогда он и бросился бежать.
— Вот, не будешь ходить без спроса, — сказала Тоня. — А если бы тебя эта корова забодала?
Теперь ей стало легко следить за Илюшкой. Чуть начнёт шалить, она приставит указательные пальцы к голове, будто рога, сделает страшные глаза и замычит. Илюшка мигом стихает. Конечно, если бы об этом узнали мама или папа, Тоне попало бы, чтоб не пугала ребёнка. Но она это делала без них, а Илюшка тоже никому ничего не говорил, потому что боялся даже упоминать о корове.
Тоня пошла в школу. Теперь, если её оставляли дома с Илюшкой, она рисовала на листе бумаги большую коровью морду с вытаращенными глазами и огромными ноздрями, пририсовывала к ней кривые рога, вешала возле письменного стола на стенку и садилась делать уроки.
